Теперь – и навечно – на его морде навечно застыл оскал, превратив Тири в отвратительное чудовище. Нос сморщился, как гармошка, и в широко открытой пасти торчали клыки, над ними противно-розовые десны.

А все, что ниже головы – комок скрученной плоти. Тело, лапы, хвост – едва можно различить, где что. Чудовищная судорога скрутила моего Тири, лишив возможности двигаться.

Он пытался меня защищать. Он рычал на нее, он бросился на ту чертову суку – но…

Она убила его одним касанием.

Как и мою мать.

Просто коснулась – и отключила в них жизнь. Чтобы не мешали…

Я плеснул в лицо ледяной водой, яростно потер лицо. Снова посмотрел в зеркало. Оттуда на меня по-прежнему глядели два глаза, до краев полных страха. Совершенно диких.

И дернулись в сторону. Скосились за спину: нет ли кого за приоткрытой дверью в ванную? Кого-то, кто подкрался ко мне сзади, пока я брызгал в лицо водой, и кто теперь готов напасть на меня…

Я знаю, что никого там нет. Конечно же, нет!

Сам запирал дверь. Услышал бы, если кто-то попытался влезть. В окна тем более не забраться без шума…

Но глаза сами собой скашивались туда. Хотелось развернуться боком, чтобы постоянно держать проем перед глазами.

А еще лучше – захлопнуть дверь. И держать ее, крепко вцепившись в ручку. Здесь, в ванной, светло – а там, в коридоре, так темно… И в этой темноте…

Это было бы смешно – если бы мне не было так страшно.

Сам себе не противен?

Противен, и еще как. До одури.

Но ничего не могу с этим сделать. Ни-че-го. Самое мерзкое чувство.

Ненавижу! Ненавижу!!!

Я врезал в кафельную стену. Стиснул края раковины. Заставил себя не коситься в зеркало себе за спину.

Ненавижу!

Всех этих чертовых сук.

Этот страх.

И себя, когда такой!

И то, что с этим страхом невозможно бороться. Как бороться со страхом, которому нет причины? Который приходит из сна – с которым ничего не поделать, потому что это в самом деле было…

Ненавижу!!!

Хотя причина-то есть… Если не самому страху, то его появлению. Чертова сука. Ее касание.

Чертова тварь! Ты мне за это ответишь. За все ответишь…

За этот страх.

За то, что ты делаешь с людьми.

За то, что собираешься сделать с теми мальчишками.

И за то, что я струсил – почти. За то, что почти решил забиться в норку, предоставив всему идти своим чередом…

А главное, за этот сон. За то, что он вернулся ко мне, после стольких лет, когда я верил, что он навсегда оставил меня.

Вот за это ты мне точно ответишь, с-сука!

+++

Сначала я включил свет – в коридоре, в кухне, в обеих комнатах. Пусть будет светло!

Проверил руку – убедился, что ничего там не воспалилось. Не дождешься, сука! На мне все царапины заживают лучше чем на собаке.

Нашел в шкафу свежую рубашку, натянул парадные джинсы – вельветовые, с лайкрой. Потуже затянул ремень с серебряной пряжкой – люблю серебро. Набросил мою любимую косуху, – ту, что с росписью Криса Джонсона на рукаве.

Сам красный маркер, конечно, давно стерся. Но прежде, чем он стерся, размашистый автограф прошили серебряной нитью. Я потрогал выступающие стежки, металлические на ощупь. Прохладные, приятно жесткие.

Как и я сейчас – внутри.

Ты думала, сука, шлепок – отгонит меня?

Ну-ну.

Оставив свет – пусть горит! пусть дома будет светло, хоть меня здесь и не будет! – я захлопнул дверь и побежал по темной лестнице вниз.

С болезненным любопытством прислушиваясь к себе – не вернулся ли страх?

Страха не было. Правда, это не значит, что он не вернется…

Например, через час, когда боевой настрой потихоньку схлынет… А уж через день – следующей ночью, во время сна…

Я скрипнул зубами, распахнул дверь и вышел на улицу, в холодный осенний воздух. За сон ты мне ответишь, сука. Ответишь.

Сверху, из окна моей второй комнаты, падал квадрат теплого света. «Козленок» притаился за его границей в темноте.

Я забрался в машину, захлопнул дверцу, завел мотор – но сразу машину не тронул. Сначала включил магнитолу. Подождал, пока распознается диск с эмпэтришками. Заранее поднимая громкость. В приятном ожидании гадая, что же процессор выбросит наугад…

Из динамиков грянула бравурная иноходь Crowning of Atlantis. То, что надо. Exactly!

Я тронулся, лихо развернулся и выбрался на дорогу – совершенно пустую сейчас. Третий час ночи. Даже светлых окон в домах почти нет. Лишь темное небо, пустые улицы и рыжий свет фонарей.

Я прибавил газу и понесся к центру под бушующий Therion.

Коронацию атлантов сменил божественный Мидгард.

С тихого распева – взмывающий к небесам… Музыка наполняла машину, заполняла меня, весь мир вокруг – сплетающимися мелодиями и голосами. Ловила в переплетение тем, утягивала в себя… Туда, где ты – пуп вселенной, и все боги мира сейчас рядом, кружатся вокруг, разыгрывая прекраснейшее представление – все для тебя одного.

Какая же я люблю его музыку. Тонкая – и бушующая, полноводная и многоголосая – и мелодичная, и так изумительно выточенная… Красивая в каждой мелочи, точно слаженной с другими…

Так изумительно. Так совершенно. Так, как должно быть.

Словно дыхание другого мира – иного, совершенного. Такого, каким должен был бы быть этот…

Должен был бы…

Я вздохнул. Здесь не так, как в его музыке. Далеко не так… Но музыка прояснила голову окончательно.

Все стало четко, ясно, понятно, – что я должен делать.

Ясно же, как божий день.

С этого надо было сразу и начать! Даже странно, как это сразу в голову не пришло. Из-за страха, наверно. Да, из-за страха. Это он сбил меня, лишил возможности размышлять нормально.

Что ж. За это ты мне тоже ответишь, сука.

Я проверил в карманах, есть ли деньги – они мне сейчас понадобятся. Проспал я часов четырнадцать, снова чертова ночь, и почти все магазины уже закрыты. В это время работают только дешевые ларьки с горячительным, да парочка дорогущих супермаркетов в самом центре. Ларьки меня сейчас не устроят. Нет там того, что мне надо.

Деньги были. Отлично.

Я перестал бесцельно гнать по улицам, стал выбираться к центру. Вдали показалась яркая вывеска супермаркета. Сначала туда, а через час, пожалуй, я уже буду там, где надо…

И все-таки, как не противно было это чувствовать – но я чувствовал, что боевой настрой потихоньку уходит.

Черт бы его побрал, но отступал мой боевой настрой. Улетучивался. Уже не такой уж и боевой.

Потому что решимость – это, конечно, хорошо. Вот только одну мелочь осталось утрясти. Сущую малость. Пустяк, практически: понять, как. Как именно мне ее достать, эту суку.

Один я не справлюсь.

И хуже всего то, что не только я с ней в одиночку не справлюсь. Боюсь, никто из наших с такими тварями еще не сталкивался. Даже Старик.

+++

К дому Старика я подрулил минут через сорок.

Казалось бы, почти центр города – а ощущение такое, будто окраина какого-нибудь поселка.

Сначала скопление гаражей, непонятных складов, черт знает к чему относящихся заборов, – а потом и вовсе пустырь. Ухабы, засыпанные битым кирпичом и поросшие кустами.

Фонари остались позади, у последней развилки на краю пустыря. А дальше – темнота и выбоина на выбоине. Если асфальт здесь и клали, то один раз и полвека назад, когда строили сам дом.

Я едва полз, потихоньку лавируя между выбоинами и огибая холмики, пытаясь рассмотреть, где сворачивать. Дом Старика – такая же двухэтажка, как и та, в которой живу я. Сейчас Старик, скорее всего, не спит, и его окна должны гореть. Вот только где они, эти окна…

Он ведь на первом этаже обосновался, а холмики, покрытые метелками кустов, метра на два все наглухо закрывают.

Есть еще, конечно, второй этаж. Только, в отличие от меня, Старик здесь без соседей. На весь дом – всего два человека. Если, конечно, второе существо вообще можно назвать человеком…

Первое дыхание холодного ветерка – прямо в голове – я почувствовал еще далеко от дома. Миг дезориентации – в голове появился кто-то чужой – и череда быстрых, ловких касаний. Чьи-то душисто-прохладные, как бергамот, пальцы ощупывали меня, как статуэтку в темноте, пытаясь понять, что же это.

Прежде чем я успел собраться и вытолкнуть их прочь – сами ушли. Меня узнали, и шаловливые пальчики убрались прочь, не пытаясь пробраться поглубже в мои мысли и ощущения, – почувствовав мое раздражение этой бесцеремонностью.

Дорога умерла. Осталась лишь едва приметная колея, ныряющая то вправо, то влево, огибая очередной холмик.

Наконец-то я различил огоньки, прыгающие за невидимыми прутьями кустов. На первом этаже горит свет. Я выбрался к дому, приткнул «козленка» на крошечной полянке перед крыльцом и заглушил мотор.

Посидел, слушая музыку. Надо было выключать, но я никак не мог оторваться от мелодии – такой совершенной, так чудно переливающейся из одной сладости в другую…

Или побаиваешься того, что придется сделать?

Может быть.

Но и мелодию дослушать хотелось…

Потом развернулся к соседнему креслу, подтянул к себе большой бумажный пакет с продуктами, обнял его правой рукой – и очень осторожно вместил в объятья левой. Рука тут же отозвалась тупой болью. Осторожнее надо будет…

Поворачиваясь всем корпусом, чтобы левая рука работала с плечом как неподвижное целое, осторожно выбрался из машины, захлопнул дверцу и взошел на крыльцо.

В левой руке разгоралась боль, но держать пакет надо ей. Правая мне еще понадобится.

Я встал под массивной металлической дверью, резко выбивавшейся из облика всего домика – такого старенького и заброшенного с виду, – и позвонил.

Ждать пришлось минуты две.

Сначала в окне сбоку, за горизонтальными полосками жалюзи, в светлых линиях мелькнула тень. Через несколько секунд громко щелкнул замок. Я потянул на себя тяжелую металлическую дверь и вошел.

– А, Владик…

На миг я увидел его улыбку – но она тут же спряталась между жестких складок его лица.

Старик… У него всего один клок седых волос – на левом виске, – а остальные черные, как смоль. На самом деле ему пятьдесят один, а в силе рукопожатия он даст фору любому из нас. Да и не только в телесной силе, – он куда опытнее любого из нас. Старик давил этих чертовых сук, когда я еще с горшка под стол бегал.

Давил их умело и много. До тех пор, пока не потерял обе ноги и левую руку.

– Вот, к чаю попить привез… – начал я.

Голубые глаза старика буравили меня, и я знал, что он прекрасно читает все мои мысли.

– Ага, к чаю… Знаем мы ваш чай. Нет, чтоб хоть раз в год просто так старика навестить. Куда там!

Он раздраженно хлопнул правой рукой и протезом левой по колесам кресла, от души дернул ободы. Развернул кресло и покатил по коридору обратно. Пробурчал, не оглядываясь:

– Ты так совсем мою девочку ухайдокаешь, Крамер… Который уже раз за месяц?

Я ничего не ответил. Просто прикрыл дверь и пошел следом.

Нам сегодня предстоит серьезный разговор – но не сейчас. Старик может брюзжать, может злиться, но он человек дела. И поэтому сейчас…

– Продукты пока разгрузи, – скомандовал Старик и повернул влево.

Туда, где когда-то была другая квартира, пока Старик не объединил весь первый этаж в одну. Он покатил в дальний конец дома, а я прошел на кухню и стал разгружать пакеты.

Потом пошел в гостиную, но не удержался, заглянул в кабинет. Как всегда, здесь пахло книгами, а на столе – огромном, как бильярдный, письменном столе в четверть комнаты – кавардак из исписанных листов бумаги, раскрытых книг, вверх и вниз разворотами, чтобы не перелистывались и не захлопывались, томов побольше и огроменных томищ.

Поверх всего – одна из их книг. Издали разворот, если не всматриваться, похож на обрывки жирной паучьей сети. Ближе к краю стола разложен еще какой-то старинный фолиант…

Здесь вообще много книг.

И современных – самых разных, от медицинских словарей до лингвистических пособий, – и старых. Три стены в книжных полках, и все забиты книгами. Самые старые собраны в углу слева от окна – там, где их никогда не настигнет прямой солнечный свет.

Здесь у Старика есть все, о чем только может мечтать библиофил-старьевщик – и даже больше. Больше всего трактатов по черной магии, в основном пражских изданий. Впрочем, не уверен, что от этих пыльных старинных фолиантов так уж много пользы.

Но есть и стоящие вещи. На средних полках, куда старику удобнее всего дотягиваться, сидя на кресле-каталке. Здесь – настоящие черные псалтыри. Всего на двух полках. Не так много, как мне хотелось бы… Каждый черный псалтырь, вставший на эти полки, это теплое напоминание о том, что еще одна из этих чертовых сук – из действительно опасных чертовых сук! – больше никогда не будет приносить жертв под винторогой мордой.

Были и вовсе уникальные – вроде «Malleus Maleficarum».

То есть оба. И та подделка, которая выдается за «Malleus Maleficarum», этих «Молотов» даже несколько, разных изданий – на верхних полках, среди прочей старинной макулатуры, от которой почти никакой пользы.

Но у Старика есть и другой «Malleus Maleficarum» – настоящий. Написанный теми, кто вправду знал, что из себя представляют эти чертовы суки, чем они действительно опасны, а главное – как их бить. Потому что они на самом деле дрались с чертовыми суками…

Дрались до тех пор, пока чаща весов не склонилась в другую сторону. Пока эти чертовы суки не подмяли под себя сначала церковных иерархов, их руками раскурочили инквизицию изнутри, а потом сами стали невидимыми хозяевами всей Европы… а теперь, похоже, и всего мира.

Теперь охотников почти нет. Архивы инквизиции сожгли, вместо них распространили странные якобы пособия для инквизиторов, полные чепухи и бреда, вроде того подложного «Молота». Чтобы даже те немногие, кто соприкоснулся с этими чертовыми суками – но каким-то чудом вырвался, уцелел, что-то понял и решил бороться, – все равно оказался беспомощен, как слепой котенок. Попытаешься разобраться, что к чему, как с этими чертовыми суками можно бороться, попытаешься найти хоть какие-то крупицы знания, – а получишь записки сумасшедших женоненавистников, которые в лучшем случае собьют с толка, а в худшем – запутают так, что сразу же и попадешься…

Я оглядывал все эти ин-фолио и ин-кварто с «живыми» обложками, узоры на которых плывут в глазах. Особенно те, на которых узор не просто выгравирован, а набран из разных металлов, как мозаика. Эти сделаны искуснее, и эффект сильнее.

Я пытался отыскать такой же, как видел ночью – но ничего подобного не было.

Разве что… В самом углу, возле крошечного томика «Молота» на старославянском – перевода того исходного, первого «Молота», – стояла большая книга в металлическом переплете, и она…

Я прищурился, приглядываясь. Рисунок похож, те же спирали из шестеренок, и ощутимо плывут в глазах, – но вовсе не с той сводящей с ума силой, что была у книжки в алтаре. Хотя… Может быть, если развернуть переплет лицом…

Я вцепился в холодный переплет, чтобы вытянуть с полки тяжелый том.

За спиной скрипнули колеса.

– Поставь книжку, Крамер. Сколько раз повторять: руки надо мыть, прежде чем трогать такие вещи! Мыть руки надо! Сколько раз говорить?

Я смутился и задвинул книжку обратно на полку. Мыть… Мыть руки надо после того, как потрогал эту дрянь.

– Дед Юр, я все хотел спросить…

– Ну?

– Сколько лет было той, с сорока двумя?

Старик подозрительно разглядывал меня.

– А с чего это такой интерес?

– Ну так… Вдруг сообразил, что не знаю. А надо бы. Если хочу стать когда-нибудь таким, как ты.

Я улыбнулся – но Старика на телячьих нежностях не проведешь. Он поднял указательный палец и прицелился в меня:

– Ты мне это брось, Крамер! Таким, как я… Ты что, всю жизнь собираешься только этим и заниматься?

– Тонкое искусство охоты требует постоянного совершенствования, вплоть до самоотреченья, – процитировал я из «Молота».

Старик хлопнул ладонью по подлокотнику.

– Охоты! На кого – охоты? Мы вычистили и город, и все вокруг. Здесь их больше нет. А если какая-то случайно и забредет к нам, в нашу глухомань, то это будет мелочь. Тебе с лихвой хватит того, что ты уже можешь. И… – он осекся. Внимательно поглядел на меня. – Или ты опять кого-то из другой области собираешься, засранец?!

– Ну почему сразу из другой области… Можно же и просто учиться. На всякий случай. Кто-то ведь должен…

– Ты жить должен! Жить! Вот чему тебе надо учиться!

– Но деда Юра, я же…

– Ты на остальных наших посмотри, – перебил меня Старик. – У Гошки вон, уж вторая девчушка родилась. Серебряков тоже времени даром не теряет, кобелина, уж полгорода девок перепортил, наверно… А ты?

– Что – я?

– А то, что ты уже не живешь! Ты уже фанатиком стал. Это уже болезнь. Ну сколько тебе можно объяснять, что охота – она ради жизни. Чтобы убрать то, что мешает – и спокойно жить дальше. Жить! Охота ради жизни, а не жизнь ради охоты! Понимаешь?

Я прикрыл глаза, прислушиваясь к себе:

– Пора, кажется…

– Ты меня не слушаешь! – Старик врезал кулаком по подлокотнику.

Но тоже замер. Поморщился, нехотя кивнул.

– Да, пора… Но учти, Крамер. Это последний раз вне расписания. Две недели я тебя к ней больше близко не подпущу! Понял?

Я кивнул, слушая уже не Старика – а то, что творилось во мне.

Глубоко в голове родился холодный ветерок.

Эти холодные мазки по вискам изнутри – лишь на первый взгляд схожи. Если знать, на что обращать внимание, легко заметить, что каждый налетает по-своему. Все разные, – как и лица их хозяек.

Эти ледяные пальчики – холодящие не как лед, а как душистый бергамот, – принадлежали той же, что касалась меня на дороге перед домом. Только на этот раз касание было не заискивающим, а чуть удивленным. Озабоченным.

Все еще по-доброму. Пока еще так, как вы удивляетесь, когда хороший знакомый вдруг взял и сделал вам какую-то гадость. Сделал – но вы все еще отказываетесь поверить в это. Не хотите…