– Эх, где мои шестнадцать лет! – ностальгически воскликнул дядя Федя, любовно оглаживая камазовское свое брюхо. – Я к своей Федосеевне на свидание телипался на своих двоих. Туда семь верст, обратно. Только чтобы пару раз поцеловаться да подержаться за что-то.

Тут вот Витька, неотрывно глядя на шинно-твердый, огромный, как дирижабль, живот дядя Феди, и ляпнул:

– Дядь Федь, а как ты с Федосеевной-то управляешься?

Может, для всех, включая и самого Витьку, это прозвучало неожиданно, но только не для дяди Феди. Он сразу смекнул, что к чему, и тут же нашелся:

– А приведи свою жену – покажу.

Мужики не улыбнулись, не засмеялись – загоготали. А Витька, прямо-таки кожей ощущая всю пикантность ситуации, мучительно, как очищенная свеколка, покраснел. Было в мгновенном ответе дяди Феди что-то постыдное и оскорбительное и для него, и для его молоденькой жены Тани. Но винить дядю Федю в грубости, злом намерении уесть, подначить молодого да зеленого не приходилось. Каков вопрос, таков и ответ. Витька, с жалким, красным, погорячевшим лицом попытался хоть как-то выйти из положения, не уронить себя окончательно.

– Да я просто хотел спросить… – пролепетал он, совершенно, впрочем, не определяясь, что такого добавить в свое оправдание, дабы дяде Феде стало ясно – он якобы не понял Витьку.

– Просто, просто… А я просто и покажу, – весело, беззлобно и насмешливо промолвил дядя Федя. – Приводи свою Танечку – покажу. Или жалко?

Опять достал старый пенек Витьку. И повторным приглашением, и этим явно двусмысленным «жалко». Понимай, как хочешь – то ли себя ему не жалко, чтоб, значит, продемонстрировать, то ли – жалко тебе, Витя, Танюшку?

А Загранка и Сварной опять животики надрывают. Как в цирке, когда на арене клоуны выделываются. Уловили, видать, нюанс. Да оно и приятно, когда вышучивают не тебя, а кого-то. На Витьку ж, наверное, просто жалко смотреть. Совсем парень растерялся, хоть подойди да погладь, как сынишку, по голове.

– Ладно, – сказал дядя Федя уже с явным участием. – Доживешь до моих лет, отрастишь мозоль, раскормишь супругу, как боярыню – сам поймешь, как кавуну и кавунице приноровиться друг к дружке. А не поймешь – пройдешь у меня курс молодого толстяка, – и здесь старый пенек, камазовское колесо, все же не удержался от подначки, правда, не столь уж едкой.

– Ничего, Витя, – подмигнул Сварной. – Ты на него не серчай. Наколка – друг чекиста.

Опрокинули по третьей, закурили, поплевывая горькой от последних затяжек слюной. Расходиться по домам, чтобы покопаться там, как жуки, по хозяйству, еще не хотелось. Да и водки еще порядком оставалось. И тут бразды правления застольной, так сказать, беседой взял на себя Серафим Рябиков, который устремил ее в четкое охотничье русло, если конкретнее, завел речь об оружии. Перед этим, хоть знал, как свои пять пальцев, все ружья друзей, побросанные на траву, на каждом из них остановился взглядом и озадачил вопросом:

– И все ж таки, какое ружьецо получше – «тулка» или «ижевка»?

– Некорректный вопрос, Серафим Ильич, – поморщился Родион Куделя. – Знаешь ли, на вкус и цвет товарища нет…

– Вот-вот, – поддержал Куделю Сварной. – Одному нравится поп…

– Другому, – поддакнул Загранка, – попадья…

– А третьему, – дядя Федя почему-то лукаво посмотрел на Витьку Наливайко, – поповская дочка…

– Не говорите, – не согласился Серафим Рябиков. – Как не хвали «жигули», а «мерседес» все-таки лучше.

– Ну, ты даешь… Сравнил тоже, – взвился Куделя, по пьянке он становился неуступчивым, хотя все знали и то, что Серафим тоже часто бывает упорным, если даже не упрямым, ситуация нынешняя попахивала тем, что коса нашла на камень.

В принципе, голоса разделились почти напополам, у Сварного, у дяди Феди с Рябиковым были «тулки» разных марок, у остальных – «ижевки».

Разлили еще по «пять капель» и заспорили, как на ток-шоу, когда политики, нардепы, разные там эксперты, которых развелось видимо-невидимо, стремятся перекричать друг друга, – и насколько сильна отдача при выстреле, и есть ли автоматический предохранитель, и насколько шумно, бывает даже, спугнешь дичь, взводится курок, и каков вес самого ружьеца, и чем можно его зарядить – дробью, пулей или картечью, пока Серафим не прекратил этот базар неожиданным предложением:

– А давайте поспорим?

На головы сидящих на жухлой траве-мураве, как подбитая утка с неба, свалилась тишина, потому что непонятно было, по какому поводу и на что можно было поспорить на этом обычном для всех охотничьем привале. Дядя Федя озадаченно уставился на Рябикова, Загранка тоже выкатил на него шары, Витек облизнул пересохшие губы, на губах Сварного заиграла ироническая улыбка, Ваня Золотой, который доселе хранил инертное молчание, то и дело ласково гладя Федора Кузьмича по его темно-рыжей голове, продолжал пребывать в лирическом настроении, а Родион Куделя ощутимо напрягся, очень напоминая того же Федора Кузьмича, готового в момент рвануть за добычей.

– Предмет спора, Сима? – несколько по-книжному выразился дядя Федя.

– Подарок моей жены, – еще более озадачил коллег по охоте Серафим. – Хочу доказать вам, что мое ружье ТОЗ 34 намного лучше ваших берданок. Твой «ижак» 27, Родя, очень неплохое оружие, но моя «тулочка» получше.

– Чем, интересно? – вскинулся Куделя.

– И полегче, и покучнее, и поприкладистее, – Рябиков взял в руки свою любимицу, погладил с удовольствием боковушки, где по хрому с одной стороны была выгравирована птичка, а с другой – охотничья собачка. – Нет, моя «тулка» – самая лучшая.

– Как, интересно, Серафим Ильич, ты это докажешь? – ядовито поинтересовался Куделя.

– Прострелю насквозь с десяти шагов «сороковку»!

– Снарядом, что ли? Шрапнелью? Или миной? – на губах Родиона зазмеилась скептическая улыбка.

– Картошкой, Родя. Картофелинкой.

– Мой золотой, и на что ты хочешь поспорить? – Ваня Золотой наконец-то воспрянул от летаргического сна.

– А на что в селе можно поспорить, мой серебряный? – слегка передразнил Ваню Рябиков. – Конечно, на корову!

– Ты хочешь проиграть корову? Она у тебя лишняя? У тебя ж трое ребятишек, мой золотой, – попытался остеречь Рябикова Ваня.

– Ну, проиграю, значит, проиграю! – отмахнулся Серафим.

– Картошкой? Сороковку? С десяти шагов? Что-то ты, Сима, заливаешь!.. – прервал их разговор Куделя.

– Хочешь поспорить?

– А не откажусь! Проиграешь – сегодня же твою корову сведу с двора!

– Ну, а я – твою! Если выиграю!

Сцепленные сильные руки двоих спорщиков ребром ладони разрубил, как ударом топора, Сварной. А Витька Наливайко поник головой, как одуванчик перед заходом солнца – понял, что опять на его голову свалится какое-то поручение. Так, конечно, и получилось: оценив диспозицию, Рябиков ласково попросил самого молодого:

– Слетай-ка, Витенька, ко мне домой, там во дворе, под яблоней, доска-«сороковочка» метра на полтора. Гости сидели на ней под шатром, когда «полтинник» мой отмечали в июле. И попросишь у Марии моей несколько картошин, каких, сам понимаешь, – тут Серафим глазами показал на свою «тулку», поближе к которой сейчас переместился Федор Кузьмич, точно решив постеречь ее до заветного часа икс. – Что, братцы, скинемся еще на литр-полтора?

Скинулись. За водкой, правда, отправился в «Веруню» Ленька Сварной. Командировать туда Загранку возможным не представлялось – Верочка бы вцепилась в него мертвой бульдожьей хваткой, и охотничья вольница бывшего морячка торгового флота досрочно и бесславно бы завершилась.

Первым под бурные аплодисменты присутствующих возвратился, конечно, Сварной – магазинчик ведь куда ближе, нежели дом Рябикова. Через полчаса, основательно взмыленный, приковылял с «сороковкой» и пакетом с картошкой и Витек Наливайко, которого честно наделили штрафным стаканчиком.

– Витя, вы что с Марией, полпогреба выгребли? – остановив взгляд на пакете, усмехнулся Рябиков. – Это ж пол-«Макдональдса» можно накормить картошкой «фри»!..

Наливайко смущенно заулыбался, виновато опустил глаза.

Досочка, или досточка, как говорили в Соленых Колодцах, этакой симпатичной перекладинкой, как на футбольных воротах, строго, между прочим, вертикально умостилась на двух, выросших в метре друг от друга кустах шиповника – с ответственной этой задачей, слегка уколовшись ладонями об острые колючки, прекрасно справился Васек Загранка.

Теперь все внимание участников эксперимента сосредоточилось на Серафиме Рябикове. Он был спокоен, как опытный факир, как фокусник экстра-класса, как чародей, беспредельно уверенный в себе: вытащил из патрона пыж, высыпал на ладонь сизовато-черную дробь, ввинтил в патрон картошку подлиннее, острым ножиком срезав все лишнее, что не укладывалось в заданный диаметр, а наконечник получился сантиметра на четыре. Зачем-то скинул с плеч прямо на рыжую траву пиджак, оставшись в одном «рябчике» – матросской тельняшке, с которой никогда не расставался.

– Чок или получок, Серафим Ильич?

– Чок, Родя, чок.

Рябиков аккуратно вогнал заряд в верхний ствол «вертикалки».

Вскинул «тулку», с шумом взвел курок (Федор Кузьмич насторожился, застыл в боевой стойке, готовый тут же рвануть хоть и за чужой, но столь желанной и сладкой добычей), слегка прицелился и… грохнул выстрел – именно с десяти отмеренных шагов. Мгновенное оцепенение сменилось беспорядочной беготней, все побежали к «сороковке» и опять остолбенели – в доске… зияла сквозная мокрая дырка, а в воздухе пахло свежим, как из блендера, картофельным соком.

– Что и требовалось доказать, – удовлетворенно произнес Рябиков и победно взглянул на Куделю – тот побледнел и все не мог оторвать расширенных глаз от ужасного отверстия ценой в целую… корову.

– Ну, ты даешь, Серафим Ильич, – потрясенно выдавил из себя дядя Федя. – Прямо цирк какой-то!..

– Что – даешь!.. Нет, мужики, я-то здесь не причем, – не согласился Рябиков. – Это у меня ружьецо такое знатное, подаренное с большой любовью – моя Мария купила его прямо на выставке в Санкт-Петербурге, тогда еще Ленинграде. Ладно, хлопцы, допиваем, и айда в село, по домам, а мне еще придется заглянуть к Родиону за выигрышем. Кажется, снова пойдет дождь…

Тучи и вправду обложили небо со всех сторон, тучи были похожи на вывалянную в пыли вату, к тому же начало смеркаться.

– Родя, мой золотой, мой серебряный, ну и что ж ты наделал? – искренне посочувствовал Куделе Ваня Золотой. – Это ж надо – проиграть корову-кормилицу!..

– Да, – тяжко вздохнул дядя Федя. – И ничего уже не переиграешь!.. Рассчитаться за проигрыш – святое дело…

Пока допили, пока доплелись до села, сгустилась ночь, но Серафим возжаждал заполучить выигрыш безотлагательно… К чести Кудели, он безропотно расплатился со счастливцем, вывел свою буренку из сарая и передал из рук в руки, рассказал, что кличка у нее весьма распространенная – Зорька, дрогнувшим голосом попросил обращаться с ней ласково.

– Родя, ты не сомневайся, она будет нам, как родная, – твердо пообещал Рябиков и, намотав на руку цепь, которой Куделя наделил его вместо налыгача, пошлепал по мокрой скользкой улице восвояси, на другой, ближе к морю, конец села. Сначала испуганная недоумевающая Зорька покорно вышагивала рядом с новым хозяином, но потом, когда осознала происходящее, в ней проснулся характер, она начала упираться, не хотела идти дальше, скользя копытами по грязи, а когда приблизились к балке, делившей Соленые Колодцы на две примерно одинаковые половинки, и вовсе заартачилась, нагнув голову, попыталась найти спасение в овраге, подальше от столбовой дороги; невдомек было несчастной Зорьке, что Серафима переупрямить трудно, что он употребит всю свою силу зрелого, в самом расцвете, мужика.

Так и шли они под дождем по сельской улице – мокрый, весь в брызгах грязи Серафим Рябиков с ружьем за плечом, мокрый бездыханный заяц и мокрая живая корова…

Утром Мария разбудила, растолкала мужа:

– Откуда у нас в сарае корова? Она что, приблудилась? И как зашла – калитка-то, ворота закрытые были ночью? Или ты оставил их прямо настежь?

– Мария, я спать хочу. И ног не чую – вчера верст двадцать с ребятами отмахали. В холодильнике, посмотришь, там заяц лежит… Поднимусь, разделаю…

– Ты мне все-таки скажи, откуда корова-то?

– Агрофирма «Колосок» премировала, – буркнул Серафим.

– Какой «Колосок»? Ты ж в пансионате работаешь!..

– Ну, значит, сама приблудилась…

– Сима, брось шутить… Откуда в нашем сарае эта корова?

– Ну, откуда я знаю? Значит, через забор перепрыгнула…

– И сама открыла запертую дверь сарая? – саркастически вопросила Мария.

– Ладно, потом объясню… Дай-ка мне еще полчасика покемарить… А корову покорми, дай ей сенца вдоволь, как нашей родной Майке. И поласковей с ней – она ж нервничает на новом месте…

Марии выигрыш мужа совсем не понравился, все последующие дни она поедом ела мужа: отдай человеку корову, не совестно, что оставляешь четверых детишек без кормилицы? Кодекс чести, на который ссылался Серафим – дескать, проиграл, оплати, как благородный человек, долг, она начисто отвергала…

А в четверг, среди дня, подгадав, что Серафим в отгуле, а значит, дома, заявился к нему в гости Родион Куделя.

Нерешительно остановился посреди двора, наблюдая, как Рябиков, в матросской, как водится, тельняшке, в любимом своем «рябчике», стоя у колодца, пьет из кружки студеную, прямо из ведра, воду, а когда хозяин обратил на него внимание, собрался с духом:

– Серафим Ильич, отдай Зорьку, а? Ну, погорячился я тогда, бросился в воду, не зная броду… Дурак я, Ильич, честное слово, прости уж меня… Детишки ведь без молока останутся, в зиму идем, а они без молока, без сметаны…

– В магазине, что ли, молока нет? – сурово вопросил Рябиков.

– Ильич, разве там молоко? Одна химия…

– Тоже верно, – согласился Серафим. – Что ж ты, дурья твоя башка, ввязываешься в спор, если мало соображаешь, что к чему? Вот если заключаешь пари, что в слове, ну, в названии, скажем, вашей агрофирмы три буквы «о» – «Ко-ло-сок», а твой противник утверждает, что нет, в слове этом две буквы «о» и одна «а» – «Ко-ла-сок» или «Ка-ло-сок», тогда спорь смело, выиграешь непременно – орфографический словарь вас рассудит…

– Да кто ж думал, что ты картошкой прошибешь «сороковку»…

– Индюк тоже думал… – буркнул Рябиков. – Ладно, забирай свою Зорьку… Но гляди, проставишься… Всей нашей компанией соберемся…

– Без вопросов, Ильич…

Мария возврату выигрыша несказанно обрадовалась, сказала, что с души у нее свалился камень. Попеняла, правда, мужу:

– С твоим выигрышем – один убыток. Зорька-то тельная оказалась, ни капли молока не дала. А сколько сена я скормила чужой корове, сколько дерти намешала…

С сеном в Соленых Колодцах, этом живописном селе, притулившемся к самому берегу Азовского моря, и впрямь была извечная напряженка. Уже в июне трава, которую заботливые хозяева косили на неудобках, начинала выгорать, как вихры на головах мальчишек, которые день-деньской жарились на пляже…

– Мария, – укоризненно протянул Серафим, – людям надо помогать! А не хватит нам до весны своего сена, займем у американских фермеров. И ничего зазорного, вся страна ведь живет в долг…

Мария улыбнулась, она знала, что ее муж – человек с юмором…

А он вышел во двор – безветренно, на небе ни облачка и совсем неслышно, как шумит море.

«На рыбалку, что ли, выйти? Ведра два бычка надергаю, это уж точно…»