Мимо проходят иностранные туристы:
Немцы, французы, греки.
Тепло, весна скоро.
 
 
1993г.
 
 
Русская песня
 
 
Руки белые, словно лебеди.
Будто ангелы машут крыльями.
Прикасаются всё к окружности,
отрываются от неверия.
Ах, насмешники, ой угрюмые.
Ой, шуты всё рыдали босые.
Бабы хлеб пекли в избах рубленных.
Девки косы плели, да всё русые.
А вода-слеза чище голоса.
Да в сенях коса, о да вострая.
А к реке пойдёшь, словно по небу.
Свой подол макнёшь, подпоясаясь.
В сердце тишь, да блажь, в сердце верушка.
Очи синие Лизаветушка.
В очаге твоём угли теплятся.
На столах давно, уже скатерти.
Ах, помощница, да у матери.
Ой, прекрасная красна девица.
А зима придёт белолицая.
Первый снег пойдёт, да белым саваном.
Детвора во двор, да вереницею.
И в избе твоей пахнет ладаном.
 
 
1993г.
 
 
Сингапур
 
 
В самом начале лета,
когда расцветают розы-пурпур.
Перед глазами, как на ладони
расстилается Сингапур.
Гавань. Суда с иностранной символикой.
Преобладает зелёный цвет.
Мальчик с удавом в руках,
и в скорее на шее.
Дрессирует при взорах туристов,
ловкость рептилии.
Или быстротечность ушедшего времени
от Востока. Око радует экзотичность.
Переходящая в личность туриста,
засмотревшегося на море.
Цветы, очень много цветов.
Жарко, душно, даже очень жарко.
Национальная кухня. Местная кухарка
говорит хозяину арабу Абу-Али:
«Сингапур вбирает в себя понятие
Юга, Азии, солнца, фантазии Сальвадора Дали.
 
 
1993г.
 
 
* * *
У меня за окнами стучат поезда.
Жалко только не слышно Невы.
А у самых запястий земли,
слышно ветер, и только дожди.
 
 
Растворяется небо над сном.
Всё когда-нибудь будет дождём.
Расквитается мир с пеленой.
Всё когда-нибудь будет землёй.
 
 
А у самых истоков любви.
Будут вечно стоять короли.
И поспорим с тобой, и с душой.
Будет всё, будет день над землёй.
 
 
1993г.
 
 
Художник
 
 
Заброшен старый дом, и тут.
Мольберты, и холсты живут.
И на холсте танцует кисть,
как танго на паркете.
Штрихом ложится, чья та жизнь,
в задуманном сюжете.
Задумал мастер звездопад.
И дождь, и ночь, и гром, и град.
И все палитры, так похожи на меня.
Заброшен старый дом, и тут.
Надежды, и мечты живут.
Танцует танго кисть с рукой,
в забытой старой мастерской.
 
 
1993г.
 
 
Весна
 
 
Особняки, домишки, дачки.
Весна в обличии собачки.
Часами смотрится в окно.
Ей в отраженьи хорошо.
Особнячки, домишки, дачки.
В обличье маленькой собачки.
Весна ликует и тепло.
 
 
1994г.
 
 
Вчера
 
 
Вчера продрогшая зима.
Укрылась саваном, как пледом.
Луна неоновым рассветом,
легко на цыпочках ушла.
 
 
Звенел будильник заряжённый.
Фруктовый чай, вишнёвый сок.
На кухне яблочный пирог.
Глотали жадные обжоры.
 
 
Я встал сегодня поутру,
за стенкой лаяли соседи.
Кричали маленькие дети,
хватая соски на лету.
 
 
Незабываемая нить,
напёрсток, острая иголка.
Лежала сваленная полка,
когда я вышел покурить.
 
 
А всё теперь наоборот.
Нева застенчиво уплыла.
А как на самом деле было,
сейчас никто не разберёт.
 
 
1994г.
 

И. Губерману

 
Штрихи к портрету назван был роман.
Хоть и еврей, а в сердце самый русский.
До неприличности, приличный Губерман.
Прошедший всё от «А», и до кутузки.
 
 
Завидовал, наверное, бы Нобель,
увидев ваш роскошный, русский шнобель.
Был поражён и критик, и читатель.
Про жизнь твою читая, и про матерь.
 
 
1994г.
 
 
Моё второе я
 
 
Моё второе я, шевелится во мне.
И копошит моё воображенье.
А после смерти будет уваженье.
И тёплая, и почва, и роса.
От снега, от ночного звездопада.
А после Бог, которому не надо.
Ни откровения, ни снега, ни тепла.
И будет принимать меня земля.
В свои большие распростёртые объятья.
И будут приходить к могиле братья,
чтобы со мной распить стакан вина.
 
 
1994г.
 
 
Светские новеллы
 
 
1.
Играет миссис «К» на фортепьяно,
прелюдию для баса, и сопрано.
На циферблате двадцать сорок шесть.
Со шторою играет кот сиамский.
Усевшись в кресле, старый мистер Джон.
Повторно мучает хозяйский телефон,
и курит трубку.
 
 
2.
Лорд Грей, недавно прибыл из Бразилии.
И полчаса трепался о рептилиях,
с восторгом, озираясь на камин.
 
 
3.
Два джентльмена, мистер Брик и Бряк,
играли в покер, выпив весь коньяк.
Часы пробили ровно десять раз.
Рассеялся туман немного в центре.
Красавицы сестрицы Олл, и Элл.
Всем отвечали только «wery well»,
в который раз.
 
 
4.
В качалке задремала миссис Роза,
страдающая грыжей, и склерозом.
Однако исключительно пила.
Свистел Борей в трубе, как полисмен.
Пижон Уилбер с жадною ухмылкой.
Хватал за зад мисс Олл довольно пылко,
и связи добивался до утра.
 
 
5.
Двенадцать тридцать. Что Париж, что Лондон.
Прошу учесть, что стало очень модным,
носить зимою в клетку макинтош.
Ах, беднота се не порок, а средство
привлечь к себе внимание. Кокетство,
привычка состоятельных господ.
 
 
6.
Вернёмся снова к нашим джентльменам.
Беседа переходит к тонким темам.
И дамы не дают себе скучать.
А вы читали Фрейда, или Канта.
А Шопенгауэра, сколько в нём таланта.
О Ницше, и не стоит говорить.
                                            (не окончено).
1994г.
 
 
У океана
 
 
Я подарил вам золотую брошь «улитка».
На берегу песчаном где-то посреди,
ни моря, а скорее океана.
Нам подавали блюда из фазана.
Мы вдаль глядели. Было без пяти
 
 
одиннадцать. Играли джаз на сцене.
Экзотика, японец официант.
Меню, как древнеримский фолиант.
А музыканты джазовые тени.
 
 
Нам будет хорошо с тобою, вечно.
Среди планет забытых, одна наша.
Мы назовём её по-русски «Саша»,
не допуская местного наречья.
 
 
За горизонтом ночь, и пахнет миндалём.
На привязи, как пёс рыбачья шхуна.
И точно знает филиппинец Бруно,
что завтра поплывёт за жемчугом.
 
 
Пустынный пляж, как шёлковая лента,
вдоль океана вьются без конца.
Похожий на усталого пловца,
приплывшего с другого континента.
 
 
1994г.
 
 
Элегия
 
 
Кряхтело, радио в квартале.
Мы на веранде пили чай.
Мальчишки табачок стреляли.
В окно влетела баттерфляй.
 
 
О, эта маленькая «птичка».
На всех садилась, и на стол.
Горела и потухла спичка.
В то время начался футбол.
 
 
Цирк шапито приехал в город.
Под солнцем места не нашёл.
Неловко я задёрнул ворот,
и по акациям пошёл.
 
 
Скрипели старые качели.
Фонарь качался на ветру.
Играли звонкие свирели.
И на веранде, и в саду.
 
 
1994г.
 
 
Лето
 
 
В душе вечерний перезвон,
что к вечеру вполне понятно.
А на душе легко, и внятно.
Звучит заигранный чарльстон.
 
 
Июль в разгаре самом, лета.
В сорочки белые одеты.
Прогулки морем, и кадеты.
Глазами пялятся на дам.
 
 
Сверкает море, чайки кружат.
Елизавета с Машей дружит,
второй десяток лет подряд.
 
 
Лакеи, франты, баснописцы.
Глядят, как в воду в ваши лица.
И душами кривят.
 
 
А рядом пляж в лучах лазурных.
Утопит смесь романов бурных,
в стерильности аллей.
 
 
На палубе полно людей.
На пирсе барышни с зонтами.
Дельфины борются с буйками.
И лето кажется длинней.
 
 
1995г.
 
 
* * *
Навзрыд читаю геометрию, и «Кубу».
Наотмашь бью назойливых, и глупых.
Читаю Пушкина, перечитав всю прозу.
Наотмашь бью, и нюхаю мимозу.
 
 
Я в этой сказочной стране не первый год.
Навзрыд читаю Бродского. И вот,
последняя уходит электричка.
А я стою, и жду не первый год.
 
 
И в геометрии соприкасаются остатки.
Круги вольны, легки, и падки.
Как грусть безумная, как грусть.
Подобная и аисту, и матки.
 
 
1995г.
 
 
* * *
Только голуби знак молчания.
Только голуби знак тишины.
Открываю, я книги втайне.
От людей, от судьбы, от земли.
 
 
И читаю запойно ночью,
и глотаю уродский свет.
Наверняка это Иосиф Бродский,
может Анна Ахматова, может Фет.
 
 
Я безумствую в ожидании.
Я считаю планет гроши.
Только голуби знак молчания.
Только голуби знак тишины.
 
 
1995г.
 
 
* * *
Ты упругая как вечность.
Скажешь ночь, и растворишься.
В мягком, дымчатом тумане.
Лишь в окне зажгутся свечи,
одинокие планеты.
Будешь ты мечтать о многом.
Вспоминая эти свечи,
что они ещё зажгутся.
Для любви твоей не чистой.
В мягком, дымчатом тумане.
Слышишь? Стонет быстротечность,
в цепких лапах мирозданий.
В чреве раненой вселенной.
Где горят одни лишь свечи.
В мягком, дымчатом тумане.
 
 
1995г.
 
 
Флора
 
 
Поэмы для растительных цветов.
Здесь ясно всё без возгласов и слов.
Где кактус глуп, герань превыше Бога.
Была натурщицей великого Ван Гога.
Сам Бродский увлекался ей всерьёз.
 
 
И если существует в мире флора.
Мы сводим взгляд от смерти и позора,
собою уничтоженных цветов.
 
 
А фикус что, что говорить о нём.
До нашей эры был ещё царём.
И среди флоры слыл известным ловеласом.
 
 
1995г.
 
 
Шут и мим
 
 
Положи тонкой, линию грима.
Сегодня шут, сегодня мим ты.
Слух режет тишина, и всё наоборот.
Вдруг в тишину врезается, картина.
Большой рояль, в обличье пантомима.
Мим веселит, играет, и поёт.
Шут глух, и нем, и всё наоборот.
 
 
1995г.
 
 
Болото
 
 
Жужжание назойливых стрекоз.
Болото, жабы, их анабиоз.
Мешает мне собраться с головою.
Понять себя, распушенную Зою.
Устало плещется не чистая вода.
Мы помним? Нет. Мы любим? Да.
Мешая поеданию стрекоз.
Болото, жабы, их анабиоз.
 
 
1996г.
 
 
«О»
 
 
Начнём, пожалуй, с буквы «О».
Через прозрачное окно, видна округа.
В лучах заманчивого круга,
не ощущается тепло.
 
 
Осло. Окно. Околесица.
Сжатая до минимума лестница.
Всеми перекладинами конструкции.
Тянется к небу, к звёздам.
 
 
1996г.
 
 
К часам, или прелюдия для часовой пружины
 
 
1.
На титульном листе, как и везде.
Нет ничего, и не грозит рассудок.
Так циферблат в ночное время суток.
Тайком переползает цифру сто.
Торопиться вернуться до рассвета.
В начало состояния, и лета.
С любовью, вспоминая про песок.
 
 
2.
Секунды-эмигранты убегают
за лесом, и за утренним трамваем.
Спешат, и попадут под колесо.
Часы, на полчаса опережая.
 
 
3.
Прелюдии для часовой пружины.
Скольженье, скрип, ужимки, и ужимы.
По своему играет, и поёт.
Для стрелки часовой свои канцоны.
Которая кокетливо, и сонно
от времени лениво отстаёт.
 
 
4.
Остановился маятник на взлёте.
Как грач зимою улетающий. К зевоте
Тянуло от усталости его.
Он с сожалением уставился в окно,
мечтая о свободе.
 
 
5.
Кукушка в этот день,
мол я устала, и вообще мне лень.
Кряхтела, каркала ссылаясь на ангину.
В итоге всё свалила на пружину.
 
 
1996г.
 
 
* * *
Улица нашего детства ровная, как линейка.
Переулки, дома-сантиметры.
Светофор через пару кварталов.
На подоконнике в клетке,
снова поёт канарейка.
Ощущая прохладу металла.
Ночью сосед напротив
ищет волну, ловит голос Америки.
Съест бутерброд, чай подогреет.
Только в ответ в приёмнике.
Мольбы Эвридики, ищущей своего Орфея.
Снова шаги по улице,
волшебный фонарь мелькает.
Звёзды прячутся за полумесяцем,
астрологию напоминая.
Маленькие дома, дворики.
Калитка с номером «восемь».
Ставни недавно окрашены,
в цвет прошлогодней осени.
Старенький том Алигьери,
на дамском столике в гостиной.
Как жаль погибла Беатриче.
О, как глаза её горели.
А для кого-то просто Мери.
Полупрозрачная нимфетка,
с манящим запахом «Шанеля».
Со взглядом птичьего полёта.
Как жаль погибла Беатриче.
Растаял снег, смещался быстро с грязью.
Химическая формула (несложно),
туман плюс две метели. Осторожно
двадцатый век кривляется, и дразнит.
Неопытный, не смелый двадцать первый.
 
 
1996г.