– Я думаю, что они сталкивались исключительно с сиволапым мужичьем, годным лишь пугать робких горожан да толстых купцов темной ночью. – Он вспомнил слова Разика, сказанные в придорожном кабаке, и добавил: – Вот если бы на них навалились настоящие соколики, тогда оно, конечно…

Довольный своей речью, красавчик обвел гордым взглядом всех присутствующих. Опричники одобрительно загудели, согласно закивали головами.

– Может быть, ты и прав, Егорушка, – произнес Басманов после некоторого раздумья. – Действительно, серьезные люди пока что стороной обходили их заставы и дозоры, с нашей помощью. Ну да ладно, чтоб не все коту была масленица, устроим поморам-молодцам Великий Пост. Они слова иноземные любят произносить, а по-англицки, слыхал я, вроде бы застава так и называется – пост. Вот пусть и попостятся они на своем посту-заставе до смертного голода…

Он хищно усмехнулся, его пухлые губы растянулись в ядовитой улыбке, не сулившей ничего хорошего вольным или невольным нарушителям его замыслов.

– Ладно, братие, велю накрывать на стол: пришло время попировать по-настоящему. А сам пока схожу к Малюте. – Он сделал небольшую паузу и с особой интонацией, хорошо понятной присутствующим, произнес: – Посоветуюсь…

Хотя уже перевалило за полночь, небо было по-летнему довольно светлым, а ветерок с окрестных лугов мягко веял теплом и сладким медовым запахом. Они сидели втроем на лавочке под яблонями, по-детски болтали ногами, разговаривали обо всем и ни о чем, часто и весело смеялись по, казалось бы, пустячным поводам. Михась считался раненым, хотя бок у него уже практически зажил, Разик был десятник и мог иметь собственный распорядок, а Катька, как девица, не подчинялась в полной мере общим правилам. Поэтому они сейчас не отдыхали вместе со всеми в блокгаузах, а, тихонько выскользнув в обширный сад, вот уже который час наслаждались летней ночью, молодостью и вообще всем окружающим их миром.

Последнюю неделю Катька, переодеваясь крестьянкой или дворовой девкой, время от времени ходила в город с особниками, осуществлявшими какие-то свои разведывательные дела, в суть которых ее, естественно, не посвящали. Сшибок, слава Богу, пока не случалось, но происходило достаточное количество смешных или просто любопытных вещей, о которых стоило рассказать братцу и его другу. Это было естественно: когда по городу привычной дорогой на базар идет за покупками реальная девка-служанка, она получает совсем не те впечатления, что переодетая разведчица. Катьке все вокруг казалось таинственным, полным скрытой опасности и особого смысла. К тому же ей, как и любому свежепроизведенному в бойцы мальку, не терпелось подраться. Очевидно, что такая оружейная новинка, как пистоль, уже сама по себе произвела бы в Москве фурор, ну а уж пистоль, выхваченный из-под юбки… – просто нет слов, до чего Катьке хотелось подраться! (Кирилл, усмехаясь в бороду, предупреждал Фрола – особника, старшего в разведдвойке: «Ты Катерину-то придерживай, она ведь вся в братца, такая же художница. Хлебом не корми – дай руками-ногами помахать, оружием побренчать поэффектней! Но девчонка она умная, в нашем деле, пожалуй, больших успехов достигнуть способна, так что учи и воспитывай ее как следует».) Катька об этом разговоре не знала, но дисциплинированно выполняла строгое указание Фрола: ни в коем случае не раскрывать себя.

– Вот садимся мы с Фролом на окраине базара полдничать, – посмеиваясь, рассказывала Катька. – Там бревнышко, колода такая удобная, уголок тихий и не грязный, и площадь видно хорошо. Тряпицу чистую постелили, достали припасы, закусываем, наблюдаем (наблюдал, естественно Фрол, а не посвященная в задание Катька просто глазела по сторонам). И тут рядом с нами плюхается на бревно толстенная бабища, закрывает весь обзор, да еще разворачивает грязнющий узел, извлекает из него нечто вонючее и противное, начинает это с чавканьем пожирать, брызгая слюнями. У нас всякая охота к приему пищи проходит напрочь. Фрол даже слегка растерялся: одеты мы крестьянами, прикрикнуть на бабу – бесполезно, не послушает. Ну не вступать же с ней в рукопашную схватку! Кстати, исход был бы еще не ясен: ни я, ни Фрол работать с такими противниками не обучены. Боюсь, она бы нас еще и завалила – такая здоровущая, просто страх! Все болевые точки надежно защищены жировой прослойкой! – по-детски жестоко посмеивалась юная стройная Катька. – Ну, надо что-то делать. Фрол аж жевать перестал. Тут я на него взглянула сочувственно, и грубым таким жалостливым голосом говорю: «Ешь, ешь, Фролушка! В остроге-то, небось, разносолов не давали! Вас, душегубов, там не жалуют, не то, что простых воров!» Фрол тут же понял и со зверской ухмылочкой отвечает: «Да уж, натерпелся в кандалах-то! Ну, ничего, найду на ком душу отвести!» До бабы с задержкой, но дошло: она бедная аж подавилась, рот разинула, икнула и так, с открытым ртом, – узел в охапку, и рванула прочь. Даже ты, Михась, ее не догнал бы на состязательной версте!

Все весело захохотали, от избытка чувств Разик даже откинулся на спину, мягко соскользнул с невысокой лавочки и растянулся в густой траве. В обществе Катьки он испытывал безотчетное счастье, слушая ее голос, с умилением следя за ее изящными движениями или любуясь завитком светлых волос, случайно выбившимся из-под берета и чуть прикрывшим маленькое розовое ушко. Он лежал, широко раскинув руки, радостно смеялся, глядя в вечернее небо, на котором едва угадывались только наиболее яркие звезды. Он привычно определил расположение основных ориентиров и с некоторым удивлением отметил, что с той стороны, где лежала ночная Москва, над горизонтом быстро взошли две необычайно крупные звездочки желтого и зеленого цвета. На его лице еще играла счастливая улыбка, и сознание, казалось, было заполнено одним лишь милым образом сидящей рядом и звонко смеющейся девушки, но десятник, легко подбросив тренированное тело, вскочил и устремился в сторону конюшен, крикнув на ходу друзьям: «Четвертая застава просит помощи!»

Почти в ту же секунду на наблюдательной вышке коротко пропела труба, выдав понятный лишь лешим тревожный сигнал.

Когда порох стал известен европейцам, они, в отличие от китайцев, начали сразу применять его не для баловства, а для военного дела. Но через некоторое время дошла очередь и до баловства, и на всевозможных празднествах в европейских столицах стало модным жечь фейерверки и пускать ракеты для увеселения публики, как это давным-давно уже делалось в далекой китайской империи. Искусство составлять и запускать разноцветные ракеты было быстро перенято и отчасти усовершенствовано в тайном воинском Лесном Стане, но не с целью праздного развлечения, а для подачи соответствующих сигналов. И теперь каждая застава была снабжена набором ракет определенных цветов, и для передачи условного сообщения основным силам они могли быть запущены почти мгновенно.

Ракеты, замеченные Разиком и часовыми на наблюдательной вышке, означали, что четвертая московская застава леших ведет тяжелый неравный бой и нуждается в немедленной помощи. Когда Разик добежал до конюшен, дежурная полусотня широким галопом уже вылетала за ворота на московскую дорогу. По боевому расписанию Разик должен был привести свой десяток, входивший в состав отдыхавшей сотни, в полную боевую готовность. Если отправленного резерва не хватит, то, чтобы исправить положение, в бой будут введены дополнительные силы леших. Когда он достиг места сбора, коней уже вывели из конюшен и построили в колонну в обширном дворе усадьбы. Боец, замещавший Михася в должности головного, привел десяток и, как положено, принес амуницию и вооружение командира, вывел его скакуна. Разик благодарно кивнул, накинул и затянул плечевые и поясные ремни портупеи, подсумков и кобур, принял у бойца поводья.

Спешенные лешие первой сотни в полном вооружении напряженно вглядывались в ночное небо в той стороне, где сейчас шел бой, пока лично возглавивший резерв Дымок, понимавший их состояние, не подал команду: «Всем сесть и расслабиться! Ждать сигнала трубы с наблюдательной вышки!» – и первый опустился на утоптанную, еще теплую землю у ног своего коня, не выпуская из рук поводьев.

Четвертая застава – десяток леших из третьей сотни под командой уже немолодого и достаточно опытного десятника Клони – несла в эту ночь службу, расположившись на небольшой площади, или, вернее сказать, пустыре, куда сходились три улицы, одна из которых вела в плотницкую слободку. Улицы были перекрыты рогатками, образовавшими треугольник, внутри которого горели костры, освещавшие подходы, но отгороженные с внутренней стороны переносными деревянными щитами, за которыми, невидимые для наблюдателя снаружи, располагались основные силы: десятник и четверо леших. Трое бойцов были в секретах, то есть притаились в темноте улиц в нескольких десятках саженей впереди заставы. Двое, находясь на виду у вероятного противника, непрерывно передвигались за рогатками вдоль линии костров, держа на изготовку ружья с кремневыми замками.

Боевое столкновение началось одновременно во всех трех улицах и происходило везде практически одинаково, потому что нападавшие действовали с обговоренным заранее единообразием, а лешие – давно отработанными оптимальными приемами. В ночной тишине на высокой ноте завыла собака (очевидно, это был сигнал), и три плотные колонны начали выдвигаться на заставу. Каждый из бойцов, находящихся в секретах, вскоре заметил это движение и мгновенно оценил нападение как в высшей степени опасное: об этом говорила и численность нападавших – не меньше полусотни с каждой стороны, и целеустремленная слаженность почти бесшумного их движения, и, главное, – еле заметное тление ружейных фитилей, огоньки которых как ни старайся прикрыть от постороннего наблюдателя, все равно так или иначе мелькнут в ночной темноте. Дальнейшие действия леших в точности соответствовали степени опасности: они применили по численно превосходящему противнику наиболее эффективное в данной ситуации и наиболее мощное из имевшихся у них средств – ручные бомбы – и отступили к заставе.

Взрывы бомб, почти одновременно грохнувшие с трех сторон, сразу же дали понять Клоне и бойцам, находящимся за рогатками, что дело предстоит серьезное. Из черных проемов улиц, на мгновенье озаренных яркими вспышками взрывов, выскочили бойцы, стремительными кувырками перелетели через рогатки, присоединились к своим и почти хором доложили: «Больше полусотни, с ружьями, строй плотный, правильный».