Глава 12

Из недр сна меня выволокли насильно: чьи-то руки настойчиво, хоть и бережно, трясли меня за плечи. Раскрыв глаза, я в младенческом ужасе увидела над собой огромное бесформенное черное облако – темнее, чем сама тьма вокруг. Невольно вскрикнула – но знакомый голос тут же зашептал, успокаивая:

– Это я, Йамира, меда Ирма, не пугайтесь!

Буря неприбранных смоляных волос Йамиры, грозовое облако, принесла с собой бодрящий запах ночного дождя. Я приподнялась на подушке:

– Что случилось?

– Пора вставать на Рассветную Песнь. Ни о чем не спрашивайте – просто одевайтесь и идите за мной. Все увидите сами.

Все еще шатко держась за царапающий край сна, я выбралась из теплой постели. Камин уснул, похоже, вместе со мной, теперь в комнате было зябко, и я, поеживаясь, облачилась в свою тунику и, приветствуя плечами и бедрами каждый угол, спотыкаясь, выбралась за Йамирой в коридор.

По неосвещенным переходам гулял зябкий сквозняк. Редкие факелы чадили и потрескивали, и, казалось, весь замок с сонным недоумением провожает нас провалами черных зеркал. Мне было не по себе – вчерашняя музыкальная мистерия, не единожды преломленная во сне, все еще кружила голову.

Миновав полдюжины незнакомых коридоров и винтовых лестниц, мы оказались перед очень узкими высокими дверями. Возле них клубились еще две тени – Мелн и Богран. Завидев нас, они дружно улыбнулись и, не сказав ни слова, проскользнули в приотворенные таинственные двери.

– Разувайтесь и проходите, меда Ирма. – Следуя путеводному шепоту моей провожатой, я поспешно сбросила сандалии и вошла в залу.

Каменный пол леденил босые стопы. Скудный свет от пары коротких факелов принял меня в свои зажатые длани, и я не смогла разглядеть ничего, кроме первых в угадываемой долгой шеренге колонн, задрапированных ночной тьмой до полной незримости.

В сизых тенях здесь и там угадывались фигуры моих соучеников. Каждый был словно сам по себе: никто не оборачивался, не приветствовал вновь прибывших, все лишь пребывали в покое и молчании. Мгновенно втянутая в этот заговор уединения, я просто села чуть в стороне, подоткнув под себя подол одеяния. Алмазную эту тишину царапала только сонная возня голубей где-то в смутной высоте сводчатого потолка. Воздух был напитан спокойным, несуетным ожиданием.

Я едва уловила, как чей-то еле слышный женский голос запел. К призрачному соло по одному стали присоединяться знакомые голоса. Я впитывала музыку горько-сладких слов – пели на дерри. Улавливала смысл урывками и могла лишь мягко раскачиваться в такт – но вскоре уже робко подпевала, прикрыв глаза, не разжимая губ, вплетаясь всею собой в тонкую, словно капризная струйка дыма от засыпающей свечи, мелодию. «Вот она, крошечная кислая вишневая ягода – это значит, облетел последний восковой лепесток цветка…» – шелестел где-то в паре шагов от меня голосок Алис. «Вот она, утренняя дрожь влажных ресниц – это значит, разорвана последняя пестрая прядь сна», – вторил ясным высоким нотам Локиры хрипловатый баритон Бограна. Мы пели, всякий раз прощаясь и приветствуя каждой строкой, и воздух над нами неумолимо наполнялся жемчужно-серым рассветным перламутром. Я распахнула глаза – и в один миг увидела все вокруг.

Тонкие многогранные колонны растворялись в полукруглых сводах белоснежной мраморной часовни. Там, где в храме положено быть алтарю, всю стену от пола до потолка занимал огромный витраж. Сюжет в рассветных сумерках было все еще толком не разглядеть, но и того, что мог показать утренний полусвет, завораживало сердце. «Вот оно, золотое полотно горизонта – это значит, угасла последняя ночная звезда», – звенящий голос Йамиры, повторенный бьющимся эхом, словно раздул тлеющие угли рассвета.

И – ослепление. Шлейф алмазных искр взметнулся от основания витража вместе с первым алым мазком восходящего солнца. Я узнала его – и поняла, как сильно стосковалась: прямо перед нами высилось исполинское изображение Рида, и с каждым мгновеньем оно напитывалось зарей новорожденного дня. Созданный из тысяч разноцветных прозрачных витражных пластин руками совершенного гения, Всемогущий шел к нам, распахнув объятия, и страсть этого приглашения подчиняла без остатка. Заново увиденный Бог Обнимающий пугал меня сильнее привычного с детства Бога Судящего, и от этого прозрения у меня кругом пошла голова. Вдруг мучительно, до дрожи, возжелалось заглянуть этому Риду в глаза. Чтобы увидеть, понять наконец, что может рождать такой ужас и такое притяжение. А солнце неуклонно восходило, воспламеняя витраж все новыми красками. Вспыхивали один за другим лазурно-синий, изумрудно-зеленый, чайно-желтый, лилейно-лиловый – вышивая, раздувая ветром, подсвечивая каждую складку плаща, каждую ленту в одеянии Рида. Пестрые блики играли на лицах моих новых друзей, и я в который уже раз впервые разглядывала их черты – безупречные, богоподобные.

И вот уже вся часовня до самых сводов расцветилась яростью красок, и все мы покоились на ее дне, словно в шкатулке с драгоценностями. И вот уж солнце поцеловало потолок, и распахнулись двери за нами, и по мраморным плитам растекся утренний ветер, и, по щиколотку в нем, к нам прошел Герцог. И оглушительный аквамарин брызнул с высоты: солнечный свет пронзил лик Всемогущего, его очи. До рези в глазах я вглядывалась в эту морскую синь – и никак не могла найти слов, чтобы дать имя этой плавящей силе, этому восторгу родства…

Герцог, крошечный и хрупкий, стоял, раскинув руки, запрокинув голову, словно тоже пытался заглянуть Риду в глаза. Как ребенок, как брат, как возлюбленный. И вслед за ним поднялись остальные – и раскрыли Риду объятия.

Глава 13

Рассветная Песнь завершилась, но никто не торопился уходить. Не было Святых Братьев, некому целовать руки после службы, не было Священного Круга, который предписывалось обойти, прежде чем покинешь храм. И, конечно, никакой угрюмой суровости. Кто-то вполголоса разговаривал и посмеивался там и сям, разбредясь по часовне, кто-то остался сидеть на полу один, кто-то лежал на спине и безмятежно глазел в потолок. Как будто в саду или в салоне, а не в Храме Рида! Все вели себя так, будто я жила здесь с ними всегда, будто не впервые вкусила этого странного таинства. Лишь Герцог подошел и стоял предо мной, одаряя своей всегдашней неслучайной улыбкой.

– Герцог, дозволено ли мне будет остаться здесь еще немного? Рядом с… этим Ридом?

– Вы же никого не спрашивали, когда появились на свет, моя меда Ирма? Это примерно то же самое. Ваш Священный Круг – тут. – Герцог чиркнул указательным пальцем мне по тунике чуть ниже ключиц. – И потом, не далее как вчера вам прекрасно удалось слушать и слышать. Посему на многое вы получите ответы, даже не задавая вопросов вслух. Смотрите внимательно, и многие тайны поспешат вам открыться. – С этими словами Герцог покинул часовню, коротко кивнув ученикам.

Отлетало волшебство Рассветной Песни, невесомое, прозрачное. Я понятия не имела об укладе жизни в этом месте, не представляла себе течения дня в замке. Одним словом, даже мой следующий удар сердца таил в себе загадку.

Дерейн, услышав мысленную возню у меня в голове, поманил меня, и я с радостью подбежала к нему. – Вижу, вы бурлите вопросами, меда Ирма, – начал было мой дорогой спаситель, но тут в разговор ввинтилась хрипотца Дерриса:

– Особенно вопрос-сом о з-завтраке, не так ли, меда Новенькая?

– Нет, фион Деррис, снедь наша денная не есть единственное, вокруг чего вращается мой скудный фернский ум. – Рид Милосердный, никогда не приходилось мне говорить мужчинам подобных дерзостей. Как вести себя с этим неуемным ваймейном? Особенно неприятно, что он прав: как раз о том, когда в замке принято завтракать, я и собиралась спросить Дерейна.

– Нехорошо обманывать старших. Вас разве этому не научили благовоспитанные кузины? – Зрачки Дерриса, казалось, сузились до змеиных.

– Откуда вам знать, что я лгу?

Оставшиеся в часовне ученики, не вмешиваясь, с любопытством прислушивались к нашему обмену колкостями. Гремучая смесь гнева, смущения и неловкости затапливала меня горячей багровой волной, но к ней примешивался и еще один, самый отвратительный ингредиент – страх.

– Откуда мне знать? Не вас ли вчера мы весь вечер слушали? Не ваш ли бессловесный лепет смаковали? – Деррис цедил слова по одному, отвешивал их, как пощечины. – Меда Ирма, разрешите напомнить вам, что здесь слышно многие гораздо более затейливые соображения. Особенно если они готовы сорваться с уст. А ваша очаровательная, но, увы, далекая от великомудрости голова читается, как раскрытая книга, уж простите за прямоту. И вторая по счету за последние двенадцать часов настоятельная просьба: здесь я для вас медар, а не фион. Нетрудно усвоить, нет?

Вперившись в полной немоте в лицо передо мной, я не слышала ничего, кроме клекота крови в ушах. Негодовала ли я? О нет. Я была в бешенстве! Но Деррис занес копье еще раз:

– О, вы решили окончательно отказаться от устной речи, как я погляжу? Похвальный шаг, но для вас, боюсь, преждевременный. – Деррис счел нотацию завершенной, развернулся и покинул часовню.

Не помню, как осела на пол. Меня отчитывали и воспитывали при новых полузнакомых людях. В храме. Не дали возможности ответить. Меня унизили. Меня выставили на посмешище. Злое бессилие. Бессильная злость.

Я зарыдала, размазывая по щекам едкие колючие слезы, меня били озноб и икота, а вокруг стояла полнейшая тишина. Никто из оставшихся не двигался и не заговаривал со мной, и я лишь слышала собственные судорожные всхлипы.

Вдруг я ощутила чью-то прохладную легкую ладонь на своем плече. Захотелось оттолкнуть эту руку, просто пойти ко дну, как давший течь корабль. Но лаковый этот голос колокольчиком спел мне «Айо¹⁵, Ирма», – и от неожиданности я вскинула голову и встретилась глазами с Локирой. В ее взгляде не было ни капли жалости, а лишь любовное озорство. «Ты замечательно плачешь».

Я поглядела на стоявших поодаль учеников. Амана и Алис улыбались и кивали, а от Дерейна я, прислушавшись, уловила тихое ободрение: «Так надо. Все хорошо». Мелн лежал на полу и, казалось, дремал, с совершенно блаженным лицом, а тут вдруг подал голос:

– Завтрак через полторы тысячи мгновений. У вас есть время умыться и привеси себя в порядок. Все не сговариваясь покинули часовню. И словно закончилась эта небольшая Глава.

Глава 14

Честно говоря, я не дошла до знакомой двери в башне.

Рассматривая свое заплаканное, припухшее лицо в посветлевших утренних зеркалах, я брела, внезапно потерявшись, без всякой цели. Не то чтобы наша пикировка с Деррисом никак не шла у меня из головы… Скорее, происшествия сегодняшнего утра повергли меня в странную задумчивость. Здесь, как всюду прежде, меня окружали, судя по обращению, стати и чертам, люди благородных манер, высокого происхождения. И, как мне всегда казалось, я вроде бы должна легко, не задумываясь, находить слова и жесты, подобающие обществу и обстановке. Каноны поведения вписаны были в самое существо мое. Но нет: аксиомы не действительны, законы отменены, правила оспорены. Я вновь – дитя несмышленое, и все, что выучено и затвержено за годы детства и юности, имеет здесь ту же ценность, что шелковое платье со шлейфом при верховой лисьей охоте.

Меньше всего на свете мне бы сейчас хотелось расспрашивать у обитателей замка о здешних правилах хорошего тона: «Скажите, как тут у вас принято парировать чтение тайных мыслей?» – или: «Что тут принято делать между полдником и вечерней молитвой – и вообще, вы вечером как молитесь, в саду или на башне? Танцуете или играете на барабане? А слуг у вас призывают силой мысли, или мне положен серебряный колоколец?» Герцог недвусмысленно дал мне понять, что единственный способ разобраться – «смотреть внимательно». Оставалось лишь уповать на Рида.

В таких вот сумбурных чувствах меня вынесло на небольшую открытую галерею довольно высоко над землей. Отсюда открывался вид на южную замковую стену. Резной парапет ловко пришелся мне под локти, и я, не задумываясь, оперлась на него и рассеянно загляделась на расстилавшийся передо мной пейзаж.

С этой стороны к замку почти вплотную подступал ольшаник, прозрачный в эту зимнюю пору. Ясный утренний воздух был неподвижен, а лес – хрустально тих. Мягкий двугорбый холм впереди теснил к замковым стенам узкую речку, сильно петлявшую меж валунов. Дымки над водой в этот час уже не было, но вода казалась явственно теплее воздуха. Смешливая болтовня реки унесла с собой окутавший меня сумрак, мне стало светло и бездумно. И тут к говору воды примешались знакомые голоса.

Из-за стены мне еще не было видно, но до меня долетел женский смех и басовые ноты мужской речи. И вот уж среди серебристых стволов замелькали знакомые синие одеяния. Лиц не разглядеть, но грива Йамиры, фарфоровый стан малютки Алис и могучие плечи Мелна я узнала сразу. Кто же четвертый?

Дерейн? Но нет, увы. Сегодня я, похоже, обречена лицезреть клятый образ всюду: прыгая по камням и размахивая руками, компанию дополнял Деррис. Вы велели мне «просто смотреть», медар Герцог? Что ж, быть посему: стану, незримая, наблюдать.

Четверо, болтая и смеясь – ох, не надо мной ли? – подошли к крошечной песчаной отмели. Мелн через голову стащил с себя тунику, обнажив литой юный торс, и остался в коротких свободных портах. Я засмущалась, хоть глаз и не отвела: не каждый день мне выдавалось подглядывать за полуодетыми не слишком знакомыми мужчинами. Хорошо сложенными к тому же. В подглядывании, как меня учили в детстве, всегда полпуда непристойности, но я была уверена, что меня никто не видит. Дамы о чем-то оживленно беседовали, не обращая ни малейшего внимания на забавы мужчин. Меж тем Деррис последовал примеру Мелна, заголившись до пояса, спустился к самой воде, поплескал ладонью. Йамира небрежно махнула рукой и заливисто расхохоталась. После чего небрежно запустила руку под свою буйную гриву, коротко повозилась с воротом платья, и… оно, словно ширма кукольника, рухнуло к ее ногам!

Я невольно закрыла глаза рукой. Рид, мне же померещилось, правда? – с этой мыслью я осторожно взглянула вниз. Образ еретического Рида на садовом гравии в тот памятный, далекий, как звезды, день начертился в звонком, колокольном воздухе: Йамира, нагая, как январская яблоня, с визгом вспарывала воду в голубой прозрачной до самого дна заводи, а рядом с ней бил руками и поднимал каскады сияющих брызг обнаженный Мелн.