– Зайдите ко мне после обеда, Лёлечка, – с загадочным видом сказал Никанор Иванович, проходя с утра в свой кабинет.
О ужас, неужели опять скажет, что пора писать самой?
В придачу сильно болел живот. Она подозревала, что это не ее боль, а Жанны, с мученическим видом смотревшей в монитор за соседним столом.
Порылась в сумочке, достала таблетку ношпы и молча положила перед копирайтером. Та посмотрела на таблетку, потом удивленно на Лёльку.
– С-спасибо. Откуда ты знаешь? Правда, мне уже стало легче, но все равно спасибо!
Пожала плечами. Хотела бы и сама знать – откуда? Но так уж вышло, что она могла влезть в шкуру другого человека на время. Тем самым облегчив его боль.
Неплохо было бы успокоить и собственные переживания и разделить с кем-нибудь страхи. Но увы.
Пару недель назад она сдала материал про выставку Станиславы, его даже почти не редактировали, опубликовали, как есть. Начальник восторгался: «Ну я же знал, что у вас талант, милочка!».
Ага, талант… С тех пор ничего не получалось. Она пробовала набирать заметки из блокнота после посещения мероприятий. Выходила сухая констатация фактов, как криминальная хроника: «Пришел, увидел, сделал, нарисовал, выставил, заработал». Все попытки придать этому художественный вид проваливались. Она набирала и стирала витиеватые обороты. Как же это удается Жанне? И почему не получается у нее?
В детстве Лёлька мечтала стать журналисткой. Вернее, тогда она не знала, что это так называется, но постоянно вела с куклами репортажи, писала заметки и рассказы.
Вдруг вспомнился эпизод: она, маленькая, в сером пальтишке, цепляется за руку маман. А та в ярком красном пальто и леопардовом шарфе гордо вышагивает по мостовой, не глядя на дочь. Прохожие оборачиваются ей вслед. А Лёлька думает: «Когда вырасту – обязательно буду как мама!»
Но чем взрослее становилась, тем лучше понимала – никогда ей не стать такой. Шикарной, талантливой, уверенной в себе. Нет, это не для нее.
Теперь появилась возможность воплотить детскую мечту. Но было страшно. Вдруг она убедится, что ни на что не способна? Разочарует работодателей и, в первую очередь, себя?
Представляла, как маман будет печально качать головой, мол, я так и знала, что ж теперь поделать? Не могут в семье все быть талантливы. Конечно, она ничего не скажет, чтобы не обидеть дочь. Но этого взгляда Лёлька не переживет.
По возвращению из города В. тайком записалась на курсы по журналистике. Там ее учили живописать криминальную хронику, и теперь она не могла без содрогания видеть газеты. Но мужественно продолжала ходить и выполнять задания.
Лёлька посмотрела на часы – пора на ковер. Тяжело вздохнув, поднялась с места и направилась к кабинету начальника.
– А, это вы, Лёлечка! Проходите, проходите, я давно вас жду! Присаживайтесь!
Лёлька опустилась в кресло для посетителей. А Никанор Иванович встал, выпрямился, приложил одну руку к груди и громко продекламировал:
– Алевтина Маратовна, спешу вас поздравить с официальным вступлением в должность специального корреспондента журнала «Искусство жить»! Все, теперь сами будете писать! С нетерпением жду завтрашний материал в вашем исполнении! Хочу пожелать вам на новом месте…
Лёлька не слышала, что он говорил дальше. Сердце ухнуло в пятки, руки похолодели. Все оказалось даже серьезнее, чем она думала. Теперь ей не просто надо попробовать писать самой, теперь – это ее прямая обязанность.
– М-можно мне водички? – наконец выговорила она.
Никанор Иванович засуетился, бросился к кувшину с водой, стоявшему на тумбочке у двери, запнулся и выплеснул все содержимое на Лёльку. Смутился, стал извиняться, полез за салфетками.
Зато Лёлька пришла в себя и, пока Никанор Иванович шуршал в шкафу в поисках салфеток, быстренько ретировалась из кабинета и направилась в уборную – ей надо было все обдумать, а это единственное место, где можно уединиться.
Заскочила в свободную кабинку, села на крышку. Так, что мы имеем. Больше нет оправданий и прикрытий, пан или пропал! Но можно же, наверное, отказаться? Вот прямо сейчас сказать, что она не готова, попросить немного времени. Никанор Иванович поймет и пойдет навстречу.
Лёльке захотелось поделиться с кем-нибудь, посоветоваться, да просто высказать мысли, теснившиеся в голове, проговорить все «за» и «против». Она часто так делала, и в разговоре находила ответ на вопрос. Подруги шутили: «Ты сейчас нас пытаешься убедить или себя?».
Так, кому позвонить? Лёлька достала телефон из кармана и начала листать список контактов. Флёр.
– Абонент не отвечает или временно недоступен.
Олеся. Голосовая почта:
– Хэллоу, я сейчас занята, в офисе или на беговой дорожке, оставьте сообщение после сигнала и, пожалуйста, будьте кратки, экономьте свое и мое время.
Что ж, оставалась только маман. Вообще Лёлька не очень любила говорить с ней о своих делах, неизвестно, чего от нее ожидать, но решила рискнуть. Вдруг посоветует что-нибудь дельное?
– Бонжур, машер! Как ты, деточка? Что-то случилось?
Лёлька сбивчиво поведала маман о повышении и своих опасениях:
– В общем, я не знаю, радоваться и соглашаться или же попросить еще время на подготовку…
– Ох, детка, я половины не уловила, помехи, но к Никанору…
Лёлька не услышала окончания реплики. В трубке раздалось шипение и потом короткие гудки.
– Алло? Маман? – она озадаченно посмотрела на телефон. Не везет сегодня с собеседниками.
Закрыла глаза и попыталась вспомнить дыхательные техники, которым ее учила Флёр. Она не знала, сколько так просидела. Дыхание выровнялось, мысли успокоились.
Из дзена ее выдернул какой-то странный шум в коридоре и… знакомый голос.
Который она только что слышала по телефону.
Лёлька подскочила на своем неудобном сиденье. Маман! Вот это форзац, что она тут делает?! Так и знала, что не надо звонить ей, добром это не кончится.
Выскочила из уборной, но было поздно. Маман скрылась в кабинете начальника. Все сотрудники поднялись со своих мест и с интересом смотрели на закрытую дверь. Да уж, Элеонора Бродская умела произвести впечатление.
Зачем она пришла к Никанору Ивановичу? О чем говорит с ним?
Богатое воображение Лёльки нарисовало картину, как маман угрожающе нависает над начальником и выговаривает ему:
– Я не позволю обижать мою дочь! Как вы посмели! Какой журналист?! Девочка ма-те-ма-тик, не гуманитарий! Вы поиздеваться над ней решили?! Немедленно верните все как было!
Нет, бред. Маман, конечно, способна на всякие сумасбродства, но не настолько же. Да и с Никанором Ивановичем она знакома лишь поверхностно, чтобы выговаривать ему подобным образом.
Раздался грохот. Надо было что-то делать. Лёлька направилась к кабинету под любопытными взорами коллег. Открыла дверь и… Никанор Иванович был под столом! Лёлька растерялась. Маман его туда загнала? Громко выпалила:
– Никанор Иванович! Я согласна на новую должность. И буду писать. Пусть я никогда этого не делала, но готова попробовать и постараюсь оправдать ваше доверие.
Потом развернулась, твердо и грозно посмотрела на маман, еще раз повторила:
– Я буду писать.
И вышла из кабинета.
Прислонилась спиной к двери. Услышала удивленный голос Элен:
– Что это было?
Потом приглушенный ответ Никанора Ивановича, видимо, тот все еще не выполз из укрытия, до Лёльки долетели только обрывки фраз:
– … переживает… новая должность… специальный корреспондент…
И снова Элен:
– Ах, вот оно что! Теперь все понятно…
Потом грохот и уже более звонкий голос начальника:
– Нашел! Вот она, визиточка, завалилась под стол! Вот, очень заинтересованный человек. Если, говорит, судьба сведет вас с Элеонорой Бродской, непременно передайте, что буду очень рад сотрудничеству. Я могу полностью за него поручиться.
Ой, как стыдно! Вот это уж точно форзац. Оказывается, маман здесь по своим делам. Лёлька опустила глаза и молча прошествовала к выходу, захватив по пути сумку и пальто.
Сама не заметила, как отмахала полквартала. Постепенно успокаиваясь, замедлила шаг и принялась размышлять. Как уж она могла заподозрить маман в разборках с Никанором Ивановичем? Да еще и на должность согласилась, приняла решение на эмоциях, а, может, все же, стоило повременить?
Нет. Она, действительно, хочет попробовать. Детская мечта давала о себе знать легкой щекоткой в душе.
Придя домой, села перед экраном компьютера, открыла документ.
Смотрела на белый лист, и ей казалось, что в голове у нее также бело и чисто. Начинала писать и стирала. Все не нравилось, мысли не шли.
Надо успокоиться.
Стала перебирать вещи на столе – материалы для плетения ловцов снов, бусины для изготовления украшений, этнические безделушки. Это влияние Флёр.
Лёлька постоянно проживала жизни подружек, примеряя их настроение и привычки. Перенимала манеру говорить, двигаться, одеваться. Дома обстановка тоже постоянно менялась. Сходит в гости, проникнется атмосферой, ощущениями хозяйки, – и начинаются перестановки, появляются новые предметы.
Она могла понять, что движет человеком, почувствовать себя в его шкуре. Иногда видела образы и картинки из жизни или тайные желания и мечты. Поэтому ей так нравилась ее работа – можно было на время стать писателем, художником, поэтом, модельером, стилистом…
Отпускало ее так же внезапно, как и захватывало. И она чувствовала опустошение и оцепенение.
Это было самое страшное – столкнуться с пустотой один на один. У нее не было ответа на вопрос «Кто я?». А вдруг ответом будет «Никто, пустота»? Она не понимала, какая она, когда не жила чужой жизнью, и предпочитала даже не задумываться об этом.
Снова вернулась к написанию статьи.
Через час мучений и метаний набрала: «Заявление. Прошу уволить меня по собственному…». Да, это у нее прекрасно получилось.
Неужели сдаваться?
Горько вздохнув, Лёлька направилась к холодильнику. Соорудила двухэтажный бутерброд, заварила кофе – добавила побольше какао, корицы и ванили. Уселась перед монитором и собралась оплакивать и заедать свое горе. Даже сделала первый глоток и откусила огромный кусок от своего чудо-бутерброда. Как вдруг…
Раздался звонок в дверь.
Неожиданно. Время близилось к вечеру. Она никого не ждала.
Поплелась к двери, с опаской посмотрела в дверной глазок.
Ох! Как? Зачем? Может, не открывать? Затаиться? Ее нет дома!
Поздно.
– Деточка, открывай, я слышу, как ты дышишь.
Пришлось открыть. Лёлька чувствовала себя виноватой за выходку в офисе и потупила взгляд.
Элеонора же стремительно вошла в комнату, таща Лёльку за собой. В руках у нее был большой пакет.
– Давай, машер, не тяни, одевайся скорее. Мы опаздываем. Хм, пожалуй, стоит принять душ. А это что? Горчица? Майонез? Деточка, ты забыла про свои бока?! Выброси эту дрянь! Давай, давай, быстро в душ и одеваться! Я принесла тебе нормальную одежду.
Лёлька от удивления чуть не подавилась куском бутерброда, который так и не успела проглотить.
– Ку… куда? Куда опаздываем?
– Не задавай лишних вопросов! Для тебя же стараюсь!
– Ну, маман, ты превзошла саму себя! Опять, что ли, женихи?
– Это совсем другое! Давай, давай, поторопись! Тебе понравится, обещаю!
Неизвестно, что двигало Лёлькой, то ли чувство вины, то ли безнадега – терять было нечего. Но она послушно отправилась в душ. К тому же, зная маман, проще было согласиться и побыстрее сделать все, что та хочет. Иначе не отвяжется.
Пришлось влезть и в платье, украшенное крупными темно-синими цветами. Ну что у нее за вкус? Лёлька почувствовала себя клумбой. Впечатление усилилось, когда маман щедро спрыснула дочь дорогим парфюмом.
Потом распустила Лёлькин хвост, распушила волосы. Подкрасила губы яркой помадой.
– Ну вот, теперь хоть на человека похожа. Давай, быстро в машину!
Лёлька только и успела накинуть пальто, намотать шарф, да захватить сумку. Они бегом спустились по лестнице, запрыгнули в томатный Порше, и машина с ревом сорвалась с места.
– Куда хоть мы едем?
– Говоришь, хочешь писать? Что ж, лучше Ральфа Малиновского тебя никто не научит! Мы едем на его закрытую встречу.
Лёлька пропустила слово «закрытую» мимо ушей и не насторожилась. Знала бы она, что ее ждет. Быть может, и не села бы в машину. Хотя…
Она вспоминала, что слышала от маман про Ральфа, ее бывшего ухажера, писателя и фото-художника. Он был известен лишь в узких кругах и вполне этим доволен.
Рассказывая про короткий и страстный роман с Ральфом, маман обычно томно закатывала глаза, бормоча «потрясающий мужчина». Он посвятил ей несколько строк, чем она страшно гордилась:
«Прекрасная женщина на белых простынях,
Солнечные блики запутались в волосах,
Лучшая приправа к утренней чашке кофе».
Лёлька не понимала, чем тут можно гордиться. И не знала, почему они расстались. Маман не хотела рассказывать, а Лёлька не настаивала.
Кроме этих строк и восхищенных отзывов родительницы, она ничего не знала про Ральфа, не была знакома с его творчеством. И вообще с писателями до этого не встречалась.
Элен за пару секунд исполнила параллельную парковку задним ходом. Лёлька восхищенно покачала головой. Ни разу не видела такого безупречного исполнения. Ни Флёр, ни Олеся, постоянно передвигающиеся за рулем, не обладали такими талантами и парковались уверенно, но медленно.
О проекте
О подписке