Сеньора Лемье родилась в Турине, но, выйдя замуж в семьдесят пятом за своего Стефано, переехала к нему в Мирано и осталась тут, среди гор и тирольцев, навсегда. Ее Стефано тоже был корнями не отсюда, мать его после войны оказалась в предгорье случайно, сама была из Падуи, там же жили когда-то ее родители. И мать, и Стефано, и она, Мария, были здесь чужаками. Большинство их соседей были тирольцами, разговаривали на немецком, носили немецкие фамилии и имена, и мечтали воссоединиться со своими северными сородичами, потому почти в каждом дворе развивался австрийский флаг. Полицейские, в основном итальянцы с юга, ходили по дворам, флаги срывали, хозяев штрафовали. Были еще свежи в памяти взрывы памятников и префектуры по ночам. В этом были все тирольцы: да, теракт, но так, чтобы никто не пострадал. Такое же отношение было к их семье у соседей в то время: с ними здоровались, могли перекинуться парой слов, встретив на улице, но близко не дружили и породниться тоже не захотели ни со Стефано, ни с его матерью. Мария встречает до сих пор первую его любовь – высокую, сейчас уже седую, а раньше белокурую и розовощекую Грету, родители которой, прознав, что она встречается с итальяшкой, тут же выдали ее за местного парня, сына фермера, какого-то Ганса. Мария видела их вместе, когда они гуляли со Стефано в местном парке, встречала возле школы, когда забирала своего Паулито. Грета тоже забирала детей из школы, старшую – красивую темноволосую девочку, среднего мальчика, явно не совсем умственно нормального, и младшую – белокурую свою копию. Они никогда не здоровались, не разговаривали, а, если встречались семьями, Стефано молча кивал, он как работник префектуры должен здороваться со всеми, независимо от личного отношения, и муж Греты кивал в ответ, она же отворачивалась, чтобы не видеть супругов Лемье.
Мария спросила когда-то Стефано, почему у него французская фамилия. Он ответил ей, что это фамилия его отца. Вернее, у отца она была немного другая, но когда он наконец смог получить итальянские документы и жениться на его матери, то итальянец, занимавшийся оформлением, смог выговорить и написать эту фамилию только так. Отец не возражал. И так надо было торопиться. Стефано уже родился, а его мать была не замужем. Местный падре наотрез отказался крестить младенца, пришлось скорее что-то решать. Так они все стали Лемье. Отец умер, когда Стефано было восемнадцать, мать осталась одна, и Стефано вернулся после учебы из Милана домой, пошел работать в префектуру, где и проработал до самой пенсии.
– Твоя жизнь могла бы сложиться по-другому, – говорила ему Мария.
– Да, возможно, но тогда бы я не встретил тебя. Давай не будем жалеть о том, чего не случилось.
Тогда, сразу по возвращении в родное Мирано, Стефано встретил Грету, они познакомились на танцах, а когда ее выдали замуж, то уехал на полгода на курсы в Рим, чтобы хоть какое-то время не видеть ее, что было неизбежно в таком маленьком городе. И на этих курсах для работников префектур и администраций школ он познакомился с Марией, тогда совсем юной помощницей учителя из Турина. Потому домой Стефано вернулся уже с невестой.
Своего свекра Мария, понятно, что, не застала. В комнате свекрови стояла фотография с крестин, на которой в торжественных позах стоит сама свекровь, юная, тоненькая, с забранными назад волосами и пухлым Стефано на руках, и ее муж и отец Стефано, высокий, на голову выше свекрови, крупный немолодой мужчина со светлыми волосами и большими пушистыми усами. Стефано тоже вырос высоким, не таким светлым, как отец, но по местным меркам – блондин, а вот их Паулито пошел в отца и деда только ростом, остальным походил на Марию и ее туринскую родню.
– Сейчас уже не те времена, – сказала свекровь, когда Паулито привез из Милана знакомить с ними свою девушку, Ани Свантесон. – И слава богу, – добавила потом.
Свекровь умерла, увидев, как ее единственный внук женился, и, узнав, что в Милане родился маленький белокурый на половину швед ее правнук.
Когда Мария убирала после похорон ее комнату, то нашла странную коробочку. Она была старая, из жести, и напоминала коробки из-под монпансье, только больше. Краска местами на ней облезла, и невозможно было понять, что было написано или нарисовано раньше на ее крышке. А еще кто-то специально или случайно стукнул изо всей силы ребром этой коробки, оно погнулось, и теперь крышка не открывалась. Мария потрясла странной коробкой возле уха. Внутри что-то гулко застучало.
– Это вещь отца, – сказал ей Стефано, когда она пришла с расспросами, – он берег эту коробку и сказал, что возможно за нею когда-то придут. Потому ни в коем случае ее не выбрасывай.
Второй странной вещью, которая принадлежала свекру, была маленькая, карманного формата книжечка, написанная незнакомым языком, и даже буквы в ней были непонятные. Мария отнесла ее библиотекарю, очень образованную и начитанному сеньору.
– Я думаю, это болгарский язык, – ответил тот, внимательно просмотрев несколько страниц из книги-малютки, – определенно болгарский.
– Значит твой отец – болгарин? – спросила она вечером Стефано за ужином.
– Может, и болгарин, – согласился тот, – я спрашивал его, когда был ребенком, кто он, откуда и где живут мои вторые дедушка и бабушка. Отец отвечал всегда, что он – человек мира, и той страны, откуда он, больше нет и никогда не будет, а дедушка и бабушка у меня живут в Падуе, мама возит меня к ним, а других у меня нет, потому что они умерли, когда отец был еще ребенком.
Когда Европа стала единой и даже у них в Мирано появились крикливые смуглые люди с плохими зубами и кривыми ногами, которые и оказались болгарами, Мария поняла, что старый библиотекарь что-то напутал, это не болгарский язык, и отец ее Стефано точно не был болгарином.
Мария стеснялась спрашивать у свекрови, где и как она познакомилась со своим мужем, а Стефано был на редкость не любопытен в отличие от своей жены.
– Ну разве тебе было не интересно узнать? – спрашивала она его.
– Это их дело, – только и отвечал тот, – главное, что они познакомились и родился я.
– А ты любил своего отца?
– Конечно. Любил, но немного стеснялся. Он был уже очень пожилой, когда я родился. Не играл со мной в футбол, не бегал, а больше сидел в кресле или мастерил что-то по дому. Он и не работал уже, как я помню.
– А на что вы жили? – удивлялась Мария. В ее мире мужчина не мог не работать.
– Я думаю, у отца были какие-то сбережения. Мать работала, хотя тогда это было не принято. Была медицинской сестрой в кабинете местного дантиста. Ей часто пеняли соседки, почему отец не работает и не служит, а она вынуждена, как незамужняя, зарабатывать на кусок хлеба. Мать всем им отвечала, что отец уже отслужил свое. Но мы никогда не жили бедно, мать всегда покупала мясо, вкусно готовила, были деньги мне и на учебники, и на одежду. А на такое одного жалования медицинской сестры было явно недостаточно. Когда я поехал учиться, отец дал мне с собой приличную по тем временам сумму и сказал, что достаточно доверяет мне и знает, что я не спущу ее, а смогу устроить свою жизнь в большом городе. Не будь у него денег, откуда бы он ее взял? Нет, мой отец был хорошим человеком, немного уставшим от жизни, но хорошим. Он очень нежно относился к матери, любил ее по-своему, никогда не бил меня, ругал – да, бывало, но не бил, как били моих приятелей их отцы.
Мария слушала Стефано очень внимательно, думала, а как бы к ней отнесся ее свекор. И вот было бы здорово, если бы он увидел Паулито, ее любимого мальчика, самого умного и красивого во всем Мирано.
Когда был жив Стефано, Паулито приезжал несколько раз в год, привозил Ани и детей, у него их уже трое: два мальчика и малютка, которую Паулито назвал в честь нее, Марии. Сейчас, когда Мария осталась одна и сын начал разговоры, что было бы хорошо, если бы она переехала поближе к ним, в Милан. Он начал присматривать уже варианты покупки небольшой квартиры с одной спальней по соседству с ними, но Мария как-то приросла к этому дому, когда-то тесному, когда рос Паулито, и все они помещались в нем с трудом, потому что ребенку была нужна комната, у свекрови была своя, большая, еще их со свекром, а еще нужна была гостиная, и им со Стефано оставалась маленькая угловая с окошком, смотрящим на глухую соседскую стену, из-за чего у них в спальне всегда царил полумрак, но теперь она осталась одна во всех этих комнатах, но был ее маленький сад, были подруги, такие же пенсионерки-учительницы, они вместе ходили в кино, по субботам в кафе, по воскресеньям на мессу, все знали ее в Мирано, она, бывшая учительница английского языка в местной школе, сеньора Лемье, – уважаемая женщина, вдова сеньора Лемье, чиновника и хорошего человека. А кто она будет в Милане? Нет, пускай Паулито приезжает с детьми и Ани к ней, она посидит с внуками, а молодые съездят в горы, отдохнут. Мария хотела дожить свою жизнь тут, возле холодных, таких чужих когда-то Альп, ходить на могилу к ее Стефано в любой момент, когда захочется поговорить с ним. Вот и сегодня ей захотелось его проведать.
Надев шляпу с полями, потому что солнце в горах безжалостно, она зашла в цветочную лавку и купила три букета: Стефано, свекрови и свекру. Стефано был похоронен на новой части кладбища. Тут не так, как в ее Италии, – никаких семейных склепов, ее тирольские соседи предпочитали быть близко к земле и после смерти. А свекры были похоронены на старой части, потому что свекор умер уже давно, а свекровь, как оказалось, держала и оплачивала место рядом с ним все эти годы. После ее похорон Мария узнала, что та предусмотрительно оплатила на 50 лет вперед оба места. Посидев со своим Стефано, Мария подняла с земли букет для его родителей и пошла к ним. На старой части было обычно пустынно – умерли уже и те, кто должен был проведывать местных обитателей, но издалека Мария увидела мужчину, стоящего у одной из могил. Подойдя поближе, Мария поняла, что стоит он у могилы ее свекра.
О проекте
О подписке
Другие проекты