1

В дверь осторожно постучали. Графиня поспешно отдернула руку, которую собирался поцеловать bel homme^[1] Кирдягин. Поправила слегка растрепанные букли, привела в порядок потревоженное декольте, сделала глубокий вдох, обмахнулась веером, стараясь согнать с лица обильный румянец от неумеренных и весьма пикантных комплиментов известного столичного повесы и бретера, и только тогда соизволила произнести:

– Войдите!

В будуар, почтительно склонившись, скользнул слуга в ливрее. В руках он держал серебряный поднос, на котором в одиночестве возлежал большой сиреневый конверт, скрепленный круглой сургучной печатью с пропущенной сквозь нее изящной золотистой ленточкой.

Сердито посмотрев на лакея, графиня двумя пальчиками взяла конверт, нервно взмахнула веером и недовольно проговорила:

– Сколько раз нужно повторять, чтобы меня не тревожили во время визитов?! Нет, в этом доме определенно желают свести меня с ума! Все, что я ни прикажу, выполняется из рук вон плохо или вовсе забывается!

Она виновато взглянула на Кирдягина, развалившегося в кресле напротив и с преувеличенным вниманием рассматривавшего свои тщательно отполированные ногти. На замечание графини он ответил едва заметным пожатием плеча да поднятыми вверх аккуратными и, как она подозревала, искусно подправленными куафером^[2] бровями, тем самым достаточно талантливо изобразив огорчение от возникшей вдруг помехи.

Лакей склонился еще ниже:

– Ваше сиятельство, велено срочно передать это послание лично вам. Господин Рябинин-с, секретарь его сиятельства, распорядились…

– Peut-on faire des comme-ca?^[3] – вздохнула графиня и взмахом веера показала лакею на дверь. – Ступай, Степан, и передай, что я велела более меня не беспокоить, понял, шельма окаянный?

– Понял-с, понял-с! – попятился к двери Степан. – Все скажу, чего уж там!

Проследив за тем, чтобы дверь за ним захлопнулась, графиня дернула за витой шелковый шнур. Тяжелая бархатная штора рухнула вниз, отгородив будуар от внешнего мира.

Кирдягин в это время с тоской взирал то на окно, за которым близился к трем часам пополудни сырой и серый петербургский день, то на небольшой столик у кресла графини. На нем ждала своей очереди бутылка дорогого шампанского, покрытая тонким слоем подтаивающего инея. Услышав громкий хлопок, Кирдягин обернулся, и тотчас его чувствительный нос некрасиво сморщился, и гость вдруг звонко чихнул.

Графиня, к счастью, не обратила внимания на столь очевидный конфуз своего поклонника, и продолжала вертеть конверт с четко выведенными на нем крупными буквами. Почерк был ей незнаком, принадлежал, несомненно, мужчине, и причем довольно солидного возраста, чтобы отказаться от замысловатых завитушек и причудливых вензелей, которыми в последнее время так увлекались ее подруги и франтоватая молодежь вроде Кирдягина.

– «Ее сиятельству, графине Буйновской Елизавете Михайловне», – прочитала графиня. В этот момент истомившийся Кирдягин подкрался к ней сзади и прижался губами к маленькой черной мушке у основания не потерявшей былого изящества и стройности женской шеи. Но Елизавета Михайловна, дернув плечом, словно отгоняя докучливого слепня, опустилась в кресло.

– Mon ami, будьте так добры, подайте мне нож для разрезания бумаг.

Mon ami, нисколько не расстроившись из-за несостоявшегося поцелуя, незамедлительно исполнил просьбу и вновь залег в кресле в позе утомленного жизнью персидского кота.

Графиня тем временем, надрезав конверт, достала небольшой лист веленевой бумаги. Пробежав его глазами, она вскрикнула, откинулась на спинку кресла и принялась усиленно обмахиваться веером, отчего изображенные на нем Афродита и Адонис, казалось, ожили и забились в пляске святого Витта.

Кирдягин вскочил на ноги и услужливо протянул флакон с нюхательной солью, но графиня оттолкнула его руку и, взяв со стола колокольчик, позвонила. В ту же секунду из-под кресла выкатилась любимая собачка и тезка Елизаветы Михайловны Бетси; она радостно подбежала к новым панталонам гостя и, если бы не открывшаяся тут же дверь из соседней спальни, непременно испробовала бы их на вкус и прочность. Подоспевшая горничная Настя подхватила зловредную левретку, и Кирдягин облегченно вздохнул. Он собирался нанести еще несколько визитов, и сражение за собственные штаны могло существенно подорвать его надежды на будущее.

– Настя, отнеси Бетси покормить и скажи, чтобы ее немедля вынесли на прогулку. И передай дворецкому, что я велела подать через час карету, а сама живо приготовь мне синее кашемировое платье да бархатный салоп, тот самый, с атласными вставками, и не забудь про новую мерлинскую шаль. Непременно надо показать ее княгине! – Встав с кресла, графиня положила конверт с письмом в большую черного лака шкатулку, украшенную затейливым растительным орнаментом. – А это оставь в моей спальне.

Настя, шустрая, разбитная девка, сверкнув глазами на Кирдягина, едва заметно ухмыльнулась, негодница, и, как степной вихрь, умчалась выполнять приказы барыни. Елизавета Михайловна повернулась к гостю:

– Милостивый государь Дмитрий Афанасьевич, – она коснулась его руки длинными, унизанными кольцами пальцами, – к великому сожалению, мне необходимо сделать несколько срочных визитов и я вынуждена покинуть вас.

– Насколько я понимаю, графиня, вы меня выпроваживаете? – Кирдягин в отдельные моменты своей жизни не боялся показаться излишне прямолинейным. Особенно, если дело касалось женщин зрелого возраста и в известной степени к нему неравнодушных. В отношении графини Буйновской у него были все основания полагать, что она влюблена в него как кошка, и потому решил покапризничать. – Что ж, мне ничего не остается, как раскланяться. Видно, я ошибся в своих предположениях, разговоры наши показались вам неимоверно скучными и неинтересными, раз вы предпочли мое общество делам, а не тому, о чем я так страстно мечтал все эти дни…

– Перестаньте, mon cher ami! – Графиня против его ожиданий не смутилась, не покраснела, и даже веер на сей раз не трепыхнулся в ее руках. – Изъясняйтесь попроще! Известность в свете вам принесло не умение красиво плести слова, а постельное мастерство! Вы не хуже меня знаете, с какой целью я пригласила вас в свой будуар. Мне хотелось вывести из себя графа Буйновского, о котором на каждом углу болтают, что он не покидает будуар m-lle Camille. Но теперь все изменилось. Не скрою, меня покорили ваши манеры и обходительность. Сегодня я испытала величайшее искушение и, если бы не сие послание, возможно, ваши мечты и сбылись бы. – Елизавета Михайловна посмотрела на слегка побледневшего Кирдягина. Несостоявшийся любовник успел достать из кармана сюртука золотую с эмалевым покрытием табакерку, да так и застыл, сжимая ее в одной руке, а щепотку табака – в другой.

Буйновская расхохоталась:

– Не горюйте, голубчик, таких дур, как я, на ваш век хватит! Вы правы, у меня сейчас другие заботы. Через несколько дней приезжает дочь моей покойной сестры, Александра. Девица она неискушенная. В свет выезжает впервые, потому мне нужно подготовиться, все обдумать, чтобы ее представление оказалось удачным. Тем более что время на поиск достойного мужа ограничено.

Графиня заметила взгляд Кирдягина, брошенный на шампанское, улыбнулась про себя и мысленно перекрестилась. Воистину Всевышний приложил руку к тому, чтобы она вовремя получила это письмо, и тем самым отвел от соблазна – дело закончилось целованием ручек и до шампанского не дошло.

Она прекрасно разбиралась в своих слабостях и не раз испытала на себе действие благословенного шипучего напитка. Ничто так не усмиряет женскую гордыню и мужское чванство, как бокал хорошего вина. Порой он вынуждает забыть не только служебные обязанности и супружеский долг, но предает забвению величие свершений предков и полосатые гербы с коронами… Перед ним бессильны и простые смертные, и даже монаршие особы, которым иногда тоже свойственно отринуть доводы разума и подчиниться законам сердца…

Кирдягин слегка кашлянул, отвлекая графиню от ее мыслей:

– Позвольте узнать, милейшая Елизавета Михайловна, могу ли я нанести визит и засвидетельствовать свое почтение вашей племяннице?

Графиня, свысока оглядела смазливую физиономию столичного fashionable^[4] и усмехнулась:

– Но-но, mon ami! Александра не про вашу честь! Пусть отец у нее и непутевый граф Волоцкий, но он богат, а род у них старинный и славный, так что держитесь от нее подальше!

– Но она хотя бы красива?

– Не знаю! – Буйновская, похоже, была озадачена. – Они всего-то месяца два как из-за границы вернулись, так что я никогда ее не видела. Правда, сестра моя, Ольга, слыла в свое время первой красавицей Петербурга, да и самого графа, черт бы его побрал, тоже бог не обидел! Можно надеяться, что девочка не дурнушка, а с тем приданым, что отец за нее обещает, думаю, в девках она долго не засидится!..

…Через час после неудачного визита к графине Буйновской Кирдягин в высоком черном цилиндре, темно-синем сюртуке на вате и панталонах, счастливо избежавших зубов пакостницы Бетси и имевших, как изволил выразиться один из его приятелей, цвет упавшей в обморок лягушки, медленно прогуливался вдоль Невского проспекта. Левую руку Дмитрий Афанасьевич закинул на поясницу, правой опирался на тяжелую, инкрустированную серебром трость из мореного дуба. Изредка он лениво поглядывал через лорнет, небрежно кивал в ответ на приветствия многочисленных знакомых и продолжал размеренно шествовать по проспекту. Друзья и товарищи разводили в недоумении руками, не понимая причины странной меланхолии известного в свете весельчака.

А мысли Кирдягина были далеко и заняты непривычным для него делом: он размышлял, взвешивал pro et contra и даже просчитывал возможный доход от поступка, который вознамерился осуществить в самом ближайшем будущем.

Наконец сумбур, царивший в кудрявой голове отъявленного ловеласа и кутилы, несколько улегся, мысли приобрели четкость и стройными колоннами замаршировали в заданном направлении. И тогда Кирдягин, перестав витать в эмпиреях, весело щелкнул пальцами, озорно, по-гусарски, крутанул ухоженный ус и отправился в ресторацию Фёльета, чтобы отобедать в компании подобных ему бездельников; там его ждали жирные устрицы, кровавый ростбиф, трюфеля и бутылочка сокрушительной красной мадеры на пару с графинчиком бархатного, подогретого лафита…

Жизнь продолжалась, а Дмитрий Афанасьевич, по обычаю, ждал от нее только праздников и подарков!