Глава вторая

А дальше пошло все так, как пошло. И не всегда, как он предполагал. До окончания срока съёма крохотной квартирки в южном Тель-Авиве оставалось два с лишним месяца. Чеки были расписаны вперёд и отдавать их хозяин, конечно же,не собирался.Так и объявил по телефону: договор есть договор. Прошло 13-14 лет с начала большой Алии, и найти желающих на этот этаж, а особенно – на этот район – было уже не так-то просто. Поэтому решили использовать эти месяцы чтобы спокойно подыскать что-то симпатичное в лучшем районе и в приличном доме. Решили остаться в Тель-Авиве, из-за ее работы.

В конце недели он позвонил в Ирландию выяснить номер рейса и время прибытия. Он всегда встречал жену с конференций и сегодня это было для него особенно важно – чтобы всю информацию она получила от него, хотя…наверняка, она уже в курсе. По телефону было совершено неясно, что именно ей известно. Ровный, чуть усталый голос, никаких эмоций и рассказов о стране – в целом, всё, как всегда. Впервые за все эти дни его буквально обожгла мысль – дети, его мальчишки уже дома, вернулись на конец недели. Как правило, пока жена занималась или дежурила, он встречал их, приводил в порядок форму – стирал,сушил,гладил,а потом выгуливал своих солдатиков.

Они очень любили шашлычную неподалеку, где набирали все виды шашлыка, салаты, соленья, хумус, лепешки. А он с удовольствием смотрел, как они едят и делятся друг с другом историями о своей службе. Слушал вполуха – ему достаточно было видеть их – здоровыми, сильными,совсем взрослыми, но все равно остающимися его мальчишками с лицами, перепачканными хумусом, как в детстве.

Что они думают о его таком "английском" уходе из дома? Что они услышали от бабушки? Почему не звонят – ни один, ни другой? Они умные, душевные, тактичные, они – его сыновья и просто обязаны его понять. Он вспомнил, как учила его мама лет в 13-14:

"Хочешь быть услышанным – скажи. Хочешь быть понятым – объясни". Он помнил эти фразы всю жизнь. Мама ушла рано, но те простые истины, которые она пыталась посеять в его сердце, он не забыл. Хотя, сейчас плохо представлял, как и что сказать, а тем более – как объяснить? Кому угодно мог, но только не своим мальчишкам.

Рейс из Дублина прибыл вовремя. Он погрузил ее багаж, спросил, как было.

– Обычно. Лекции с утра до вечера.Погода жуткая, холодно. А ты как съездил?

– По кофейку? – вместо ответа спросил он.

Она безразлично кивнула.

Они припарковались возле "Аромы" – их любимого кафе. Было немноголюдно. Им повезло попасть в такой час, когда можно занять любое место,не ожидая в очереди. Сели у окна, в углу. Заказали, как обычно, по капучино – он без молока, она – погорячее. Сидели молча, сосредоточенно мешая чайными ложечками кофе в чашечках с логотипом кафе, безжалостно разрушая пенные сердечки, превращая их в невнятные обрывки, так похожие на острова Мальтийского архипелага.

Она сняла очки – модная оправа от Роберто Кавалли, покупали в Риме – и легонько помассировала виски и уголки глаз.

Потом долго протирала стёкла и, наконец, спросила:

– Почему не пьешь? Остынет. – Она не переваривала теплый капучино, всегда просила принести "погорячее".

Привычно развернула крошечный квадратик молочного шоколада , осторожно опустила в чашку. Называла это "побаловать себя". Он знал наизусть ее многие привычки из той, прежней жизни и новые, появившиеся уже здесь.Они были вместе уже так давно.

– Знаешь, Лера, – начал он,не притронувшись к кофе.

– Знаю, – немедленно откликнулась она. – Давно.

Он опешил.

– Да, – продолжала она.– Ты хочешь спросить, почему молчала? Ну, во-первых, ждала, чтобы дети закончили школу, потом – чтобы вернулись из армии. Я не имела права так поступать с ними, вешать на них наши проблемы, пока они там…Она неопределенно взмахнула рукой. – Ты же знаешь, какой Ленчик, ну, а Давидка – вообще…

Да, он знал своих детей, знал, каким ударом будет для них это известие.

– Вот и хотела потянуть ещё немного. Но сейчас я поняла – нельзя жить во лжи, – она пригубила остывший кофе, поморщилась и повторила четко и раздельно:

– Нельзя жить во лжи. Я объясню им все сама.

В машине они молчали. Так и ехали час с лишним в абсолютной тишине.

Он выгрузил ее чемодан из багажника, предложил проводить до двери, но она отказалась.

– Четыре колеса – сами едут, сами правят, сами к бабушке доставят.

Он сам покупал ей этот чемодан, лёгкий, красивый, вишнёвого цвета с матовой черной окантовкой – специально для конференций, чтобы ей было легче, когда его нет рядом.

– Ладно, пока, – она легко помахала рукой. – Встретимся у адвоката. Я думаю, что проблем у нас не будет. Завтра я подаю на развод. Скажем на суде, что не сошлись характерами.

Он не помнит, как доехал домой – в этот жуткий район южного Тель-Авива, в эту убогую квартирку, в которой хозяин давно обещал побелить стены, сменить трисы и починить кран на кухне. Это был сумасшедший контраст с той квартирой, в которой он жил уже больше трёх лет. Но ему было хорошо там, где была Лиз. Тепло и уютно. Когда душа не рвалась никуда,а просто чувствовала себя дома, словно укрытая чем-то тончайшим, невесомым и необыкновенно теплым.У его мамы был когда-то такой ажурный пуховый белоснежный платок, который назывался "паутинка".Практически невесомый,с лёгкостью проходящий через кольцо,он приятно согревал плечи.

Лиз тоже согревала – легко и невесомо – одним своим присутствием.

Вот и сейчас – она ничего не спросила, почему он припозднился после работы, лишь кивнула, как обычно:

–Ты в порядке?

Да, он был в порядке.

Глава третья

И полетели дни и ночи, ночи и дни.

К середине лета они переехали в приличную 3-хкомнатную квартирку с лифтом и стоянкой. Правда, на последнем этаже, но с кондиционером. Без вида на море, но в нормальном районе, с нормативными соседями, не лезущими в душу и не набивающимися в друзья,не жгущими костры на лестничных площадках, не ломающими почтовые ящики, исправно платящими взносы в домовой комитет. Шесть этажей, стоянка, опрятная лужайка вокруг дома, а самое главное – очень тихая и спокойная улочка в центре это белого, в чём-то безумного, но такого любимого города, пахнущего кофе, морем и каникулами.

Макс, возвращался в конце недели, и они его почти не видели. Мальчик-подросток, с которым ему удалось подружиться когда-то, превратился в огромного, заросшего щетиной парня, немного флегматичного, не задающего лишних вопросов и никак не прореагировавшего на факт их объединения. Ему оставалось совсем немного до выхода из армии, и он собирался поступать в колледж в провинциальном городишке на юге страны. Он сам принимал решения, ни с кем особо не советуясь – мальчик, выросший без отца и так быстро ставший взрослым и самостоятельным.

В середине августа пришло письмо от адвоката уже на новый адрес – есть такая услуга на почте – переадресовка. Сначала после переезда он хотел связаться с Лерой и сообщить новый адрес, а потом раздумал. Переадресовка – это проще. Адвокат предлагала дату для встречи в немного странном месте – в кафе, а не в офисе. Это оказалась женщина средних лет, тем не менее, имеющая маленького сына,о котором упоенно рассказывала, сообщая все новые и новые детали о его предпочтениях в еде, играх и игрушках.

Лера понимающе кивала головой, пила в эту жару свой горячий капучино и терпеливо ждала паузы, чтобы ввернуть пару слов и перейти, наконец, к делу. Наконец, адвокат, которую почему-то звали совершенно русским именем Дарья, видимо, поняла, что рассказала достаточно об обожаемом наследнике, пригубила минералку со льдом, в котором плавал тонкий ломтик лимона, и спросила, улыбнувшись:

– А вы знаете, почему мы встречаемся в кафе, а не в офисе?

– Угадать с трёх раз? – он не удержался, чтобы не съязвить.

– Попробуйте, – милостиво разрешила Дарья, принимаясь за чизкейк.

Он с трудом сдерживался, чтобы не нахамить. И где достала Лера этого, с позволения сказать, адвоката?

– Понимаете, – доверительно улыбнулась Дарья. – В офисе начинаютсяся крики, споры, а здесь – она тетрально повела рукой, – а здесь – люди, не очень-то покричишь.

Да, конечно, она была права, эта адвокат, работающая с темпераментными израильтянами, которые просто не в состоянии были решать дела спокойно.

А потом…потом она действительно оказалась толковым специалистом и предложила вариант, о котором они даже не думали: он продолжает выплачивать их квартиру-мечту в Нетании, а она платит его съём квартиры – до определенной суммы, разумеется. И так десять лет, а дальше…Дальше квартира будет продана и деньги разделены пополам. Все по закону. Если не поступит новых предложений, удовлетворяющих обе стороны.

– Таким образом вы убережёте детей от травмы, которую наносит развод. И среди этого хаоса сохраните для них островок спокойствия – их дом.

– А насчёт раздела имущества, – продолжала Дарья.

– Никакого имущества,то есть,никакого раздела, – раздражённо перебил он,уже не думая ни о каких приличиях. Все остаётся в квартире,– он чувствовал, как нестерпимо хочется ему покончить с договором, покинуть это милое кафе в деревенском стиле и не видеть перед собой лицо Леры, которая сидела молча и вроде бы совершенно спокойно. Лишь пляшущая туфелька без каблука на большом пальце ее правой ноги показывала, что спокойствие это даётся ей совсем нелегко.

– Машина тоже остаётся, – торопливо добавил он, опережая ее вопрос. – У меня машина с работы.

– А вы благородный, – покачала головой адвокат. – Таких сегодня немного. С вами можно было бы встретиться и в офисе.

Она задумалась, видимо, о чем-то своем. Потом встряхнув головой, словно прогоняя ненужные воспоминания, сообщила, что письмо будет готово в течении недели и выслано заказной почтой. А дальше – суд, развод и свобода.

К стоянке они шли молча. Наконец, он набрался смелости:

– Как Ленчик, Давидка? Что у них?

– Они взрослые, умеют разговаривать, мог бы позвонить, спросить, – желчно ответила Лера.

Его обдало горячей волной стыда за свою тупость. Он ждал, что они позвонят, с обидой осознавая, как стал вдруг совершенно не нужен своим мальчишкам.

А они…они, наверняка, думали то же самое.

– Я позвоню, сегодня же позвоню, – торопливо пробормотал он.

– Лучше завтра, завтра к вечеру они будут дома.

– Да, конечно, завтра. Пока, Лера, – он протянул руку, но она лишь помахала на прощание пальцами с безукоризненным маникюром и пошла к машине. Он стоял и смотрел вслед женщине, матери своих детей, по-прежнему интересной, ухоженной, успешной, так многого добившейся в новой стране, но не сумевшей удержать мужа и сохранить семью.

Глава четвертая

Лето прошло быстро, пролетело в каких-то мелких заботах. Главное – он наладил связь с детьми. Сначала это была переписка короткими эсэмэсками, а потом они встретились – в той же шашлычной. И были шашлыки и салаты, лепешки, хумус и соленья. И совсем рядом были любимые лица – загорелые, повзрослевшие. Они не виделись почти 4 месяца. Вроде немного? Много, очень много. Он чувствовал, что пропустил что-то в их жизни, и это что-то не вернуть, не восстановить. Они не задавали вопросов, не напрашивались в гости. А он не звал, не был уверен в их реакции.

В сентябре их развели по суду, и только тогда Лера сообщила о происшедшем их общим друзьям. Это был эффект разорвавшейся бомбы. И отголоски этого взрыва он ощутил сразу.

В октябре был день рождения у двоих из их компании, с разницей в три дня. Уже годы справляли традиционно: пикник на природе, гитара, капустник с переодеваниями, байки- анекдоты, много вина, мяса, зелени и хлеба. Было у них свое место в лесу под Иерусалимом – длинные деревянные столы, места для мангалов. В этом году его не позвали. Жены его друзей, с которыми он учился в университете, встали дружной стеной (тогда он понял, что женская солидарность – это реальность и сила). Они дружили семьями ещё до репатриации и не могли, да и не хотели видеть на месте Леры другую женщину.

Он встретился с ними в баре после работы. Поздравил. Но чувствовал, что разговор не клеится, ловил их взгляды – непонимающие, сочувственные и осуждающие одновременно. А ещё – их задело, как он мог столько времени хранить в тайне эти долгие отношения с Лизой. Они пили пиво с солёными орешками, перебрасывались ничего не значащими фразами и только в конце Борька, с которым они дружили с седьмого класса, неуклюже спросил:

– Как же так, брат?

Ему ужасно хотелось показать фотографии Лиз – она была очень фотогеничная. Рассказать, что он чувствует с ней каждое утро, поведать об их неспешных пятничных вечерах, когда она включает торшер и достает из футляра свою виолончель. И пространство их салона заполняется медовыми протяжными звуками, не спеша повествующими о чем-то очень важном и понятном только им двоим. Он хотел рассказать, но понимал – нет, не поймут. Осудили, заклеймили. И это надолго, если не навсегда. По дороге к стоянке Борька не выдержал и задал вопрос, который, видимо, мучил его весь вечер.

– Слушай, а нельзя было всё это…ну..как-то так…потихоньку? – его друг неловко развел огромные руки. Он понял этот неумело сформулированный вопрос и ответил словами Леры:

– Нет, нельзя. Нельзя жить во лжи.

Осень началась рано и неожиданно – никакого перехода от изнуряющей жары к затяжным дождям. Как- то внезапно наступал вечер, вползали в дом на мягких лапах сумерки, театрально завывал ветер за окном, и колотился в стекла дождь, по которому так скучалось летом.

Лиза не любила верхний свет, включала торшер, который зачем-то запихнули в багаж её родители и который, на удивление, дошел целым. Старая вещь, место которой, в лучшем случае, на блошином рынке, он удивительно вписался в их незамысловатый интерьер.

– Я назову его Марик, смеялась Лиза. – Он, так же, как и ты, дарит свет.

Она приходила домой раньше, готовила, красиво накрывала на стол, то есть придавала ужину какой-то внутренний и глубокий смысл, помимо поглощения пищи. Так было, когда они встречались, так осталось и сейчас. И он был ей очень благодарен за это.

Им не нужны были подпитки для их отношений – частые походы в кино, в театр или на концерты. Им было настолько тепло вместе, настолько органично они себя ощущали дома, даже находясь в разных комнатах, что это удивляло обоих. Макс приходил поздно, а потому все эти длинные и дождливые вечера они были дома одни.

По субботам иногда ехали к морю – брали термос с кофе, черный 90% -ый шоколад – ее любимый, теплые пледы, чтобы постелить на пляжные стулья и укутаться, насколько это возможно. Сидели молча, наблюдая за свинцовым морем, за танцующими волнами, оставляющими пенное кружево у их кроссовок, за белой цаплей, которую сносило ветром, но которая упрямо гуляла по воде,смешно переставляя длиннющие ноги.

Если начинался дождь – возвращались домой или прятались в прибрежной кафешке, где их уже знали и приветливо улыбались, принимая заказ. Ничего особенного: какой-то горячий чечевичный суп, скорее, даже не суп, а похлёбка с румяными гренками, или чипсы с кебабами, которые они поливали кетчупом, или просто теплый хумус с островками оливкого масла на поверхности и щедрой горстью кедровых орешков. Его подавали с чуть подпаленными по краям питами, от которых пахло костром, и с крошечной салатницей, в которой теснились мелко нарезанные соленые огурчики. И это было невероятно вкусно.

Несколько раз съездили навестить Лизиных родителей. Посидели душевно и тепло, и Лиза видела, как приятны им эти посиделки. Теперь они не будут так одиноки и оторваны – в декабре Макс переезжал в этот городок и, хотя жить собирался на съеме, но тут-там сможет заскочить к деду – бабе, уделить им внимание.