– Зайди. Одежду сыми, холодная, меня и так все студит, кровь остыла совсем, сбираюсь уже в дорогу. Да стань супротив окна, не вижу тебя, в глазыньках тьма.
Марфа лежала на кровати на высоко поднятых подушках и щурилась, стараясь рассмотреть вошедшую. Она совсем высохла в последний год, даже не высохла – иссохла, ее и так крошечное тельце уменьшилось в два раза и стало похоже на муравьиное. У нее даже руки казались длиннее, она их неловко складывала на груди, перебирая кружева на льняной рубахе, и все охала, охала тихонько и тоненько – "Ой, ой, ой", – часто так, как будто жаловалась кому-то, видимому только ей.
– Дородная стала. Хорошо живешь, девка, сладко. Ну и славно, Димитрий мой с тобой прямо душой оттаял, не ждала я уж, что он очунеется.
Марфа как будто совсем забыла тот современный язык, которым прекрасно владела еще совсем недавно, ее речь стала такой, вроде она сошла с желтоватых страничек старых книг и осталась здесь, заблудившись во времени. Лиза никак не могла вспомнить ту книгу, в которой жили женщины с такой речью, но она читала ее, совершенно точно – читала.
– После родов понесло вширь, Марфа. Уж и хлеба не ем, и сладкого. А все равно прет.
Марфа прикрыла устало и вновь открыла глаза. Они у нее стали такие прозрачные, как хорошо промытый хрусталь, и не мути, не поволоки в них не было – ясные, проницательные, пронизывающие насквозь.
– А ты и не старайся. Придет время, сама высохнешь. Ты мужа спрашай, коль ему по душе, так и ладно. Я тебя, Лиза, вот зачем позвала. Два дела у меня к тебе. Сейчас…
Марфа со стоном вытянулась, чуть не изогнувшись дугой, потом опала на подушки, как скомканная тряпка, вздохнула
– Болит, сатана. Дай мне чашку, там, на печке томится. Трава в ней.
Лиза двумя руками, охватив ладонями теплый гладкий фаянс огромной чашки, из которой поднимался остро и будоражаще пахнущий парок, донесла питье до кровати, поставила на столик, присела рядом со старухой. Марфа дрожащими руками взяла чашку, залпом выпила половину, облегченно вздохнула
– Димитрий толк знает в травах. Да еще туда от пчел своих что-то добавляет, я прямо к жизни возвращаюсь, как изопью. Слушай, Лиза!
Марфа уже совсем по-другому глянула, легко приподнялась, села на кровати, спустив ноги, улыбнулась
– Ну что ты выпучилась на меня. Никто не вечен в этом мире. А я дел наделала в этом мире, не расхлебать. Слушай.
Она допила из чашки, звонко стукнула ею о столик, прихлопнула ладонью.
– Первое. Завтра приведешь ко мне Симу. И не спорь!
Она хмуро глянула, сурово свела почти незаметные брови, и от этого взгляда у Лизы, как и у всех жителей, скита мурашки пробежали по спине – возражать Марфе не решался никто, глупо это было и страшно.
– Я не спорю, Марфа. Просто хочу узнать – зачем… Девочка маленькая, я ее грамоте начала учить, скоро же в школу ей. Да и с братом они не разлей вода, вместе буквы пишут.
– Ну, школа только к осени, успеется. Я и учительницу тут нашла новую, из больницы прямо к нам. Таблеток, дура, наглоталась, от любовей своих вы дуркуете. Потом в монастырь торкалась, так таких не особо там берут. А я подобрала. Пусть живет. Так я о чем. Сима придет с Ниной, будет жить со мной месяц. Может и два-три. Учить ее буду, вместо меня она встанет. Но это не скоро. Пока и я жива, да и Нина меня заменит, если чего. Ну, а Сима все науки мои изучит, глядишь и время пробежит.
Лиза кипела внутри себя, да так, что аж внутри клокотало, но не противилась, причем сама не понимала почему. Марфа внимательно осмотрела ее с ног до головы, как будто пощупала острым и колючим шипом.
–Молодец. Поумнела, как замуж вышла.
– А Дима? Он согласен? Ты говорила ему?
Марфа потихоньку теряла силы, она обмякла на подушках, снова прикрыла глаза.
– Сын матери не противник. Он сейчас мне помощник, потом вместе с Ниной меня заменит. Пока Серафима не подрастет. Знает, знает, не беспокойся. Как ему не знать. Второе!
Марфа уже еле ворочала языком, он заплетался, слова у нее выходили неясные, тягучие, липкие какие-то. Ее начало знобить, и Лиза подтянула толстое пуховое одеяло к самому подбородку старухи, подоткнула его повыше.
– Второе. Ты теперь мужу правая рука. Закроешь хозяйство, соберешь мальчонку, поедешь на пасеку до осени. Там будете с сыном жить, Серафима будет приходить к вам тоже, но не часто. Учись пасечному делу, все полностью осваивай, может быть такое, что Димитрий в скиту оставаться будет надолго. А ты там – пчелкам забота требуется. Все! Ступай. Устала я.
Марфа утонула в подушках и разом уснула, задышала тяжело, захрапела. Лиза, не дыша, встала с кровати, стянула с вешалки платок, обернулась и лицом к лицу столкнулась с Ниной. Та стояла в дверях, упершись в косяк полным плечом и смотрела на подругу напряженно и внимательно.
– Дожили. Я все ждала, когда она, наконец, Серафиму твою призовет. Думала, прямо из колыбели вытащит, а она, глянь, семь лет протянула. Не время, видно, было. Но, случилось. Ты не бойся, Лизушка, все хорошо будет. Она созрела, дочка твоя. Иди домой, не о чем не думай плохом, наоборот, ликуй. Вот она – ее судьба.
…
Лиза шла домой медленно, как будто тянула на ногах тяжеленные гири. Она не знала, хорошо это или плохо, что Марфа решила обучать ее девочку. Наверное, неплохо. Тем более, что Серафима росла девочкой странной – вся в себе. Часами бродила одна по лесу, прижималась ухом к высоким стволам кедров и сосен, слушала что-то, слышимое ей одной, провожала глазами стаи птиц, изучала следы в снегу. В свои семь она выглядела совсем взрослой, только что небольшого росточка и худенькая, а вот в ее черных, как ночь глазах, мерцала вселенная. Лиза даже не заметила, что уже вошла в сени, толкнула дверь – на кухне у печи что-то делала дочка.
– Симушка, ты что там, миленькая, трудишься? Просила же тебя самой печку не топить. А ты? Не слушаешь маму совсем.
Серафима повернулась к матери и у Лизы очередной раз екнуло внутри от взгляда дочери. Сима уродилась, вроде, рыжеватой и зеленоглазой, но потом ее как будто подменили. Глаза потемнели, у них был странный цвет – настолько темно-карий, что казался черным, и лишь золотые и изумрудные искры, вспыхивая на ярком солнце, мерцали и смягчали непроницаемость ее глаз. И волосы… У дочери лет в пять вдруг начали меняться ее легкие рыжие кудряшки – они распрямились, стали густыми и тяжелыми и потихоньку поменяли оттенок – на густо-золотой – тот оттенок старого золота. который сразу и не распознаешь, и лишь, когда на него падает свет, он начинает переливаться дорого – драгоценный металл не спутать ни с чем.
– Мам… Ну, ты опять… Я умею, я уже взрослая. А ты устала. Зато, смотри, чайник вскипел, суп горячий. И вот!
Сима, изо всех сил стараясь делать вид, что ничего особенного не произошло, приоткрыла полотенце на круглом противне – на нем румянился не очень ровный, неуклюжий, но такой аппетитный пирожок.
– С грушами сушеными. Твой любимый. Сейчас Назарка допишет пропись, будем ужинать. Раздевайся…
Вот оно что! А Лиза понять не могла откуда такой запах вяленых груш – именно он для нее казался ароматом счастья, покоя, теплого дома и любви.
А темные глазки засияли, как два солнышка – виновато и радостно. Прижавшись к матери Симушка замурчала, как котенок, подставляя матери теплый лобик для поцелуя.
-Здравствуй, моя хорошая. Мама говорила, ты у нее была… Ты на нее не обижайся, она все без зла, все для других. А уж для нас ее сердце открыто настежь, каждая кровиночка в него прорастает. А ты для нее, как дочь. Сама говорила.
Никодим споро и ловко увязывал узлы на телеге, ехать надо было через неделю, как сойдет лед, а скарб весь пока соберешь, и полмесяца не хватит. На все лето ведь, не на пару дней едем. Лиза подошла к мужу, прижалась сзади, обвила, как плющ, и ведь не молодые уж были, а все, как прежде – глянет Димка из под уже по стариковски нависших бровей, а у Лизы патока с медом по телу расплывается, вроде и не прошло тех лет, что сосчитать уж трудно. Никодим поймал ее руки, прижал к губам, поцеловал каждый пальчик, а потом вытянул жену перед собой, ткнул носом, как телок.
– Умница моя. Все поняла правильно, ничему не противилась. Солнце мое теплое, рыжее. Ты собралась, или еще погодим?
Лиза чуть оттолкнула мужа шутливо, глянула исподлобья.
– Аа. Ишь, обрадовался. Меня там будешь оставлять, на пасеке. А сам тут, в скиту себе кого помоложе найдешь… Узнаю – прямо вот загрызу! Как волчица!
Лиза рыкнула, приподняв пухлую губку, но осеклась, застеснялась – старая уж баба, а туда же. Тем более, что по тропинке к их дому, оставляя на росистой утренней совсем еще юной травке дымный след шла какая-то процессия.
– Глянь, Дим. Вроде к нам…
Никодим повернулся, приложил узловатую большую ладонь ко лбу, глянул
– Ну да… Нину вижу – впереди идет, Иван Михайлович с ней. И ведут кого-то…
Иван Михайлович появился в скиту не так давно, хотя пару лет уж точно прожил. Пришел сам, никому ничего не объяснял, побыл минут десять у Марфы, потом вышел сам, на его руку опиралась бабка. Народ как раз толпился на площадке перед ее домом, вечерело, работа кончалась, все вышли послоняться, да посудачить, а тут тем более такое – новенький. Марфа помахала невесомой ручкой, крикнула что-то тоненьким сиплым голосом, люди замерли, постояли и потянулись к крыльцу. Марфа подтолкнула вперед мужичка лет тридцати – худого, как жердь, с торчащими в разные стороны костлявыми локтями, выглядывающими из рукавов модной однотонной рубашки, странно косматого, в больших старомодных толстых пластиковых очках.
– Знакомьтесь! Иван Михайлович. Школу у нас будет организовывать, вон детей мне тут понарожали, учить их надо. Он учитель, из города. Ему во всём всем помогать! Дом Пелагеи покойной ему даю, там и школа будет. Вот так вот!
Никто не удивился тогда, а Иван Михайлович заработал, как вечный двигатель. День и ночь впахивал, не покладая рук, до утра в заново отремонтированном доме Пелагеи горел свет и стучал молоток. Все помогали ему миром, буквально через пару месяцев школа была готова. Два класса всего, правда, но комнаты сияли, новенькие, струганные из лиственницы парты золотились свежим лаком, привезенная из райцентра черная доска сияла чистотой, на книжных полках теснились учебники. Лиза как-то зашла к нему, принесла пару своих книжек, присела на новенький табурет, спросила
– Сколько у тебя учеников-то будет, Иван Михайлович? У нас детей-то всего ничего.
Свежеиспеченный директор открыл страничку журнала, поводил пальцем по каллиграфически написанным строчкам
– Пока пятеро. Но твои подрастают – и дети и внук. Да и еще там косолапики бегают. Ничего…Наберутся. Мне все равно, хоть один, да учить буду. Давайте книжки свои…
…
Вел директор к их дому незнакомую девицу. Она шла быстро, как будто летела, не касаясь земли крошечными ступнями в изящных сапожках, явно дорогое темно-красное приталенное пальто открывало породистые, немного островатые худощавые колени, полотно блестящих иссиня-черных волос струилось сзади, переливаясь на уже теплом апрельском ветру. Когда они подошли ближе, Лиза разглядела немного растерянное лицо Нины, чуть смущенное Ивана Михайловича и …глаза гостьи. Черные, почти фиолетовые, отчаянные, бессовестные, они шарили по лицу Лизы и Никодима, как будто искали чего-то, цеплялись за их взгляды и совершенно не смущались, когда эти взгляды находили. Но в океане этой отчаянной бесшабашности, проливалась капля горячей боли, и эту каплю девушка явно пыталась таить в себе, но у нее не получалось.
– Руслана! Имя чудное, спасибо мамочке, но уж как есть. Руся – это для своих. Руслана Эдуардовна – для остальных. А вы – родители моих будущих первоклашек? Марфа велела с вами познакомиться. Лиза? Никодим?
Голос звучал пронзительно и нагло, но гостья прятала неуверенность, и это чувствовалось. Лизе вдруг стало ее жутко жаль, но в тоже время чувство странного беспокойства резануло ее изнутри, запах и вкус скрытой опасности.
– Лиза, да. Это я. Мой муж – Дмитрий, но здесь он Никодим, так привычнее. А вы, Руслана? Кто?
Девушка наклонилась, раздраженно дернула худенькой ногой, потом расстегнула сапог и вытряхнула набившийся туда песок.
– Я учительница. Детей ваших буду учить – прямо вот всему. И русскому, и французскому, и музыке. А потом биологии, физике и так далее. У меня университетское образование, плюс музыкальная школа. Плюс шахматы, теннис, лыжи. Вам понравится. А где ваши дети?
Лизе почему-то вдруг очень не захотелось знакомить новую учительницу со своими детьми, но она застеснялась собственной глупости, махнула головой Нине, и та повела Руслану и Ивана Михайловича в дом. Никодим проводил их глазами, тихонько сказал.
О проекте
О подписке