«А я что-то знаю…»

Однажды на перемене наша одноклассница, вредина Бурлимова, подошла к Морковке:

– Я что-то знаю про вас про всех.

Я могу быть за сто километров от сестры, но, если ей что-нибудь угрожает, всегда это чувствую и мчусь на помощь со всех ног. В словах Катьки Бурлимовой таилась угроза. Я это сразу учуял, хотя мы с Никисом, соседом по парте, спорили о технических возможностях моих ракетоджансов.

Морковка наклонила голову так, что два её хвостика стали похожи на рога, нацеленные на Бурлимову.

– Что ты знаешь?

– Я многое знаю про ваших маму и папу, – сказала Катька, снисходительно поглядывая на Морковку. – Но этого говорить нельзя.

– Почему? – удивилась Морковка.

– Потому что ты и твои братья сразу умрёте, – Бурлимова помолчала и добавила ласковым-преласковым голосом: – Умрёте от кошмара и ужаса.

Я подскочил к Бурлимовой и хорошенько хлопнул её учебником по спине. Катька взревела и побежала к нашей классной, которая записывала на доске примеры по математике. Бурлимова вывалила про меня всякие гадости. Но учительница знала, кто из нас чего стоит, и строго спросила:

– Что ты ему сказала, Катя?

– В том-то и дело, что ничего ещё не сказала, – промычала Бурлимова. – Я ещё ничего никому не успела сказать!

– Так! – классная хлопнула в ладоши и объявила: – Начинаем урок!

И тут прозвенел звонок. В класс вбежали Архи и Кио. Они, конечно, не знали, что произошло, мы с Морковкой не стали им ничего рассказывать даже на следующей перемене. У нас нет тайн друг от друга, просто не захотели их расстраивать.

Когда уроки кончились, мы с Морковкой пошли вдвоём впереди, мама и братья о чём-то болтали сзади.

– Катька врёт, – прошептал я.

Но сестра покачала головой и выдохнула:

– У нас самые лучшие мама и папа… Но… но Бурлимова точно знает то, чего не знаем мы.

– Ты уверена?

– Я так чувствую, – почти простонала Морковка и жалобно посмотрела на меня. Моё сердце сжалась в ртутную каплю. И капля вдруг запрыгала и стала кусаться.

– Давай расскажем маме!

Морковка отчаянно замотала головой:

– Она и так переживает за Архи. Как он выступит на олимпиаде? Вот если займёт первое место, тогда расскажем.

О результатах олимпиады всё не объявляли и не объявляли.

А Бурлимова на каждой перемене посматривала на Морковку и подмигивала: «Да-да, я знаю такое, от чего вы все вымрете, как мамонты!»

Странная эта Бурлимова! Мне жалко таких людей. Их что-то гложет. Какая-то обида. Или беда.

Они хотят выскочить из мерзкого и противного, что происходит с ними, и доказать, что они – самые прекрасные люди. Бурлимова пристаёт ко многим в классе, объявляя, какие они «бедненькие». Все на неё смотрят, как на дурочку. Иногда её даже жалко.

В тот раз я ужасно разозлился на Катьку. Видите ли, она напала на Морковку! Не на меня, не на Кио, не на Архи. Она побоялась нас, мальчишек. Она выбрала Морковку!

Однажды после физры Катька оказалась в переодевалке рядом с Морковкой. И прошипела змейским шёпотом:

– У тебя и твоих братьев вообще нет ни матери, ни отца!

– Ты совсем чокнутая? – вежливо уточнила Морковка. – У каждого человека есть мать и отец. Наша мама – известный доктор, она спасла тысячу людей. А книгу стихов нашего папы, так и быть, я тебе подарю, если будешь хорошо себя вести.

– Ха-ха-ха! – без обычной дурацкой улыбочки сказала Бурлимова и зажала нос рукой: – Фууу, воняет старьём!

Никто из девчонок её не поддержал. Некоторые даже покрутили у виска пальцем. Но Морковка вылетела из переодевалки – ещё в спортивных штанах, а поверх – уже надетая юбка. Она помчалась к нам. Мы поджидали её в вестибюле, чтобы вместе идти домой. Морковка нам всё рассказала, захлёбываясь от слез.

И тут как раз показалась Бурлимова, собственной персоной. Увидев нас, она попыталась улизнуть обратно в переодевалку. Но Архи не дал ей такой возможности. Он прыгнул и схватил Катьку за руку.

– Что ты всё врёшь?! – крикнул Архи.

– Я не вру! – заверещала Бурлимова. – У вашей якобы мамочки седые волосы и всё лицо в морщинах!

– У мамы серебряные волосы!

– А морщинки потому, что она часто улыбается!

Это вопили уже мы все, обступив Бурлимову.

– Она вообще старая, чтобы быть матерью! – верещала Катька. – А отца у вас просто нет.

– Это у тебя нет отца! – огрызнулся я.

– Я гуляю со своим папой по воскресеньям, и мы едим пиццу! А вы своего отца никогда не видели!

Я опустил уже занесённую для оплеухи руку. Мне расхотелось лупить Бурлимову. Она разревелась по-страшному, растолкала нас и убежала.

– Вы никто! – громко крикнула она уже издалека. – Никто!

Мы стояли, как памятник из четырёх фигур. Называется: «Полные идиоты». Мы ничего не понимали. И нам было очень плохо. Каждому по отдельности и всем сразу. Каждый из нас будто похудел на двадцать килограммов, нас мог повалить даже ветер.

– Я иногда думаю: если мы родные братья и сестра, то почему отмечаем дни рождения в разные дни? – пробормотал Кио. – Вначале мы с Архи, потом Кисточкин и Морковка. Так же не бывает, чтобы мать родила одних детей, предположим, в понедельник, а в среду дородила других? Или бывает?

Мы впали в дремучую задумчивость.

– Ладно, не будем пороть горячку, – произнёс Архи-рассудительный. – Поговорим с мамой дома, не на улице.

Кио согласно кивнул и каждому пожал руку.

– Три кулака и косичка!

Всегда, когда складывается малоприятная ситуация, кто-то из нас очухивается первым, произносит эти слова и пожимает остальным руки. Становится как-то полегче.

Мама каждый раз встречает нас после уроков. В этот раз она встревожилась, увидев наши физиономии.

– Вы не заболели?

Мы её успокоили и стали рассказывать, какие оценки сегодня получили, и по ходу прибавляли по баллу, а я даже два. Не хотелось огорчать маму.

Важный разговор

Дома только мы скинули рюкзаки, как позвонила наша классная руководительница. Положив трубку, мама сразу взялась за нас.

– Ваша учительница разговаривала с мамой Кати Бурлимовой… Это чудовищно! Вчетвером напали на девочку и обидели её! – Разгневанная, мама стала ещё прекраснее, чем обычно. А на нас от её взгляда начала дымиться одежда.

Кио достал из своего носа любимую мамину серёжку, которую она вчера не могла найти. Но на маму это не произвело никакого впечатления. Она продолжала ругать нас. Уже по-турецки. Мама – доктор медицинских наук и даже академик. Читает научные книги и пишет статьи на шести языках: на русском, английском, греческом, грузинском, французском, турецком! Но когда мы уж очень её достанем, она ругает нас на турецком. Наверное, чтобы нам было не так уж обидно!

– Мама! – сказал Архи почти спокойным голосом. – Мы тебе обещали, что никогда не будем ни на кого нападать вчетвером. Вчетвером мы будем только защищаться. Ты помнишь это?

– Отлично помню! Но как вы сами об этом забыли?!

– Так вот, – сказал Архи ещё более спокойным голосом, – мы защищали Морковку.

– Про отца Бурлимовой у меня случайно вырвалось, – признался я. – Но зато сегодня я её ни разу не стукнул учебником.

– Ну надо же, какой молодец! – всплеснула руками мама, и мне очень захотелось съесть двадцать оладушек – так бывает, когда разволнуюсь. – Так что же случилось?

Морковка принялась надувать щёки, чтобы хоть что-то произнести. Но у неё ничего не вышло. Никто не мог повторить ужасные слова Бурлимовой. Мне показалось, если я их произнесу, то на месте, где стою, образуется яма – я исчезну, как будто меня и вовсе не было на свете. И рядом будут зиять ещё три дыры.

Но мама ждала. Тогда я подошёл к ней поближе и прошептал в самое ухо:

– Катька сказала, что ты нам не мама. И что у нас нет отца. И вообще мы никто. – И после этих слов я с надеждой посмотрел на маму.

Она изменилась в лице. Она уже не сердилась. Она была растеряна. Впервые мы видели её такой.

Мама постояла, внимательно нас оглядывая, а потом обняла – всех четверых. Не знаю, как это получается, ведь мы почти доросли ей до плеча, и у неё не такие уж длинные руки. Но у неё всегда получается обнять нас всех четверых, крепко-крепко. Нам достаётся мамы поровну.

– Давайте поговорим, – сказала она тихо-тихо. – Пришло время вам всё узнать.

Мы бухнулись на диван, а мама опустилась на стул перед нами.

– Вы чудесные и замечательные дети, – сказала она чуть погромче и каждому посмотрела в глаза очень внимательно. – И ты, Кисточкин, и ты, Морковка, и ты, Кио, и ты, Архи. Мы любим друг друга. А если человек любит других людей, хотя бы одного, ни у кого нет права говорить, что он – никто.

Я посмотрел на братьев и сестру. Оказывается, только потому, что мы есть друг у друга – такие, как есть, и любим друг друга, никто из нас никогда не провалится ни в какую яму.

А мама продолжала:

– Но это правда… Я мама только вашему папочке. Ваш папа – мой сын. – Она это произнесла необычным – и взволнованным, и спокойным голосом. Я, правда, не понял, почему вдруг всё так необычно! Наш папа – её сын. Но он же всё равно наш ангел-хранитель и наш папа. А наша мама – она же такая – глобальная МАМА. Любаша говорит, что Дамара ко всем своим больным относится, как к родным детям! Некоторые называют её «своей второй мамой», когда поздравляют с Новым годом или с 8 Марта. Наша мама – это МАМА и не может ею не быть. И мы любим друг друга и будем любить вечно.

Мама продолжала говорить. И повторила то, что мы давно знали: папы не стало, когда нас ещё не было на свете. Он сильно болел. И хотя был молодым, но всё-таки умер. Папа мечтал, что у него будут дети, и заранее нас полюбил. Вот мы и родились.

– Ваш папа часто говорил: «У меня будут дети. Целая футбольная команда. И обязательно будет дочка». Когда его не стало, я поняла, что должна исполнить его мечту. Меня очень поддержали мои родители, мои братья и сёстры. И отец Кириллос, благословляя, сказал: – Не ты, Дамара, просишь Небеса о рождении внуков, но весь твой род просит. Всё в руках Господа.

И вот что ещё мы услышали от мамы: когда папа заболел, он отдал частичку себя докторам, чтобы её заморозили. А потом её передали двум хорошим женщинам. И они родили нас – такая у них была работа. Вначале родились Кио и Архи, а через два дня – Морковка и я.

– Для каждого человека очень важна его мама, – сказала мама. – Каждый ребёнок должен произнести слово – мама. Оно убережёт от многих бед. Поэтому я стала вашей мамой. Теперь, когда вы всё знаете, вы, конечно, можете называть меня бабушкой. Мне не будет обидно. Ведь я буду по-прежнему вас любить. Как и ваш папочка, который стал нашим ангелом-хранителем.

Мама смотрела на нас. Мы молчали и смотрели на неё. Мы всё поняли. Вот что – всё поняли! И сорвались с дивана, и обняли маму крепко-крепко.

Ещё никогда в жизни так сильно не обнимали её. И получилось обнять со всех сторон, с головы до ног.

– Ты наша мама! Навсегда! – прокричал я ей в ухо и добавил: – А перед Бурлимовой, дурой этой, так и быть, извинюсь…