Время

Только сейчас, когда мне уже пошел шестой десяток, и жизнь моя подходит к концу, я решаюсь рассказать о тех странных и трагических событиях, которые мне довелось пережить в юности. Теперь, когда пришло время подводить итоги, долгими ночами я лежу без сна и задаю себе вопрос, а было ли это на самом деле или только привиделось мне. Но потом перед моими глазами вновь и вновь встает его милое лицо, его нежная мальчишеская улыбка, и я понимаю, что все это действительно было, и что я все еще люблю его.

Я уже давно почтенная мать семейства, но ни мой муж, ни мой взрослый сын, ни мои любимые внуки даже не подозревают, что были в моей жизни эти несколько дней, когда Бог, снизойдя к моей одержимости, наделил меня даром совершить чудо. С тех пор прошло много лет, и я не знаю, сохранился ли у меня этот дар до сих пор или нет, ибо твердо уверена, что никогда больше не стану применять его, так как еще тогда я поняла, что все в нашей жизни предопределено, и ничего изменить мы не в силах.

В тот год, окончив университет, я вернулась в свой небольшой провинциальный город. Конечно, уезжая пять лет назад, я была уверена, что расстаюсь с провинцией навсегда. Но все оказалось не так просто. Единственной возможностью остаться в большом городе оставалось найти себе мужа, имеющего постоянную прописку. Но с этим ничего не получилось. Не то, чтобы я никому там не нравилась, наоборот, я была очень хорошенькой, и к тому же мои родители, гордые тем, что я поступила в университет в большом городе, старались изо всех сил доставать мне красивые вещи. Так что я выделялась в любой компании, и многие обращали на меня внимание, но просто дело было в том, что все эти годы я оставалась романтической дурой, желающей выйти замуж только по большой любви. Строки «Ей с детства нравились романы, они ей заменяли все…» были написаны не только о Татьяне Лариной, но и обо мне. Все пять лет я просидела в квартире своей тетки, вся погруженная в книги и мечты о Нем. Я точно знала, каким Он должен быть: конечно же, высоким, стройным, симпатичным, с застенчивой мальчишеской улыбкой и длинными ресницами. Естественно, ни о каких кривых ногах или оттопыренных ушах не могло быть и речи. Еще он должен был быть нежным, милым, немного наивным и безумно талантливым, неважно в какой области. А мне предназначалось быть ему поддержкой и опорой на всю жизнь. Такая вот романтическая чушь. Еще счастье, что мой отец смог сделать мне так называемый «вызов» из нашего районо, иначе мне вообще пришлось бы поехать на три года в село, работать учительницей в сельской школе. В 1977 году с распределением студентов было очень строго. После окончания высшего учебного заведения каждый молодой специалист должен был отработать три года там, куда его пошлет государство. А посылали, естественно, в такие захолустья, куда по доброй воле никто бы никогда не поехал. Поэтому на старших курсах все начинали стремительно жениться или выходить замуж, чтобы получить так называемый «свободный диплом». Другим выходом было письмо от какого-нибудь учреждения, которое сообщало, что страстно желает заполучить к себе на работу именно этого выпускника, и никакой другой их не устроит. Все понимали, что эти письма-вызовы берутся «по блату», но закон разрешал в таких случаях отпускать на волю несчастного выпускника, и особых препятствий таким «вызовникам» не чинили.

Вот так и получилось, что я смогла хотя бы вернуться в наш город. Отец нашел еще кое-какие связи, и меня приняли на работу в английскую спецшколу, что в нашем, обделенном элитой городке, тоже считалось довольно престижным.

В школе мне дали сравнительно немного часов, ни семьи, ни детей у меня не было, друзей я за эти пять лет растеряла, поэтому я и решила подыскать себе какое-нибудь еще занятие, чтобы заполнить свободное время. В университете у меня тоже было много свободного времени; занятия давались мне легко, с мальчиками я подолгу не встречалась, так как очень быстро в них разочаровывалась, (еще бы, при таких-то требованиях), поэтому я записывалась на все факультативные занятия и старательно их посещала. Два года я изучала журналистику и даже печаталась в нашей университетской газете. Вместе с еще одной, такой же неприкаянной, как и я, подружкой мы ходили по другим институтам, брали интервью у наиболее активных студентов и писали о них никому не интересные статьи. Вероятно, этими статьями заполняли свободные места, когда больше печатать было нечего. Но мы все-таки не бросали свою журналистскую деятельность, потому что, чего греха таить, еще и надеялись встретить где-нибудь Его, так как дурами были обе. Но, понятное дело, таких как нам было нужно нигде не водилось, и постепенно мы бросили это дело.

Теперь же, прочно осев в своей провинции, и не зная, куда себя девать, я решила попытать счастья в местной газете. А вдруг, они, сраженные моим талантом, предложат мне там постоянную работу. Все-таки работа журналиста намного интереснее, чем работа учителя. Да и людей там встречаешь гораздо больше, а ведь как-то надо же было устраивать свою жизнь.

В редакции местной газеты «Надднепрянская правда» никто особенно не обрадовался моему приходу. Но, скорее всего, и у них иногда оставались в газете пустые места, которые надо было хоть чем-нибудь заполнить. Мне стали изредка давать задания написать заметки второстепенной или третьестепенной важности. Печатали их обычно где-нибудь в средине в самом низу, и, конечно же, ничего за них не платили. Да я и не заикалась об оплате, так как была уверена, что никто мои писания не читал. Так я работала уже целый год, и хотя мне эта деятельность вообще ничего не приносила, все-таки не бросала ее, совсем уже не зная, чем заполнить пустоту в своей жизни.

В ту пятницу, которую я не забуду никогда, все начиналось как обычно. Было 16 мая 1978 года, и эта дата врезалась мне в память навечно. Утром мне позвонили в школу из газеты и дали задание. Пару недель назад в Киеве проходил конкурс молодежной песни, и первый приз получила песня композитора из нашего города. Это был совсем молодой мальчик, студент четвертого курса музыкального училища. Я уже знала о нем из передачи по местному радио, и даже слышала его «Песню без слов». Мелодия была действительно необыкновенно красивой и очень грустной, и так как жизнь моя тоже была не из веселых, поразила меня в самое сердце. Несколько дней я даже думала о нем, и он представлялся мне необыкновенно красивым, с одухотворенным лицом, и чуть ли не печатью гения на лбу. Потом я решила, что все это мои очередные фантазии, а на самом деле, он, скорее всего, самый заурядный парень, с самой заурядной внешностью, а, может быть, и вообще урод. Но все-таки после звонка я заволновалась и решила, прежде чем идти, привести себя в порядок, тем более что мне сказали, что дело не спешное, и я вполне могу принести материал в середине следующей недели. После работы, я отправилась в парикмахерскую постричься и подкрасить волосы. Еще мне нужно было обдумать свой наряд и подготовить вопросы, и вообще темы для беседы.

Всю вторую половину пятницы я этим и занималась, собираясь пойти к нему в субботу. Но назавтра, когда окончились занятия, и я увидела, как все радостно заспешили домой, до меня вдруг дошло, что на субботу все нормальные люди планируют какие-нибудь развлечения. Скорее всего, он тоже будет куда-нибудь спешить. Точно также отпало и воскресенье. Даже, если он будет дома, я же не хочу, чтобы он подумал, что мне совершенно нечем заняться в свободный день, а так как у нас в понедельник был назначен педсовет, ничего не оставалось, как идти к нему во вторник, что я и сделала.

После уроков я сложила свои вещи и вышла на улицу. День был никакой, ни жаркий, ни холодный, а так себе светло-серый, без солнца, но и без дождя. Я люблю такую погоду. Мне почему-то кажется, что она лучше всего подходит к моей постоянной меланхолии. Повинуясь какому-то порыву, я решила идти пешком. Город у нас небольшой, и до любого места можно добраться без автобуса, а улица 9-го Января, на которой он жил, и вообще находилась не очень далеко. Я шла и думала, как хорошо, что у меня есть такая уважительная причина прийти к нему. А просто так я ни к кому не пристаю и никого не трогаю. Ну, что я за прелесть, прямо как Наташа Ростова. С такими мыслями я, наконец, вышла на его улицу. Она была совсем короткой, по обеим сторонам стояли невысокие двухэтажные дома на четыре квартиры. В конце улицы я сразу увидела толпу. Наверное, что-то случилось, равнодушно подумала я. Меня никогда не привлекал вид чужого несчастья, и я сразу же решила обойти эту толпу стороной. Но нужный мне номер дома был явно в той стороне, и я пошла туда. Приблизившись, я сразу поняла, что это похороны. Такой черной и зловещей выглядит только толпа, идущая на кладбище. Подойдя еще ближе, я обратила внимание, что вокруг стояли большей частью очень молодые мальчики и девочки. Значит, умер кто-то молодой, все также безучастно подумала я. Жаль, конечно, но это не мое дело. Мне нужно идти дальше. Я подняла глаза на номера домов. Странно, толпа стояла у нужного мне дома, 19-го. Тревожное предчувствие кольнуло в сердце. Нет, этого не может быть. Это просто совпадение. Мало ли кто еще живет в доме. Но подойдя ближе и пробираясь к входу, я уже знала, что обманываю себя. Я поднялась на второй этаж. Дверь нужной мне квартиры была, как и положено на похоронах, полуоткрыта. Рядом у стены стояла обтянутая красным материалом, страшная крышка. Я тихонько зашла внутрь. Небольшая комната, заставленная мебелью, занавешенные зеркала и стекла в серванте. Посредине на табуретках стоял гроб, и он лежал в нем. Даже в смерти он был красив, как бог. Темные кудрявые волосы, ровные полукружия бровей, длинные пушистые ресницы, короткий прямой нос и плотно сжатые губы. Смуглые руки с длинными тонкими пальцами музыканта вытянуты вдоль тела. Он был стройным и, судя по длине гроба, высоким. Ну, вот я и встретила его, мелькнула в голове мысль, только как всегда опоздала. Вот он лежит мертвый, такой юный, такой талантливый, такой красивый, и все, чем наделила его природа, все пропало. Но ведь этого не может быть. Он ведь один единственный такой, я искала его всю жизнь. Да, я старше его, но всего лишь на несколько лет. Но и не во мне дело, просто он должен был жить. Я должна немедленно что-то сделать. Нельзя позволить ему вот так уйти. Но что я могу сделать? Что?

– Прежде всего, ты должна узнать, почему он умер. Если у него была какая-нибудь смертельная болезнь, сделать будет ничего нельзя, – деловито сказал кто-то у меня в голове. – Узнай, отчего он умер.

Я подняла глаза. Возле гроба сидела женщина, вся черная как земля. Она безумными глазами смотрела на мертвое лицо. Время от времени горе переполняло ее, и она начинала мерно раскачиваться и шептать «Ленечка, мальчик мой родной». Рядом сидел мужчина и также, не отрываясь, смотрел на сына. Прислонясь к серванту, стоял высокий худой подросток, очень похожий на лежащего в гробу парня. Глаза у него были испуганные и полные слез. Это был явно младший брат. Я заглянула в кухню. Там деловито суетились две пожилые женщины, что-то резали, жарили. Готовят поминки, с ненавистью подумала я. Еще бы, ведь это чуть ли не главная часть похорон, напиться и наесться на халяву.

Я повернулась и тихонько вышла из квартиры. Спрошу у соседей внизу, соседи всегда все знают. Я вышла из подъезда и услышала громкие рыдания. Поодаль стояла пышная белокурая девица, и вся исходила слезами. Ее окружали несколько девочек. Они пытались утешать ее, подносили ей воду, валерьянку, но она все отстраняла и, эффектным жестом откидывая длинные белые волосы, продолжала картинно рыдать.

– Ты смотри, как слезами заливается. Еще и совести хватило прийти сюда. У, бесстыжая, убить ее мало, – прошипел сзади меня чей-то голос. Я обернулась. Возле меня стояли три пожилые женщины. Одна из них и сказала эти слова, а остальные две согласно закивали головами.

Вот ты-то мне и нужна, подумала я и, повернувшись к ней, тихо спросила:

– А что с ним случилось? От чего он умер?

У нее сразу загорелись глаза. Еще бы, с подругами – то она уже все обсудила, а тут свежий человек, и можно все заново просмаковать. Она с готовностью раскрыла рот, но прежде, наверное, для приличия спросила:

– А вы кто им будете?

– Я из школы, – ляпнула я.

– Понятно, – закивала она, хотя, что ей было понятно, трудно было сказать.

– Ну, так вот, – быстро зашептала она. – Эта блондинка, ну та, что плачет, Ленка. Это из-за нее все и случилась. Она из деревни приехала в техникуме учиться, ну, и вцепилась в него, в Ленечку нашего, значит, как пиявка. Ясное дело, в городе ей захотелось остаться, а иначе, зачем он ей. А Ленечка тогда и совсем молоденький был, он же младше ее на два года, а она, видать, уже опытная, смогла парню голову задурить. Два года к ним домой ходила, всех тут уже знала, и такая вся из себя ласковая была. Только и слышишь от нее «Здравствуйте, тетечка Верочка, давайте я вам помогу», и все такое. А уж как за матерью его увивалась, и отцу тоже глазки строила. Родители-то сперва не хотели ее, ему учиться надо, да и не пара она ему. Но потом смирились, что ж сделаешь, если он в ней души не чаял, да и привыкли, она почитай каждый день приходила, ну, прямо родная была. А потом пообтесалась в городе, одеваться стала, где только деньги брала, непонятно, но вещи у нее появились модные, и сама такая гладкая стала. Вот тут и появился у нее другой. Ленечка ведь тоже студент, денег у него мало. Ну, подрабатывал он, играл с ребятами на каких-то концертах, может, все это ей и покупал, да ей же уже все мало было. А тут и подвернулся этот спортсмен, чемпион какой-то по гребле, что ли. У него и квартира, и машина, и по заграницам он ездит. Она сразу Леню-то и бросила, и за этого уцепилась. А он, бедный, уж как страдал, ходил весь черный. А потом вот и не выдержал, – она промокнула платком сухие глаза, и, переведя дух, зашептала дальше.

– В пятницу-то родители его возьми и уедь на дачу, и младшего сына с собой прихватили. Им бы дома сидеть и его сторожить, нет, понесло их на дачу. Часов в шесть они уехали, а он в восемь, это доктор потом сказал, взял таблетки снотворные, у них от бабушки остались, и проглотил всю пачку разом. Если б кто дома был и скорую вызвал, спасли бы его, а так, что ж. Родители-то только в воскресенье вечером приехали, а он уже холодный весь. Мать-то бедная так кричала, так кричала, – она снова промокнула сухие глаза и жадно уставилась на меня. А вдруг и я начну рыдать или кричать, все ж интереснее будет.

Но я не собиралась доставлять ей такое удовольствие, а молча, повернулась и пошла, провожаемая ее недоуменным взглядом. Я шла посмотреть поближе на ту, из-за которой он решил умереть. Длинные белые волосы, явно крашенные. Не из худеньких, но и не толстая, а так, аппетитная. Пожилые мужики при виде таких пускают слюни. Лицо грубоватое, из деревни ведь все-таки, но кожа, хорошая, упругая, бело-розовая. Моя бабушка обычно называла такие лица «кровь с молоком». Вроде бы горюет, а кофточку озаботилась надеть обтягивающую, с большим вырезом, и юбка тоже коротенькая. А ляжки-то толстые, со злорадством подумала я.

Девица почувствовала мой взгляд, и на мгновение отняла платочек от лица и неприязненно посмотрела на меня. Глаза у нее были маленькие, светло-голубые, поросячьи. Ничего, кроме хитрости и злобы в них не было. Да не горюет она вовсе, поняла я, а так, выпендривается. Она же гордится в душе, что она в центре внимания, что она здесь на особом положении. У нее же на роже написано, что, вот я имею право тут рыдать, потому что он сделал это из-за меня. Сука. И ради вот этой дряни он ушел из жизни. Нет, это неправильно, и я все исправлю. Я спасу его и от смерти, и от нее тоже.

Удивительно, но мне ни разу не пришла в голову мысль, что я просто сошла с ума. Я собиралась спасти мертвого человека. Но разве можно спасти того, кто уже умер? Почему-то я была уверена, что смогу это сделать. И еще я знала, что, если хоть на минуту прислушаюсь к голосу рассудка и начну сомневаться, то все пропало. Я ничего не смогу сделать, и он умрет навсегда. Поэтому я как будто выключила свой мозг и действовала, только повинуясь какому-то странному инстинкту. Я даже не думала о том, что я должна буду сделать. В голове вертелась какая-то смутная мысль, но я и не пыталась ухватить ее. Я знала, что в нужный момент, она оформится, и я буду знать, что мне нужно сделать. Еще я знала, что это будет нелегко. Мне придется сделать какое-то очень большое и болезненное усилие. Я только подумала, что насколько все было бы проще, если бы он не принимал никаких таблеток. Если бы только его родители не уехали в пятницу, и кто-нибудь был бы рядом с ним, этого не произошло бы.

И вдруг, словно молния ударила меня в голову. Если бы кто-нибудь был с ним рядом… А ведь это я должна была прийти к нему в эту пятницу. Ведь мне же позвонили с утра не случайно. Это был знак, что я должна была пойти к нему, чтобы спасти. А я вместо этого отправилась в парикмахерскую. Так вот, что неправильно в его смерти. Он не должен быть умереть. Это произошло по моей вине, и поэтому только я могу это исправить.

И в это мгновение, та смутная мысль в моем мозгу вдруг стала четкой и ясной, и я поняла, что мне нужно сделать. Время. Я должна вернуть время. Я должна вернуть эту роковую пятницу, прийти к нему и спасти его. Это будет тяжело, но я это сделаю. Самое главное ни секунды не сомневаться в том, что это возможно. Что мне до того, что люди думают, что такого не бывает. Я верю в то, что я могу это сделать, а вера двигает горами. Не напрасно ведь есть такая пословица. Значит, кто-то уже убедился в этом. И в самом деле, откуда мы знаем, что никто никогда не возвращал время, и не изменял чью-то судьбу? Может, так уже было, только никто этого не заметил. Но даже, если такого и не было, меня это не касается. Я знаю, что мне нужно делать. Только мне еще нужно заручиться его согласием. Если он будет мне помогать, все пойдет легче.

Я вернулась в дом и снова вошла в комнату скорби. Там ничего не изменилось. Я посмотрела на мертвого мальчика. Жалеет ли он о том, что сделал, хочет вернуться назад, как узнать это? Я внимательно вгляделась в его лицо и увидела, что в углу глаза у него застыла слеза. Вот и ответ. Бедный, бедный ты мой. Ты не хотел умирать. В последний момент ты понял, какую сделал глупость, и, значит, ты согласен вернуться. Помоги мне тогда, подай знак, что ты меня слышишь.

В этот момент за окном пробежал ветер. Он качнул ветки деревьев, и тень пробежала по мертвому лицу. Его выражение как будто изменилось. Исчезла слеза, застывшее лицо стало умиротворенным. Он услышал меня, он понял. Радость наполнила мое сердце. Теперь я могу спокойно уйти. Похороны могут начаться в любую минуту, а я не должна видеть, как его будут выносить. Его родственники начнут кричать, плакать, а я не должна разделять их скорбь. Я не должна видеть, как его уносят, иначе эта картина будет стоять у меня перед глазами и помешает мне, и он уйдет навсегда. А ведь я обещала ему помочь вернуться, и он ждет.

Я спустилась вниз по лестнице и быстро, чуть ли не бегом, стала уходить от его дома. Но пройдя несколько кварталов, замедлила шаг. Спешить было незачем. Магия – это дело ночи. Чудеса не происходят при свете дня. И чудо никогда не совершается прямо перед глазами, чтобы ты мгновенно мог убедиться в нем. Нет, все гораздо сложнее. Чудо пугливо. Его можно заметить только боковым зрением. Вот промелькнуло что-то необычное, а ты заметил это только краем глаза. Или что-то прошуршало у тебя за спиной в пустом доме. Или чей-то голос послышался в ушах, а может это просто показалось, и на самом деле ничего не было. Тебе самому нужно решать. Если ты решишь, что тебе показалось, то все, это конец. В твоей жизни чудес не будет. А если ты поверишь в чудо, то ты его и получишь, потому что каждому воздается по вере его. Я не знаю, откуда пришло ко мне это знание, но я чувствовала это всей душой.

Я медленно шла домой, и радость переполняла мое сердце. Он ответил мне, он знает, он ждет. Я чувствовала себя необыкновенно сильной, могущественной. Я знала, сейчас я смогу сделать все.