Тот с опаской наклонился.

– Запомни, дежурный. Запомни и потомкам передай: полонез Огинского написал Огинский.

На цыпочках покидая расположение, дежурный не успел еще уместить в своем мозгу услышанное, как Тихон уже спал, улыбаясь во сне дурацкой ухмылкой.

4.

Это был обыкновенный серый почтовый конверт. В графе «Отправитель»значилось: США, Штат Чикаго, г. Галивут, Шэрон Стоун. Сверху, синей шариковой ручкой был нарисован корявый кругляш, обозначающий печать, в который не менее корявым почерком было втиснуто слово «почта». Хорошо еще, в самом слове ошибок не было.

Улыбаясь, Тихон разорвал конверт и извлек из него сложенный вдвое разлинованный листок с голубем в правом верхнем углу. Такие пошлые листки обычно идут в комплекте с конвертами и гордо именуются – почтовый набор.

Содержание письма полностью гармонировало с текстом в графе «Отправитель». Жорик и его компания стояли и скалились на Тихона, предвкушая потеху.

– Вслух, вслух читайте, товарищ старший сержант! – гоготали они.

– Я вам почитаю, – нахмурился Тихон, – вы у меня сейчас вслух будете устав читать! И учить статью про вынос боевого знамени. Давайте чешите отсюда! Не видите, мне тёлка из Америки письмо написала. Дайте своему командиру возможность хоть на минуту забыть про суровые будни службы…

Тишка всё больше входил в роль.

– Ишь ты, пишет, не забывает… Ждет меня, наверное. Ну, всё, – оборвал он сам себя, обращаясь к духам, – валите. Чапай рыдать будет.

Компания разочарованно поплелась прочь.

Письмо, написанное корявым Жориным почерком, содержало следующие нетленные строки:

«Здрастуй дорогой мой и любимый Тихон, пишит тибе твоя падруга Шэрон Стоун.

Што жэж ты мне совсем не пишиш и не шлеш свои весточки и армейские фотки?

Хочу я тибе написать мой любимый што очень я вся по тебе заскучавшая аш прямо вою и тоскую проливая по ночам в падужку свои девичьи слезы.

Здесь у нас на Галивуте все совсем неприятно и стремно. Скучно мне тут без тибя и я вся одинокая. На дискатеки и по кабакам я тут не хожу (хотя зовут миня туда часто твои кенты Столоне и Шварц) и тебе попрежнему верна. Недавно к мине на улице приставал ВанДам и разпускал свои грязные руки. Жду я недождусь када ты приедеш в отпуск и дашжэж по соплям этому доходу и негодяю чтоп он не пристовал к чесным девушкам.

Тиша я тибе здесь храню верность чесное слово. Я тибе верна попрежнему как и обищала тибе и тибя дождусь ты только не грузись и служи спакойно.

Тиша ты там не верь всяким про миня слухам бутто я снялась в кино, где паказывала свои нескромные прелести. Это все галимая не правда. Тиша ты мине поверь. В кино я снималася сама только в скромных сценах чтоп не замарать свою реноме чесной девушки и не отбросить тень на тибя и всю доблесную Росийскую Армию. А где в кино если ты ево видел показывают вульгарные сцены так это миня заменяла дублерша, твоя быфшая подруга Клавка Шифер. Не здумай миня бросать и к ней возвращацца. И што роль в фильме мине дали за интим с режиссером это тоже ж гонево! Роль мине дали за таланты и красату. И мои сахарные губки только для тибя мой милинький дурачок Тиша.

Што еще тибе написать? За роль ф кино я получила мильен баксов (а твоя быфшая Шифер только новые трусы недельку) и хочу отримонтировать на них твою виллу в Маямичтоп нам с тобой там потом жыть. Приежжай скорее я вся соскучилась.

Служи хорошо, слушайся старших, не обижай духоф и черпакоф. Особинно обрати внемание на твоих бойцов из Ростова на Жорика и Карена Карапетяна и ихних друзей. Мине про них розказывали уважаемые в Галивуте люди что они чоткие пацаны. Ты их не щеми и ваще.

Пока, целую.

Любящщяя тибя Шэрон Стоун».

Закрыв глаза, старший сержант Радкевич лежал на кровати в полудреме. Его не беспокоили ни команды, доносившиеся с тумбочки дневального, ни затевавшаяся в расположении взвода очередная свара, ни гогот и беготня сослуживцев.

Он смотрел куда-то вглубь себя – и перед его глазами рисовались картинки из другого мира. Там зеленая бахрома венчала стройные стволы пальм по обочинам шоссе, а мимо неслись красивые автомобили, полные беззаботных и счастливых людей. Бесшумные змеи железнодорожных экспрессов выползали в разные стороны из логова вокзалов, переваривая в своем чреве дельцов, студентов и путешествующих пенсионеров; крылатые сигары авиалайнеров высаживали на океанском берегу туристов, гангстеров и рок-звезд; огни реклам мотками цветных нитей опутывали казино, рестораны, театры, мюзик-холлы, бордели и бильярдные. Яркие вспышки фейерверков кромсали брюшину неба и вспыхивали слезами счастья на гладких щеках причудливых небоскребов.

Там, в том мире, ежесекундно создавались и рушились состояния, там спортивные клубы в драматической борьбе добывали трофеи, а никому доселе неизвестные игроки становились звездами и кумирами. Их именитые оппоненты низвергались с пьедесталов и уходили в неизвестность. Но и у тех, и у других были при этом одинаково беззаботные лица. Беззаботность царила вокруг и заполняла собой всё пространство – от бесконечных высот неба до самой малой щели под плинтусом номера дешевого мотеля.

Беззаботные нищие сидели на газетах и пили виски. Беззаботные миллиардеры в казино легко просаживали бюджеты слаборазвитых государств. Беззаботные гангстеры, улыбаясь, грабили банк, а банковские служащие с легким сердцем лежали под прицелами револьверов в холле и ждали шерифа.

Полиция лихо и весело мчалась на происшествие. Веселый хирург с огоньком занимался раковой опухолью очередного оптимистичного пациента.

Этот мир мелькал в Тишкином сознании, словно череда картинок огромного сферического калейдоскопа. Изображения зажигались, гасли, вспыхивали, мерцали…

Открыв глаза, он увидел серый потолок, тусклое окно и верх прямоугольной кривоватой колонны. Воздух был поражен, как ядом, ни с чем не сравнимым армейским запахом – смесью тоски, глупости, тревоги и дешевой зубной пасты.

Рядом и поодаль сновали потные и неприятные люди, озабоченные и злобные. За окном шел дождь, деля пространство на косые серые полосы. Низкое серое небо мелким наждаком обдирало крыши и верхушки деревьев. Набухшие от влаги стены зданий военного городка сливались в одинаковые прямоугольники, своим строгим расположением и формами напоминая ряды могильных плит.

Этот жуткий, громадных размеров некрополь опоясывала неровная лента бетонного забора с редкими, по выступам, караульными вышками. За забором стоял гнойно-желтый туман, будто желудочный сок, уже переваривший всё остальное.

И ясно было – этот клочок, этот паноптикум живых мертвецов и есть весь мир. Здесь и сейчас он вмещает в себя всю Тишкину жизнь, и за его пределы никогда не вырваться. Всё и всегда теперь будет также, как и сейчас.

5.

Гулкая команда вырвала Тихона из оцепенения.

Он медленно поднялся с кровати, привел в порядок форму и не торопясь пошел к тумбочке.

– Вас комбат вызывает, товарищ старший сержант, – доложил дневальный.

Тихон двинулся в канцелярию.

– Вызывали, товарищ майор?

– Игорь, ты в штаб когда заступаешь? – не предлагая сесть, спросил комбат.

Вероятно, у него был какой-то знакомый Игорь и Тишка его чем-то напоминал. Игорем комбат называл Тихона регулярно, и поначалу старший сержант поправлял майора, но потом перестал, резонно рассудив, что дурака учить – только портить.

– Сегодня вечером, товарищ майор, – ответил Тихон, уже лелея втайне мысль, что наряд накрывается, а его прямо сейчас отошлют со спецпоручением в город, где он на халяву и прошляется до ночи, а то и до утра.

– Да нет, Игорь, – комбат дебильно хихикнул, – в штаб ты заступаешь прямо сейчас. Там этот, с третьей батареи, Бородулин, залетел перед начштаба. В общем, его на губу, а тебя в наряд. Додежуришь за него, а после заступишь на свои сутки с новыми посыльными.

Только тут Тишка осознал, что крыса-комбат состроил ему очередную подставу.

– Товарищ майор, у меня парадка мятая, я не выгладил еще…

– Ничего, заступишь на полдня в полевой форме, сапоги только почисти. А парадку тебе дневальный погладит, я распоряжусь. Пришлем потом с нарядом.

Пересекая плац в направлении штаба, Тихон материл Женьку и гадал, что случилось. В голову ничего не приходило, кроме разве того, что Женька полез амурничать к телеграфисткам на «Свежак» и там спалился, либо прощелкал какие-нибудь важные документы. А может, с родственниками несчастье? Как в том году было у Ломотина из второй батареи. Того прямо с караула тогда сняли и прямо с подсумком на вокзал отвезли…

Тихон ускорился и в штаб влетел уже бегом. Затормозив в холле, сказал посыльному«ша», поправил форму, установил козырек на два пальца от бровей, глянул на себя в зеркало и, застегнув крючок на воротнике, зашел в комнату дежурного.

Бородулин сидел на стуле и выводил на листке бумаги резкие росчерки. Лист был весь испещрен какими-то надписями и в редкие белые промежутки между ними Женька яростно и обреченно вписывал свою роспись, словно заплетая бумагу синей мелкоячеистой паутиной.

– Жендос, здорово, что за дела? Что за косяки?

По виду сменщика Тихон сразу понял, что у того крупные неприятности.

Бородулин поднялся и взял со стола журнал приема-сдачи дежурства. Не бросив на Тишку даже взгляда, постучался в дверь к оперативному дежурному.

Подполковник Марконин открыл дверь, оглядел обоих и тяжело вздохнул.

– Товарищ полковник, разрешите сдать дежурство старшему сержанту Радкевичу, – промямлил Женька.

– Давай, младшой, меняйся, – подполковник расписался в поднесенном журнале. – Держись, сынок. И голову себе сильно всем этим не забивай, приказ для военного – первее родины даже.

Когда Женька, также молча, покинул штаб, Тихон начал допрос доставшихся ему по наследству посыльных. И, вкратце уяснив суть, ринулся на улицу. Там, в палисаднике, сиротливо торчал уже начавший подсыхать и клониться к земле шершавый полутораметровый стебель с серо-черной мордой, обрамленной грязно-желтой гривой лепестков.

Именно за этот загнувшийся цветок, втащенный накануне Тишкой в опись, начальник штаба части полковник Соскин и отправил младшего сержанта Бородулина под арест.

Прокляв Гоблина всеми темными силами, Тихон вернулся в каморку и набрал по телефону первый караул.

– Первый караул, рядовой Смирнов слушает, – пробулькал в трубке робкий голос.

– Смирно, Смирнов! – скаламбурил Тихон. – Это из штаба тебя беспокоят. Как служба, Смирнов?

– Происшествий нет, караул идет по плану, – доложил рядовой, решив, что звонит кто-то из высоких чинов.

– А позови-ка мне, Смирнов, к телефону разводящего Курманаева.

– Никак нет, не могу, – зачастил Смирнов, – он не в нашей смене, их караул только завтра заступает.

Тихон поскреб в затылке. Это было плохо. Давний, еще доармейский Тишкин приятель, полковой сержант Курманаев, был опытным караульным служакой, одним из лучших разводящих первого караула. Он мог помочь разместить на киче Бородулина со всем возможным комфортом. Один только он.

Но, так или иначе, выручать сменщика было необходимо.

– Послушай, рядовой Смирнов, – вальяжно начал Тихон, – ваш караул у меня на примете давно, вы хорошо службу несете. Ты как, Смирнов, долго служишь?

– Второй месяц, товарищ полковник…

– Девушка у тебя есть? Пишет тебе?

– Так точно, товарищ полковник!

– Хорошая девушка. И ты ей пиши, не забывай. Пишешь?

– Так точно!

– Поди-ка, на посту пишешь, устав нарушаешь?

– Никак нет!

– Смотри у меня, Смирнов! Я все вижу.

Тихон выдержал многозначительную паузу и, наконец, выдал:

– А теперь, рядовой Смирнов, слушай приказ: к вам в караул сейчас поступит арестованный Бородулин. Сделай так, чтобы у парня были условия, как в купе спального вагона, понял? Ездил когда-нибудь в спальном вагоне? Ну, поездишь еще, какие твои годы. Может быть, на дембель в нем поедешь, а может быть, и в отпуск. Хочешь в отпуск, Смирнов? В общем, камеру Бородулину хорошую дайте, сухую, а выводному скажи, чтоб сигареты у него не отбирал. И чай ему носите, понял?

Тихон взял паузу и доверительно добавил:

– Я прекрасно осознаю, рядовой Смирнов, что это не по уставу… но ведь и тебе отпуск по уставу через год еще только светит, понимаешь? А так есть у тебя возможность отличиться, получить пять суток отпуска за безупречное несение караульной службы. И – к девушке в спальном вагоне… Представляешь, подкатишь к ней в СВ, а, Смирнов?

– Так точно, товарищ полковник! – грянул в трубку Смирнов.

– А начкар твой где, боец? – на ходу меняя тон с вальяжного на раздраженный, рявкнул Тихон, понимая, что окажись начкар рядом, блефу сразу конец. Возьмет начкар трубку – и Тишке обеспечен плацкарт рядом с Бородулиным. И уж точно безо всяких удобств. Но роль надо было сыграть до конца.

– Так он, товарищ полковник, с разводящим ушли посты проверять, – сбивчиво булькнул в трубку рядовой.

– Смотри мне, Смирнов! Если узнаю, что он дрыхнет сейчас, никакого отпуска тебе не светит.Ну, да ладно…

Поняв, что начкара рядом с бойцом нет, Тихон опять перешел на игривый тон.

– Ладно, Смирнов. Я о тебе наслышан, ты командиров никогда не обманываешь. Не обманываешь ведь?

– Никак нет!

– Молодец, Смирнов. Начкар вернется, ты ему пронаш разговор не болтай. Я по секрету тебе скажу, Смирнов, родственник он мне, этот Бородулин. Ну, оступился парень, ну, положено наказать, понимаешь, а сердце-то ведь не на месте. У меня ведь тоже есть сердце, сынок. Легко, думаешь, нам, старшим офицерам? Ну, понял меня?

– Так точно, товарищ полковник! – расслабившись, начал фамильярничать Смирнов. – Да вы не беспокойтесь, всё будет в порядке.

– У меня служба такая, Смирнов, обо всех беспокоиться, – вздохнул Тихон. И, опять подпустив строгости, добавил: – Ну, выполняйте распоряжение, рядовой.

Из летящей уже на аппарат трубки донеслось гаснущее:

– Есть, товарищ….

И только тут весьма довольный собой Тишка увидел стоящего в дверях кабинета подполковника Марконина.

Радионяня грустно улыбался и качал головой.

– Ох, и бедовый ты, старший сержант. Ох и бедовый. Мало того, что товарища подставил, так и сам чуть под молотки не попал. Ты хоть, дурак, понимаешь, что могло бы быть, если бы ты сейчас залетел?

Тихон понял, что опер не будет его сдавать. И нерешительно улыбнулся:

– Сам погибай, товарищ подполковник, а товарища выручай, как говорится…

– Нечего подставлять товарища было! Кто тебя просил в опись этот чёртов подсолнух вносить? Идиот!

Марконин скрылся в кабинете, гулко хлястнув металлической дверью.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

1.

В помещении первого караула творились странные вещи. Отдыхающая смена вертелась на топчанах, вслушиваясь в долетающие из-за двери звуки. Вопреки старой армейской поговорке «солдат спит, служба идет», никто не спал.

Бодрствующая смена передвигалась по караульной на цыпочках. Часовой примыкающей к караулке гауптвахты, против обыкновения, не трещал через решетчатую дверь с сослуживцами, а забился в самый дальний от двери угол арестантского коридора и помалкивал. Молчал и телевизор. В душной атмосфере казенного дома плавало ожидание чего-то неизведанного.

Дело было не в перспективе проверки командира части, не во внеплановой «тревоге» (о которой, как и обо всех внеплановых мероприятиях, в армии становится известно минимум за неделю). Причиной был начкаровский кисель.

Два дня назад Серега Курманаев, разводящий первого караула, гасясь от ПХД в автопарке, увязался с прапорщиком на медсклады. Они представляли собой отдельную часть, стоящую километрах в пяти севернее военного городка, и охранялись полусотней солдат-срочников. Контролировали солдат два десятка офицеров и прапоров, контролировали слабо, ибо под рукой у контролеров всегда был стратегический запас чистейшего медицинского спирта. За этим-то спиртом Серега с прапором и нагрянули: у командира полка намечался юбилей, шли соответствующие приготовления.

Пока прапор о чем-то толковал с завскладом, Серега разговорился с часовым. Между делом пожаловался ему на невыносимую уставщину, постоянные караулы и вечные напряги с начкаром и проверяющими.

Часовой, слыхом не слыхивавший про обязанности часового и прочую караульную муть, посочувствовал Серегиному горю и вынул из кармана горсть таблеток.

– Это, – доверительно сообщил часовой, – со складов наших. Бери, не боись. Но если пару схаваешь, мультики пойдут летать-колотить! Так что на посту не хавай.

– Да ну, – не поверил Серега, – что это за колеса такие на военных складах… Гонишь, поди?

– Ну, если не надо, давай обратно, – обиделся часовой, – самому пригодятся.

Серега не отдал – и часовой, для приличия побухтев, продолжил рассказ:

– Говорю тебе, специальные таблетки. Вот идешь ты, скажем, в атаку, с автоматом наперевес. Знамя, все дела, ленты пулеметные крест-накрест, как у революционного матроса, «ура» кричишь, буром прешь на врага…

Пока часовой разворачивал в своих фантазиях безумную картину наступления, наблюдательный Курманаев понял, что таблетки на самом деле действуют, а инструкция не применять их на посту содержит, судя по всему, исключение для самого рассказчика.

Тот, между тем, продолжал:

– И тут – бац!.. ты на мину наступаешь. Ноги нет, ясное дело. И яйца до земли висят. А товарищи твои прут в атаку, им не до тебя, летать-колотить. Им надо врага в бегство обратить, догнать его, в паштет его измельчить!..

Курманаев убедился, что таблетки имеют очень даже позитивный эффект и что часовой реально гонит.

– Ты, это, – обратился он к часовому, – давай про колеса рассказывай.

Часовой продолжил:

– Ну, короче не до тебя пацанам, они в наступлении. А тебе чё делать? Ну, что ты обгадился – это вопрос решенный. Лежишь ты, значит, в чистом поле, осколки над тобой летают, пули воют, ногу твою вместе с сапогом за километр от линии фронта закинуло. Кровища из тебя хлещет фонтаном. В общем, один сплошной облом. И чё тебе делать?

– И чё мне делать? – озадачился порядком пригруженный Курманаев.

– А вот тут-то эти колесики и сыграют добрую службу. Глотаешь ты пару таких таблеточек – и сразу перед твоими глазами всплывает плакат из класса в учебке. Делаешь себе перевязку, культю жгутом перехватываешь, чтоб кровь не терять, бинтуешься, а все остальное, что оторвало, кладешь в карман, пригодится еще. Тут самое главное, что таблетки блокируют болевые центры и нервные окончания. То есть тебе реально не больно.и ваще всё пофигу. Лежишь ты себе на поле боя спокойно, не психуешь, дожидаешься, когда тебя сестрички из медсанбата на носилках вынесут…

– Ну, а мне-то сейчас чё? Предлагаешь этих колес сожрать полкоробки и забить на службу, что ли, до самого ДМБ? – не унимался Серега.

Часовой тяжело вздохнул.