Читать книгу «Окончательный диагноз» онлайн полностью📖 — Ирины Градовой — MyBook.
image
cover

Только я успела сунуть косметичку в сумку, как распахнулась дверь и на пороге с видом заговорщицы возникла Люда – та самая, с которой, как я подозреваю, мы в последнее время делим внимание Роберта. Я в очередной раз восхитилась ее молодостью (где мои двадцать пять?) и женственностью. Не могу сказать, что Людочка до невозможности хороша собой. Любой человек при желании мог бы отыскать в ее внешности немало недостатков – от слишком длинной талии и, пожалуй, чересчур крепкого телосложения до тонюсеньких бровей, но она обладала тем чисто женским обаянием, которое сводило мужчин с ума в Семирамиде, Клеопатре или Жозефине. Скажем так, на моей стороне – внешность и образование, на ее – юность, потрясающая способность к флирту с каждым объектом, имеющим хотя бы один из органов чувств, и полное отсутствие интеллекта. Что же касается опыта – думаю, здесь мне у Людочки учиться и учиться!

Сразу за девушкой в проеме замаячила еще одна фигура, гораздо крупнее и выше. И тут у меня отвисла челюсть. Ну конечно – зубы. А также нос, губы, волосы, оставившие неизгладимый след в моей памяти после сегодняшнего происшествия по пути на работу. Ему невероятно шел белый медицинский халат. Правда, мечтательно подумала я, такому к лицу был бы и мешок из-под картошки.

– Здравствуйте, – сказал мой герой, бесстрашно вырвавший меня из скользких объятий льда всего полчаса назад. – Люда любезно подсказала, где вы все обретаетесь. Я – ваш новый заведующий отделением, Олег Валентинович Шилов.

– Здравствуйте, – почти хором, как загипнотизированные, ответили мы. Наверное, примерно так солдаты приветствуют генерала на параде.

– Мне бы хотелось познакомиться со всеми, – продолжал новый зав. – Тех, кто не присутствует на операции, назначенной на одиннадцать тридцать, попрошу пройти в конференц-зал.

Большинство присутствующих поднялись со своих мест. Я, Гоша и Паша Бойко, ординатор Роберта, остались сидеть. Шилов внимательно посмотрел на меня. Узнал ли? Сомнительно. Во всяком случае, никак этого не показал.

– Удачи, – улыбнулся он, слегка обнажив при этом свои замечательные зубы. И закрыл за собой дверь.

– Ну, что я говорил? – обернувшись ко мне, спросил Гоша.

Я кивнула.

– Отпад!

Операция и впрямь начиналась через двадцать минут, пора было готовиться. Я накинула халат, висевший в шкафу, хотя могла бы этого и не делать – все равно переодеваться внизу. Сегодня оперировалась старушка c переломом шейки бедра. Ей под восемьдесят, а в таком возрасте кости хрупкие, и любое падение чревато опасностью. Я общалась с ней три дня назад, выясняя, есть ли у нее аллергия на наркоз. Я всегда разговариваю с пациентами не только о предстоящей операции. Мне интересно узнать о них побольше, ведь обычно мы встречаемся только тогда, когда они лежат на столе и уже не способны на откровенные беседы. Не хочу, чтобы люди воспринимали меня только как часть опасности, связанной с операцией, поэтому мне доставляет определенное удовольствие знакомиться с ними заранее, хоть я и знаю, что больше мы не увидимся, так как работа анестезиолога начинается и заканчивается в операционной. У меня, разумеется, есть распечатка стандартных вопросов, которые необходимо задавать всем пациентам, но я редко ограничиваюсь только ими. Часто приходится успокаивать, убеждать, что все будет хорошо, ведь люди порой так нуждаются в сочувствии и понимании. Для многих важно, чтобы их страхи рассеял именно профессионал, человек, который не просто похлопывает по плечу, но и знает, из чего это плечо состоит и как его, в случае чего, лечить. Я знаю, что для большинства хирургов пациент – не человек, а «материал» для работы. Именно поэтому, в отличие от других отделений, например, терапии или гинекологии, врачи из хирургии и травматологии так мало общаются с пациентами – они просто не знают, как это делается. Тяжело смотреть в глаза человеку, к которому впоследствии залезаешь внутрь со своими инструментами и роешься там, словно под капотом автомобиля! Кроме того, всех медиков учат с первого курса: нет «безопасных» операций, любая, даже самая легкая, может закончиться фатально. Я до сих пор помню рассказы наших преподавателей общей медицины о том, как пациенты гибли во время банального удаления гланд или зубов. Поэтому вопросы больных меня не раздражают, даже когда кажутся откровенно идиотскими – в конце концов, это не мне ложиться под нож, а идущий на такую экзекуцию имеет, по крайней мере, право знать, что его ожидает!

Так вот, старушка не отставала от меня до тех пор, пока я клятвенно не пообещала: анестезия будет не общей, а регионарной, что значительно снизит риск возникновения проблем с давлением и дыханием (как и большинство людей за семьдесят, она страдала гипертонией). Интересный факт: пациентку, казалось, не столько пугала операция, сколько интересовал сам процесс. Она задавала множество вопросов и удовлетворенно кивала, получая ответы. Большинство людей нервничали бы, а она – нет. Только поинтересовалась, что ей теперь светит, после перелома. Я честно сказала, что шансы срастания кости в этом месте в ее возрасте невелики, но даже в этом случае ей скорее всего до конца жизни придется ходить на костылях. Старушка явно расстроилась, хотя, думаю, она уже задавала этот вопрос своему лечащему врачу и вряд ли могла получить другой ответ.

– Возможна еще операция по замене сустава, – заметила я. – Ваш доктор говорил вам об этом?

– Да, – кивнула старушка. – Но это слишком дорого. Откуда у меня, пенсионерки, такие деньжищи?

– Можно попробовать использовать социальную программу, – сказала я. На самом деле такие вещи, как «социальные» операции, действительно существуют, но рекламировать их не принято. Не то чтобы нам официально запрещали рассказывать пациентам о них, но кто-то там, наверху, считает: чем меньше человек знает о своих правах, тем лучше.

– Что за программа? – насторожилась старушка.

– Нужно обратиться в ваш местный собес, – сказала я. – Там вам все расскажут. Подробностей я не знаю, но, если у вас имеется инвалидность, то вы можете претендовать на бесплатную замену сустава и установку эндопротеза. Я слышала, что сейчас правительством выделены довольно большие деньги как раз для таких людей, как вы. У вас есть родственники?

– Дочка есть. И внуки, взрослые уже.

– Вот пусть и похлопочут. Наверное, процесс не такой уж и быстрый, но все в ваших руках. Безвыходных ситуаций не бывает.

Старушка благодарила меня долго и горячо. Это приятно. В сущности, нам требуется так мало, чтобы испытать прилив положительных эмоций…

* * *

По дороге домой я заскочила в «Север», чтобы порадовать Дэна. Он никогда не ест до моего прихода, за исключением тех случаев, когда у меня ночные дежурства и я совершенно точно не приду домой. Правда, мой сын, если ему не напомнить, может и вообще не есть – я просто не понимаю, как сто восемьдесят пять сантиметров роста и семьдесят кило живого веса могут обходиться практически без пищи долгое время или перебиваться чем придется, типа батончиков «Марс» или «Баунти».

Дэн встретил меня на пороге, измазанный красками, в своей старой рубашке, которую я из принципа не стираю просто потому, что он тут же заляпает ее снова.

– Я закончил тот пейзаж! – радостно объявил он.

Куся крутилась тут же под ногами, слюнявя во рту мой левый тапок.

Было время, когда я всерьез побаивалась, что мой сынок станет «ботаником». Он любил читать, а не драться с мальчишками во дворе, и вообще проводил время со мной и бабушкой, а не со сверстниками. Славка сына любит, но на расстоянии. Больше всего он обожает дарить ему дорогие подарки, когда у него заводятся деньги, но это случается довольно редко. Мой бывший муж не из числа тех отцов, что проводят со своими сыновьями много времени, учат их кататься на велосипеде, играть в футбол и рыбачить, поэтому воспитанием Дэна занимались я и моя мама.

С очень раннего возраста он стал проявлять интерес к рисованию. Мне нравились рисунки сына, но я не хотела стать одной из мамаш, которые готовы хвалить любую мазню своих отпрысков просто потому, что они являются их плотью и кровью. Однако когда Дэну исполнилось лет десять, мне домой позвонила учительница рисования и попросила о встрече. Она показала рисунки Дэна, сделанные на занятиях, утверждая, что у него явный талант, который необходимо развивать. Мама отвела парня в художественную школу. Он без труда сдал экзамен и поступил. В тринадцать лет он, по собственной инициативе, отправился в школу при художественном училище, прихватив с собой свои работы. Я узнала обо всем только тогда, когда Дэн принес мне записку от директора с согласием зачислить его без экзаменов! Мама взволновалась. «Ну кем он станет, скажи на милость? – вопрошала она, разводя руками. – Художником? Разве ж это профессия в наши дни?» – «А ты считаешь, что ему следует пойти в токари или слесари?» – спросила тогда я. «Чем не занятие? – отвечала она, как всегда, вопросом на вопрос. – По крайней мере, гарантированный кусок хлеба. Ну, не обязательно же рабочим, можно и инженером, и бухгалтером…»

К счастью, мой сынок и сам сообразил, что мольбертом в наши времена много не заработаешь (если ты, конечно, не абсолютный гений или в крайнем случае не Никас Сафронов). В старших классах он увлекся компьютерной графикой. Я только диву давалась, какие высокохудожественные вещи он умел создавать с помощью машины! Думаю, мне не следует беспокоиться о его будущем.

Пару лет назад в нем внезапно проснулся интерес к противоположному полу. Вернее, наоборот – это девчонки стали не давать ему проходу. Без ложной скромности могу заметить, что Дэн – чертовски привлекательный парнишка для своего возраста. Порой, глядя на него, испытываю не только гордость, но и удивление оттого, что это – мое собственное «произведение». Конечно, при небольшом участии Славки, не отрицаю.

– А у тебя все живы? – поинтересовался сын, принимая у меня пальто. Это – целиком заслуга бабушки: она, человек старой закалки и бывший директор школы, считала воспитание вежливости в своем внуке очень важным. Она любит говорить, что в ее роду были князья. Славка частенько шутил по этому поводу. Дело в том, что по материнской линии в ней течет грузинская кровь, и Слава говаривал, бывало, что в Грузии до революции князьями считались все, у кого имелась хотя бы одна корова и пара овец. Кстати, мои волосы и темные глаза достались мне от предков матери. Дэн пошел в меня лишь цветом волос. Глаза у него отцовские, темно-голубые, красивые и нахальные. И я уже начинаю побаиваться, как бы мне самой раньше времени не заделаться бабушкой!

– Слава богу! – ответила я, проходя на кухню и выкладывая пирожные на стол. Куся семенила следом. Моя старушка и в самом деле хорошо перенесла операцию. Роберт опять оказался на высоте, несмотря на свое плохое настроение.

На самом деле сегодня я присутствовала на четырех операциях, две из которых проводило хирургическое отделение, но они были достаточно легкими и кратковременными – наркоз действовал всего по тридцать минут. Для меня, как для анестезиолога, сложность операции измеряется продолжительностью наркоза, вернее, количеством его повторных введений.

– О, пирожные! – радостно воскликнул Дэн и попытался схватить одно прямо из коробки, но я захлопнула крышку, прежде чем он успел это сделать.

– Так нечестно! – пробурчал сын обиженно, как маленький.

– Сначала – нормальный ужин, – строго сказала я и полезла в холодильник за супом.

Куся с тяжелым вздохом улеглась под столом. Она знала, что, хотя Дэн уже покормил ее после прогулки, все равно получит подачку со стола, а если повезет, то и сладенькое.

– А где, кстати, бабушка? – поинтересовалась я с явным опозданием.

– В театр намылилась. Сказала, что пенсионерам дают бесплатные билеты в Театр музыкальной комедии. Она с Тамарой Михайловной пошла.

Тамара Михайловна жила в соседней квартире. Можно не бояться, что маме одной придется возвращаться домой по темной улице.

– Наверное, ерунда какая-нибудь, – предположила я. – Раз бесплатно билеты раздают.

Сын со мной согласился. С другой стороны, маме надо почаще выходить из дома, поход в театр ей не повредит. Со смерти отца она здорово сдала и оправилась совсем недавно, хотя папа умер уже пять лет назад.

За ужином мы разговаривали в основном об учебе Дэна. Сын хорошо меня понимает и старается не касаться больничной темы, если только я сама не захочу рассказывать.

Приняв горячий душ и закутавшись в пушистый банный халат, я присела на кровать перед зеркалом. Распустила волосы, надела обруч, чтобы убрать пряди со лба, и принялась пристально разглядывать свое отражение. Совсем неплохо для тридцати восьми лет: кожа гладкая, без морщин, глаза ясные, широко раскрытые, невероятно темные. Конечно, соперничать с нашими юными медсестричками не приходится, ведь годы-то за пазуху не засунешь! Тем не менее, как ни парадоксально, сейчас я себе нравлюсь гораздо больше, чем в двадцать и даже в двадцать пять. Тогда я была угловатой, неуклюжей девицей со спутанной копной волос и вечно искусанными ногтями. Свой настоящий стиль обрела только годам к тридцати и тщательно полировала и оттачивала его с тех пор. Никогда не ношу броский макияж, в одежде предпочитаю спокойные тона, а так как чаще всего меня можно видеть в медицинском облачении, то стараюсь, чтобы халаты были чистыми, тщательно отутюженными и сшитыми по фигуре. У меня их четыре, и все, между прочим, разные.

Что мне не нравится в собственной внешности? Возможно, губы. Пожалуй, они слишком тонкие – женщинам положено иметь полные, чуть припухшие губки, как в глянцевых журналах. Я слегка надула губы, чтобы посмотреть, какой получится эффект. И тут же перед глазами возник другой рот – мужской, крупный, твердый, со слегка приподнятыми уголками. Я отогнала от себя видение.

Нет, мама все-таки права: я сама не знаю, чего мне надо! Есть Роберт. Он, конечно, не идеален, но я уже не в том возрасте, когда верят в принцев. Мне достаточно того, что Роберт всегда рядом, чисто выбрит, модно подстрижен и от него хорошо пахнет дорогим лосьоном. И он помогает деньгами. Кстати, о деньгах!

Я выпотрошила свою сумку, вывалив ее содержимое на кровать. На самом дне лежал конверт, который Роберт незаметно сунул мне в карман сразу после операции. Когда я получила такой конверт в первый раз, то испытала чувство стыда, даже пробовала отказаться. А Роберт тогда предложил мне не быть дурой, потому что пациенты благодарят врачей, как могут, и не след отказываться от того, что получено как подарок. «А ты предпочла бы, чтобы они подарили тебе еще одну ненужную вазу или коробку конфет, когда от них уже дома деваться некуда?» – спросил он. Я знала, что все берут эти конвертики с «благодарностями» – так уж заведено практически в каждой больнице любого мегаполиса. «Бесплатной медицины не бывает». В других отделениях мне редко что перепадает, ведь анестезиолог – человек, так сказать, лишний, не принадлежащий к кругу хирургов, распределенных строго по отделениям. Только на ортопедии я как-то влилась в коллектив, да и то в основном благодаря Роберту. Стал бы он так стараться, если бы я не была его любовницей? Сомневаюсь, не тот персонаж. В своем же собственном отделении я тоже – не пришей кобыле хвост. Реаниматологи работают в команде, а я кто? Анестезиолог, поэтому такая уж у меня судьба – кочевать по отделениям и нигде не считаться своей.

В любом случае, эти деньги мне пригодятся – Славка подсуропил, чтоб его… Огромный долг, доставшийся мне «в наследство» от внезапно испарившегося мужа, требовал ежемесячных выплат. Бизнесмен из него всегда был никудышный, но энергия била ключом, и вот в результате – долг в пять миллионов, включая проценты, а ведь я даже не представляю, что за дело он собрался раскрутить! Ну почему, почему Славка не мог, как другие мужья, просто работать по найму и приносить в дом пусть и небольшие, но стабильные деньги? Ведь я в принципе неплохо зарабатываю (по крайней мере, я так полагала, пока не пришлось расплачиваться за муженька!). Но нет, Славка всегда стремился в заоблачную высь. Так надо было, черт подери, в космонавты идти – по крайней мере, это принесло бы почет и уважение. Его неувядающая мечта разбогатеть не раз подводила наше семейство к самому краю долговой пропасти, но теперь, кажется, я никогда не была настолько близка к тому, чтобы в нее рухнуть!

– Чем занимаешься? – поинтересовался Дэн, входя. Я быстро метнула конверт с «благодарностью» под подушку.

– Да вот, любуюсь, – усмехнулась я, поворачиваясь обратно к зеркалу. Сын сел позади меня и осторожно снял обруч. Волосы рассыпались по плечам.

– Есть на что, – тихо сказал он, кладя подбородок мне на плечо. – Ты же у меня красавица, ма! Почему не позволяешь мне написать твой портрет?

Это правда. Я не хочу, чтобы Дэн меня рисовал. Я терпеть не могу даже фотографироваться, а уж от мысли о долгих сеансах неподвижного сидения при написании картины мне вообще делается дурно.

– Тебе не придется тратить много времени, – словно прочитав мои мысли, заметил Дэн. – Я хорошо знаю твое лицо, фигуру. Мне просто нужно будет от тебя полчаса раз в пару дней. Ну, давай же, ма!

В его голосе послышались умоляющие нотки, а противостоять им я не умела никогда. Умела бабушка, но сейчас ее рядом не оказалось.

– Ладно-ладно, – вздохнула я. – Сломил волю матери!

– Вот здорово! – обрадовался Дэн. – Завтра же начнем.

– Завтра не получится, – покачала я головой. – Дежурство. Начнем послезавтра: у меня будет два свободных дня.

В коридоре хлопнула дверь, раздался приветственный лай Куси. Вернулась из театра мама, и я поняла, что лечь пораньше не придется: она не сможет устоять и не поведать нам во всех подробностях, что это был за спектакль и почему он ей не понравился.

* * *

С утра у меня есть еще одна обязанность – навестить соседок со второго этажа, Галину Васильевну Голубеву и ее дочь Светлану. Так уж получилось, что мне приходится опекать это маленькое семейство вот уже несколько лет – с тех самых пор, как Галина Васильевна, узнав, что я врач, попросила меня сделать ей несколько уколов. Каждый раз, входя в жилище Голубевых, я чувствую, как к горлу подступает комок. Квартира явно и давно нуждается в ремонте: обои во многих местах отстают от стен, плитки линолеума, уложенные еще с самых первых дней после сдачи дома, крошатся, осколки валяются повсюду. Старая мебель, протекающие кран и унитаз, но главное – запах. Запах старости и тлена не спутаешь ни с каким другим, как и запах откровенной бедности.

...
6