В каюте стояла удушающая жара. Я не могла спать с включенным кондиционером из-за шума, кроме того, он охлаждал воздух настолько сильно, что к утру у меня зуб на зуб от холода не попадал. Однако и так больше продолжаться не могло – чтобы ночью столбик термометра опустился всего на два градуса и застыл на отметке +34?! Воистину, страсти Господни творятся не только среди людей, но и сама природа как будто решила окончательно уморить надоедливое человечество! Футболка прилипла к телу, и я, вскочив с койки, брезгливо сорвала ее и бросила в корзину для грязного белья, ежедневно опустошавшуюся корабельной прачкой. Проведя под теплыми струями душа минут пятнадцать (мне так и не удалось добиться достаточно холодной температуры воды), я переоделась в другую футболку, натянула джинсы и вышла на палубу. Перед этим я взглянула на часы: половина третьего ночи!

Как и ожидалось, на палубе не оказалось ни души – кому взбредет в голову шляться там туда-сюда в такое время суток? Я оперлась о перила и подставила пылающее лицо морскому ветру. Криков чаек не было слышно – видимо, мы находились слишком далеко в открытом море. Кроме шума двигателей «Панацеи», я вообще ничего не слышала, и от этого мне стало как-то жутковато, словно я осталась здесь совершенно одна и вокруг – ни единой живой души. Глупо, конечно, ведь повсюду на корабле спали люди, а некоторые даже еще и не ложились, так как работали посменно. Наслаждаясь дыханием бриза, я глядела на воду за кормой, всю в пенных барашках волн, вырывавшихся из-под кормы тяжелой махины судна. Но вот на темной водяной глади я заметила яркое пятно света. Оно дрожало и металось, но в целом держалось на одном и том же месте – по правую сторону от меня. Перегнувшись через перила, я измерила высоту: не оставалось сомнений, что свет исходит с нижней палубы. Светили большим фонарем на воду, и я задалась вопросом: зачем это кому-то могло понадобиться? Через минуту я получила ответ: на большой скорости к «Панацее» приближался катер. Я обратила внимание на то, что, подходя к судну, он приглушил двигатели, а огни на нем и вовсе не горели. На носу его стоял человек. С того места, где я находилась, я не видела его лица, скрытого тенью, зато прекрасно рассмотрела блестящий черный автомат, перекинутый через плечо неизвестного. Следовало бы мне вернуться в каюту и забыть о том, что я видела, но моя беда как раз в том, что я никогда не поступаю так, как следует. Определив, где именно находится неизвестный с фонарем, я направилась к лестнице. На пути мне никто не встретился. На нижней палубе шум двигателей казался еще громче, но я почти не замечала его, стремясь поскорее выяснить, что же там происходит в такой поздний час. Наконец я оказалась внизу. Замедлила шаг, боясь обнаружить свое присутствие, и услышала приглушенную арабскую речь. Сколько же там всего народу и почему, что бы они там ни делали, они решили заняться этим в три часа ночи?

Выглянув из-за переборки, я увидела копошившихся на палубе людей – всего я насчитала восемь человек. Они занимались погрузкой, оттаскивая от борта какие-то тяжелые ящики с надписью: «Do not toss!» («Не кантовать!») Возвращаясь к борту, мужчины перегибались через него и с помощью канатов поднимали все новые и новые ящики, и я поняла: вот сейчас, прямо на моих глазах, происходит что-то нехорошее… Допустим, все вполне законно и груз – медикаменты или, скажем, продукты в стеклянных банках, которые могут разбиться от неосторожного обращения. Тогда – почему ночью, втихаря? Люди на палубе явно старались не производить лишнего шума, не включать свет, и все ради чего – чтобы взять на борт то, что вполне можно забрать и при свете дня? Кроме того, каждый ящик тащили по четыре человека сразу, значит, груз очень тяжелый. Что-то тут не складывалось… Эх, если б я хоть немного понимала по-арабски!

Погрузка продолжалась около получаса, и все это время я простояла неподвижно, наблюдая за действиями неизвестных. Затем я услышала, как заработали двигатели – видимо, это катер отшвартовался и поплыл прочь от нашего корабля. Оставшиеся на палубе люди подняли последние ящики и двинулись в сторону лестницы вниз – насколько я знала, там располагался трюм. Вряд ли мне стоит идти за ними и выяснить-таки, что находится внутри, поэтому, выждав немного, я решила вернуться в каюту. Подходя к лестнице, ведущей на мою палубу, я вдруг заметила тень, и она не была моей: та, чужая, тень неподвижно замерла у одной из переборок. Застыв от ужаса, я уставилась в ту сторону, лихорадочно прикидывая – какие у меня пути для отхода. Кто это – один из тех, кого я заметила на палубе во время погрузки? Если так, то почему он не схватил меня сразу?

Тень неожиданно рванулась в сторону и скрылась в той стороне, куда до этого спустились люди с ящиками.

* * *

Не дожидаясь сеанса связи с Елениным, я незамедлительно отправила ему донесение по электронной почте. Скорее всего, происшедшее никак не связано с целью моего пребывания на «Панацее», однако это может иметь отношение к Интерполу – вдруг на корабле перевозят наркотики? Случившееся ночью может означать, что капитан судна не в курсе дела… или в курсе, но не хочет, чтобы об этом узнало его начальство в Эр-Рияде… или еще что-нибудь. В любом случае Еленин наверняка захотел бы получить информацию из первых рук.

Спать я легла только в начале пятого, поэтому утром чувствовала себя разбитой. Это уж совершенно непростительно: пациенты не должны страдать по моей вине! Поэтому я провела под контрастным душем четверть часа, а за завтраком влила в себя пару галлонов крепчайшего кофе по-турецки. Вообще-то я его терпеть не могу: создается такое впечатление, что ты жуешь кофейные зерна, запивая их кипятком, но сейчас это было для меня как нельзя кстати. Обстановка в ресторане оставалась все такой же напряженной, телевизор по-прежнему работал.

– Пятьсот раненых! – бормотала Нур, ковыряя вилкой омлет с морепродуктами. – Десяток погибших под камнепадом… Аллах, абла, что вообще происходит?! Я же была в Египте с семьей – мы отдыхали в Шарме, там так здорово!

На экране мелькала хроника страшных событий, кадры сменяли один другой. Люди кричали, размахивали плакатами, и, несмотря на английскую речь за кадром, и так было понятно, что творится что-то невероятное.

– Просто кошмар! – воскликнула Сарика, подсаживаясь за наш столик со стаканом апельсинового сока в руке, качая головой с красиво уложенными кудрями. – Куда катится мир… Думаю, военные должны наконец вмешаться: зачем выводить танки на улицы, если они не собираются ничего предпринимать?

– Ой, не уверен, что это хорошее решение проблемы! – отозвался из-за соседнего столика холеный мужчина лет пятидесяти – пятидесяти пяти. Говорил он по-английски с акцентом.

– Ален Маршан, – очень тихо пояснила Сарика.

Так вот он какой, главный врач «Панацеи»! Я с интересом посмотрела на него и спросила:

– Почему вы так считаете?

– Да потому, мадам, что армия в Египте – это не просто военная сила, у них имеются в распоряжении огромные средства – я имею в виду, конечно же, генеральскую верхушку. Они держат предприятия, торгуют бензином, содержат отели на побережье и получают лицензии на строительство. Для них эта, с позволения сказать, «революция» – пока что неизвестный зверь, и они не представляют, чего от нее следует ожидать. При Мубараке они жили хорошо, но время для перемен уже назрело, поэтому сейчас армии придется решить нешуточную проблему: стрелять в собственный народ или встать на его сторону и позволить реформам свершиться!

Я украдкой взглянула на Имрана Хусейна. Сегодня он явно не был расположен к беседам и сидел в углу, подальше от всех, не сводя глаз с экрана.

– …Сегодня на площади Тахрир от ножевых ранений погиб шведский корреспондент, – вещал голос за кадром. – Демонстрации протеста переросли в грабежи и мародерство, разграблена одна из экспозиций Национального музея. Проводится срочная эвакуация туристов, аэропорты забиты до отказа…

В течение всего дня я не переставала думать о том, как долго продлится эта ситуация. Именно сегодня мы оперировали того самого египетского министра – вот уж кого происходящее должно интересовать больше, чем всех прочих! Через некоторое время планировалось высадить его в порту Каира или Александрии, но ведь, если беспорядки не утихнут, это будет невозможно осуществить.

В перерыве я спустилась в машинное отделение, чтобы поболтать со старшим механиком Сергеем, с которым познакомилась сразу по прибытии на судно. Чтобы не идти с пустыми руками, я прихватила с собой маленькую бутылочку «Бейлиса» из бара. Лучко страшно обрадовался подарку, и мы немного поговорили о судне. Механики редко выходили на палубу, и любой посетитель «сверху» был здесь редкостью. Оказалось, что Сергей, как и Саша Анохин из камбуза, работал на борту корабля уже больше трех лет.

– А что, меня все устраивает! – пожал он плечами, когда я спросила, как ему тут работается. – Бабки платят нехилые, работа, опять же, по специальности, народ культурный – что еще надо для счастья? Жена довольна, дети – тоже…

– Слушайте, Сережа, по ночам в машинном кто-то остается?

– А как же – у нас дежурства: вчера, к примеру, здесь был Фейсал… Почему вы интересуетесь?

«Да потому, что человек, находившийся здесь ночью, скорее всего, слышал шум, производимый людьми, грузившими ящики в трюм!» Не ответив ему, я снова спросила: