Гроус отпустил ее руку и, святые небеса, потрепал Алиону по голове, вслед за чем ушел прочь.

Она не сумела сдержать слез. Обида душила. Сколько, он думал, ей лет, десять? Он мог не смотреть на нее, как на девушку, но обращаться как с ребенком… это было просто унизительно.

В тот вечер, лежа в кровати, Алиона пообещала себе, что не позволит ни Гроусу, ни кому-то еще вести себя с ней как с глупой девчонкой.

Отдувались за поведение гостя хозяева дома. Алиона сделала все, чтобы домочадцы поняли: у их малышки Ли переходный возраст. Она неистово отстаивала права, все время чего-то требовала, а любое обращение к ней не как к взрослой, самостоятельной личности, воспринимала в штыки и устраивала скандалы.

Однако с посторонними по-прежнему тушевалась и старалась быть неприметной.

Теперь, когда они с Гроусом стали партнерами, Алиона строго-настрого велела себе быть взрослой, самодостаточной женщиной. Не позволять ему – вольно или невольно – заставлять ее ощущать себя незначительной, глупой, маленькой.

Когда он прямо сказал о ее скудном опыте в любовных делах, Алионе потребовалось несколько мгновений, чтобы справиться с собой.

– И зачем тогда вы выбрали именно меня в напарники? – спросила она, надеясь, что в голосе слышен вызов, но не обида.

 Гроус вздохнул. Прогуливаясь вдоль стола, он скучающе пояснил:

– В моем окружении не так много молодых женщин, госпожа Ламарин, особенно готовых пуститься в такого рода авантюру. В Совете подходящих кандидатур больше нет, что касается дочерей достопочтенных господ и дам – одни замужем, другие юны, а две девицы ведут слишком светский образ жизни, их лица – во всех газетах. Нам же нельзя раскрывать свои личности. Если Хранитель поймет, кто мы и откуда, это будет означать конец операции.

 Он оказался рядом с ней и, глядя прямо в глаза, проникновенно заявил:

– Недостаток опыта легко скрыть. Я научу вас, как заставить Ливингстона есть у вас с рук. Раскрою мир неограниченных возможностей, которые дарит вам ваша сила.

Между ними приземлилась диванная подушка. Это Данни напоминал о своем присутствии и, еще важнее, о своем отношении к подобным методам.

От такого выражения братской любви Алиона вздрогнула и, поняв, что невольно тоже подалась вперед, внимая сладким речам Гроуса, прижалась к спинке стула.

– Хотите сказать, будете учить меня соблазнять мужчин? – уточнила она. – Вам не кажется, что это…

Она задумалась, подбирая слова. Неприлично? Бесстыдно? Неуместно для молодой женщины и постороннего мужчины?

– … не так уж сложно, поверьте, – отмахнулся Гроус.

Его душевные переживания отличались от ее. Он волновался лишь об успехе операции. И потому ей тоже следовало оставить ненужные, назойливые мысли и подойти к задаче без сантиментов. С другой стороны, без ответов на некоторые вопросы нельзя было браться за дело:

– Разве можно управлять чувствами? И разве можно научить обаянию?

Гроус обогнул стол и сел за него, сжав руки в замок.

– Вы будете не влюблять Хранителя, а манипулировать им. Что нередко одно и то же, однако для манипуляции никакого значения не имеют все эти возвышенные материи. Только психология. Нами правят обычные человеческие реакции, которым мы подвержены гораздо сильнее, чем хотели бы думать. Поэтому научить обаянию, быть может, и нельзя, а вот научить обольщению можно.

Отвечал он терпеливо, без снисходительных ноток, потому Алиона уточнила:

– В чем тут разница? Разве обольщают не при помощи обаяния?

– Обаяние – дар, данный от природы или выпестованный годами, обольщение – процесс, который, при умелом анализе, легко разложить на пункты.

Алиона словно и впрямь оказалась на лекции. Будь у Гроуса доска, он бы сейчас выписал два основных термина, а затем попросил бы ее зазубрить их.

– Хорошо, но что насчет того, что у всех мужчин разный вкус? Одни предпочитают блондинок, другие брюнеток, кому-то нравятся высокие, кому-то миниатюрные.

– Цвет волос не так важен. А в целом вы достаточно миловидны, чтобы вас сочло привлекательной абсолютное большинство мужчин.

 Слова не прозвучали как комплимент, впрочем, и оскорблением назвать их было сложно. Пока Алиона пыталась осмыслить последнее высказывание, Гроус продолжил:

– К делу. Мы с вами, разумеется, едем в Союз Вечных Земель Морланда. У нас есть информация, что Ливингстон держит артефакт в своем поместье в предместьях Думтауна. Там нас ждет несколько светских мероприятий. Все, что требуется от вас: точно следовать моим указаниям.

Гроус двумя пальцами заставил черные папки проскользить по столу к Алионе.

– Вот наши дела. Их можете изучить сейчас и задать вопросы, если что-то непонятно.

Алиона приняла их, в то же время с досадой вздыхая:

– Жаль, что Ливингстон не захотел передать артефакт добровольно. Я понимаю необходимость этой кражи. Однако это все же неправильно. Как бы было замечательно найти другой выход…

 Гроус сердито сжал губы, а затем хладнокровно ответил:

– Я готов выслушать ваши рассуждения об аморальности наших планов, когда флот Южных Морей войдет в гавань Фентерры и разбомбит пару деревень, чтобы занять острова.

Алиона сглотнула. Хотелось бы ей быть чуть более циничной, как Гроус. Не испытывать таких мук совести.

Не желая сдаваться, она заметила:

– Может, все-таки удастся убедить Хранителя? Одно дело – визиты дипломатов. Другое – мы. Может, получится подружиться с ним и договориться о передаче артефакта.

– Подумайте, о ком вы печетесь. Стал бы хороший человек так безразлично относиться к судьбам даже не сотен, тысяч людей?

 Не найдя, что возразить, Алиона снова обратила свое внимание на папки в руках. Она с интересом открыла сначала первую, потом вторую.

– Вы будете моим отцом? – воскликнула она и рассмеялась, что скорее было вызвано смятением, чем настоящим весельем.

Данни, явно из любопытства, привстал, но мрачный взгляд хозяина дома заставил его опуститься обратно в кресло.

– В глазах Хранителя я не должен представлять никакой опасности для ваших отношений, – заметил Гроус в ответ на ее замешательство.

 Алиона взглянула на него, удивленно подняв брови.

– Просто… вы же старше меня всего на десять лет.

– Внимательнее посмотрите дела. Мы накинули четыре года мне, отняли столько же у вас. И вот вы юная, но уже совершеннолетняя дочь все еще молодого отца.

– Но почему вы не можете быть моим братом?

– Вы ведь не хотите на самом деле делать то, во что мы заставим Ливингстона поверить?

Потерев лоб, Алиона попыталась понять, на что намекал Гроус: с чем таким не справится брат, что под силу отцу?

– Нам нужна помеха, – снизошел он до пояснений. – Фигура достаточно внушительная, чтобы Ливингстон, очарованный вами, не спешил переходить к следующему этапу в отношениях. Вы под моей опекой, и я не позволю Хранителю даже поцеловать вас… если это не будет запланировано.

Любопытное уточнение.

Она старалась не смотреть в сторону Данни, чтобы не видеть его довольное лицо. Именно этим – чрезмерной защитой и контролем – занимались ее братья и настоящий отец. Только она решила, что останется, хотя бы на время, без их постоянного надзора, как на охранный пост вступил Гроус.

– Ну да… что ж, все выглядит вполне достоверно. Хороший план, господин Гроус.

– С этих пор можете называть меня только вымышленным именем, и только когда мы одни. Когда мы на людях, вы должны называть меня «папа».

 Собственные слова вызвали у него ухмылку. Сама Алиона готова была вновь расхохотаться, но горло отчего-то сжал спазм. Чувства, которые она испытала в свой четырнадцатый день рождения, вновь напомнили о себе.

Гроус обошел стол, чуть прошелся по комнате и застыл за спиной Алионы, что скоро стало нервировать ее. Она впилась взглядом в собственное дело, но, желая вернуть самообладание, отвлеклась и спросила:

– Не будет ли лучше, если я буду называть вас папой всегда?

Когда пауза затянулась, Алиона решила, что так и не услышит ответ. Однако Гроус все же сказал:

– Когда я буду обучать вас, ваше обращение ко мне как к отцу может быть неуместным, – голос его звучал равнодушно, будто речь шла об уроках математики.

 Алиона медленно кивнула. Данни вскочил на ноги, заслужив от сестры суровый взгляд.

 Гроус невозмутимо обошел Алиону и присел на угол стола:

– Если же вы случайно назовете меня моим вымышленным именем в присутствии посторонних, никто не обратит внимания. Это совсем не редкость, когда дети-подростки называют своих родителей по имени в силу непомерного желания казаться взрослее.

 Алиона бросила взгляд на личное дело Гроуса и, едва слышно фыркнув, произнесла:

– “Кроу Кальери”. Вы не слишком старались, придумывая себе псевдоним, не так ли?

– Как вы могли прочесть, мы будем выдавать себя за граждан Норбергии. Для жителя Морланда имена этой страны в целом звучат непривычно, поэтому у нас есть некоторая свобода в выборе. Вы много лет знаете меня как Кайлера Гроуса. Полагаю, ваши отец и братья зовут меня просто по фамилии, когда перемывают мне кости. Таким образом, выбрав имя, наиболее похожее на привычное вам, мы сведем опасность ошибки с вашей стороны к минимуму. В случае же, если вы забудетесь, люди сочтут, что ослышались.

– Лион Кальери, – она постучала пальцем по своему личному делу. – Тогда вы начинайте звать меня так.

Вздохнув, она снова вернулась к чтению текстов, однако не нашла там ничего, что могло бы позволить продолжить разговор. Страстно желая как можно скорее закончить беседу и покинуть этот дом, она спросила:

– Ну что ж… Когда мы отправляемся в Морланд? Мне нужно собрать вещи.

– Прежде, чем это произойдет, нам с вами необходимо немного подготовиться. Вы – личность не публичная, и все же нужно внести кое-какие изменения во внешность в качестве меры предосторожности. К тому же будет нелишним добавить нам с вами немного сходства.

Это показалось Алионе делом непростым. Волосы у обоих были темными, глаза – голубыми, только вот ее – как безоблачное небо, а его – как холодная сталь. Чертами они и вовсе обладали разными: у нее овальное лицо, пухлые губы, круглые глаза, широкие брови. Мягкие, плавные линии. У него же все будто высекли топором: остро, угловато, грубо. Губы узкие, скулы торчат, нос как клюв, взгляд из-под нависших бровей пронзительный. Да еще кожа Алионы, мраморно-белая, так отличалась от его смуглой, обветренной, словно он проводил свои дни не в кабинете, а где-нибудь на плантациях или на борту рыболовецкого судна. Совсем не аристократично.

– Волшебство обличия – не моя сильная сторона, – размышлял Гроус вслух, – поэтому, во избежание неприятностей, используем немагические методы изменения внешности. Я пригласил в ваш дом парикмахера и портного.

– Это мудрое решение, господин Гроус.

Он застыл, внимательно взглянув ей в глаза.

– То есть, папа. Или я должна сказать Кроу? Данная ситуация попадает под описанную вами? Или мы еще не начали работу над делом?

– Расслабься немного, Лион, – потребовал Гроус тоном, который совсем не располагал к умиротворению и спокойствию. – Будь проще. И не пытайся постоянно продемонстрировать свой интеллект.

Она удивленно подняла бровь: когда это она пыталась делать что-то подобное? По ее мнению, по крайней мере, в присутствии Гроуса, она только и делала, что непонимающе хлопала глазами и задавала идиотские вопросы.

– Женщина не должна быть глупой, – продолжал тем временем он, – но для быстрого достижения результата лучше, если она не носит мозги вместо сумочки. Ты должна обладать широким кругозором и живым умом, быть по-женски мудрой, но ни в коем случае не казаться умнее мужчины, являющегося целью. Не просто не быть равной по уму, – подчеркнул он, – но всячески демонстрировать ему его превосходство. Однако не перестарайся, поведение должно быть естественным.

 То, что он говорил, звучало как набор противоречий.

– Мое поведение не может быть естественным, когда я вынуждена играть.

 Гроус возвел глаза к потолку. После недолгой паузы он подался вперед, нависая над Алионой:

– Видите ли, госпожа Ламарин, – процедил он, – дело в том, что меня не волнуют ваши взгляды на то, как нужно вести себя в той или иной ситуации. Вы просто будете делать так, как я скажу. Я требую полного послушания.

 Щеки Алионы залило гневным румянцем. Данни попытался встать, но Гроус – теперь не фигурально, а на самом деле, при помощи магии – заставил его оставаться в кресле.

Алиона чувствовала, как сердце бьется в горле от злости и нервного напряжения. Именно этого она опасалась! Но к этому же и была готова.

– Не думайте, что можете разговаривать со мной в таком тоне! – прошипела она яростно, чувствуя, как раздуваются крылья носа. – Кем вы себя возомнили?

 Гроус отстранился, продолжая сидеть на столе. На его лице появилась самодовольная ухмылка.

– А теперь скажите откровенно, вы ощутили страх передо мной? Учитывая мою репутацию и нашу разницу в возрасте? Отвечайте честно.

 Обескураженная такой резкой сменой настроения, она нахмурила брови.

– Возможно, у меня возникло чувство… дискомфорта.

 Он кивнул.

– Можете облечь это в такую форму, если удобнее. Главное, ответьте на этот вопрос себе.

 «Безусловно».

– Но ваш ответ на мои слова был резким. Вами руководили эмоции, но в первую очередь вы заботились о своем будущем спокойствии. Вы притворялись более смелой, чем есть на самом деле, чтобы поставить меня на место и избавиться от диктатуры в дальнейшем. У вас была цель, – Гроус поднял одну руку, словно изображая чашу весов, – и было доступное средство, – он поднял вторую руку.

 Чаши весов уравновесились. Гроус внимательно смотрел на Алиону, которая глубоко задумалась.

– Вы поступаете так постоянно. В своем общении с людьми вы притворяетесь гораздо чаще, чем вам хотелось бы думать. Это и называется «взаимоотношения».