Блажь

 
Знаешь, желания наши – обычная блажь.
Ну, не исполнятся вовсе, – и что здесь такого?
Думалось раньше: полжизни легко ты отдашь,
Чтобы победы блаженства достичь неземного,
 
 
Вверх по ступеням к желанному счастью бежал.
Больно? Не в счёт, а бессонные ночи – привычка.
Скольких оставил за кругом? Да Бог с ним! Не жаль!
Жизнь будет завтра! Сегодня живём лишь в кавычках!
 
 
Ты от рождения верил то в джиннов, то в фей,
Предоставляя им право желанье исполнить.
Глядь, а на троне какой-то другой корифей,
Он фаворит. Ну а ты что хотел? И не вспомнить.
 
 
Не дотянулся твой невод до самого дна,
Где обитают и рыбки златые, и щуки…
Время желаний прошло. Цель вдали не видна.
Мы постигаем азы самой главной науки,
 
 
Той, где бессильны учёные разных мастей,
Где аксиомы доказывать надо порою.
Что же ты вновь от астрологов ждёшь новостей?
Шанс гороскопы сулят не ждунам, а героям!
 
 
Замер средь вечности. Мчался вперёд – не сбылось,
Остановился – всё то же. И где справедливость?
Разочарованных губит бессильная злость.
Знаю: ты сильный. А я? Просто не разозлилась…
 

«Я сейчас нахожусь в той поре…»

 
Я сейчас нахожусь в той поре,
Когда зеркало судит нещадно,
И когда ещё страшно стареть,
А судьба, словно нить Ариадны,
 
 
В лабиринты заводит, хотя
Выводить – её роль изначально…
Так стремительно годы летят
К дальней пристани вечной печали…
 
 
Я пока не смирилась в душе
С тем, что суд впереди неизбежен.
Тело – бренно, а сердце – мишень,
И защитный каркас слишком нежен.
 
 
Нет, мишенью я быть не хочу.
Слышишь, небо? Ты примешь как данность,
Что ни снайперу, ни палачу
Я в последний свой миг не достанусь,
 
 
И, летящие с разных сторон,
Не коснутся меня ваши пули.
И доверит мне вёсла Харон,
И не спросит, куда мы свернули…
 

Жемчуга

 
А снега, как водится,
Были слишком белые
И глаза слепили мне:
Как по ним идти?
Вьюга хороводится…
Что же мы наделали?
Встану обессиленно:
Видно, нет пути
 
 
Мне туда, где искорки
По снегам – жемчужные,
Где полозья – струнами,
Кони дышат в пар,
Месят снег неистово.
Я – слегка простужена,
Но такая юная,
Да и ты не стар.
 
 
Было время, помнится!
Были мы счастливые,
И летели птицами
Кони средь снегов…
Колокол на звоннице
Пел нам с переливами…
Не на кого злиться мне!
У меня врагов
 
 
От рожденья не было —
И сейчас не водится:
Все сулили искренне
Счастье да успех…
Достучусь до неба ли?
Вьюга хороводится,
Жемчугами-искрами
Вспыхивает снег…
 

Душа

 
Кто я? Да просто – душа.
Я бесконечна по сути,
Люди же, к смерти спеша,
Держат меня на распутье:
 
 
То в нечистоты макнут,
То отшлифуют до блеска…
Знать бы, когда будет суд,
Вдруг всё закончится резко?
 
 
Ссыплет остатки минут
Время, прощаясь навеки…
Чьи мне врата отомкнут:
В рай или в ад? Человеки!
 
 
Будьте ко мне понежней:
Я, хоть бессмертна, но всё же
В вечности плакать – больней…
Высуши слёзы, мой Боже,
 
 
Слабости людям прости —
Трудно им, скованным телом…
На перекрестье пути
Встретит их пусть тот, кто в белом…
 

Михаил Войтович

Непрожитые жизни

 
Сумрак. Сумерки,
Рваный свет сквозь прорехи небесные
Мир усыпал беспечными искрами;
Помнишь ведь, мы давно уже умерли,
И волнами бьёмся неистово
В эти скалы отвесные.
 
 
Росы. Россыпи
Жизни той непрожитой, непонятой,
Где не знали, что делать с крыльями…
Кто же мы и откуда, Господи,
Что скрываем за душами пыльными,
Прячем что под ладонями?
 
 
Годы, годные
Лишь на скуку да на проклятия,
Пролетели кометой стремительной;
Наши плёнки к началу отмотаны,
Чтобы путь свой короткий увидели
От прощания до зачатия.
 
 
Морось. Изморось
На полях ненаписанной повести
Лабиринтом становится каменным;
И столетья, шеренгой выстроясь,
Застывают суровым орнаментом
В состоянии невесомости.
 
 
Прозу праздную
Не услышат в грядущем безвременье,
Не расскажут промёрзшими глотками;
И как будто заразу опасную
Унаследуют Землю кроткие
С нерастраченным вдохновением.
 

Тишина

 
Давно забыли, что такое тишина,
И как целительны её живые струи,
Когда на море поднимается волна,
Впиваясь в берег еле слышным поцелуем.
 
 
Так дышит лес, не думая о завтра,
Так падает на землю снег,
Поёт одна без музыканта арфа,
И молча умирает человек.
 
 
Так звёзды спят в своём безмолвном вихре,
Так смотрят пики всех заоблачных вершин
В немом величии, размеренном и тихом…
Так светом наполняется кувшин души.
 
 
Вы вслушайтесь в её дыхание,
Поймайте этот безупречный ритм,
И ощутите лёгкое незримое касание —
Как будто вечность с вами тихо говорит.
 
 
Что здесь останется, когда и нас не станет,
Когда кричащий мир вдруг обратится в пыль?..
Всё зазвучит вокруг иными голосами,
Где тишина – единственная быль…
 

Рядовые эпох

 
Жизнь плоска —
На поверхности круг,
Сон туманный над вечным забвением,
Как и всё, что мы видим вокруг —
Лишь тоска
Пополам с удивлением.
 
 
Кто придаст
Глубину и объём
Блёклым мыслям в их мелкой ничтожности,
Кто погрузит нас в тот водоём —
Тайный пласт
На краю невозможности?
 
 
Скучен мир —
Слишком много томов,
Истрепались страницы несметные;
Больше нет здесь обильных даров,
Память стёрта до дыр,
Как подшивки газетные.
 
 
Вспыхнет век
Только мигом одним,
Что промчится с большим опозданием;
Станет ветром клубящийся дым,
И поймёт человек
Замысел мироздания.
 
 
Ключ найдут
От замков и дверей
К нашим грёзам, так и несбывшимся,
Чтоб избавить как можно скорей
От бессмысленных пут
Этих жизней приснившихся.
 
 
Всё уйдёт,
Перемелется в пыль,
Растворится в песках неизбежности…
А была ли та самая быль
В глубине тёмных вод —
Вероятность погрешности?
 
 
Встанут в строй
Рядовые эпох
На погосте пустынном и ветреном,
Пронесётся прощальный их вздох
Над остывшей землёй
И с восторгом, и с трепетом.
 

Мгновение с тобой

 
Дни сливались в недели,
Недели – в года,
И терялся твой след в поднебесье…
Звёзды снова мне пели,
Что время – вода,
Унесённая их странной песней.
 
 
Ты оставила метки
У обочины дней,
На границах чужих сновидений,
Я же, запертый в клетке,
Сторонился огней
В лабиринтах живых привидений.
 
 
Ты открыла мне двери,
Подобрала ключи
К одинокому рваному сердцу,
Холод смятой постели
Вдруг согрели лучи,
И от них никуда мне не деться…
 
 
Прожигает насквозь
Твой пронзительный взгляд,
Красота твоя гибель пророчит;
Слишком больно мне – врозь,
Нет дороги назад,
Где лишь злые постылые ночи.
 
 
Ты – и выход, и вход,
Совершенный сосуд,
Что таит в себе суть мироздания;
Глубина тёмных вод,
Вкус изысканных блюд,
Нежный трепет простого касания.
 
 
Из какого ты сна,
Каких дальних краёв
Прилетела восторженной птицей?
Там танцует весна,
Расцветает любовь,
Исчезают знакомые лица.
 
 
Там мы снова одно,
Там мы только вдвоём —
Ты всё ближе, родней и дороже,
Вместе быть не дано…
Пусть мы скоро умрём —
Мы об этом подумаем позже.
 
 
А сейчас – благодать,
На душе фейерверк,
Словно ангелов дивное пение —
Мне не жалко отдать,
Пока свет не померк,
Всё, что есть, лишь за это мгновение…
 

Майя

 
Безудержно солнце,
А греемся щепой,
И время смеётся
Над нашею тщетой,
Попытками втиснуть
В земные пределы
Небесные числа —
Знак духа и тела,
Над нашим упрямством,
Серьёзностью мудрой,
Убогим убранством
Под сахарной пудрой,
Над мыслью линейной,
Системой подсчёта,
Над бытом купейным
Без чувства полёта.
Но как нам добраться,
Любви не скрывая,
До горнего царства
В иллюзиях майя?
Творец неслучайно
Суть скрыл за завесой
Из боли и тайны
Под рябью небесной,
Сплошной пеленой
Нам застил провиденье,
Глухою стеной
И печатью сомненья.
Но всё ж иногда
В час крылатой Авроры,
Когда облака
Чертят в небе узоры,
Её нежный свет
Робко мира коснётся.
Мир мрачный в ответ
Широко улыбнётся,
На миг обнажив
Настоящие грани.
Миг этот прожив
Снова утро настанет…
 

Мы куда-то идём…

 
Мы куда-то идём
Сквозь преломленный свет,
И на тысячу миль
Ничего не видать,
И на тысячу лет —
Непроглядная тьма,
Где и ночью, и днём
Неприглядная быль,
И нам нечего ждать,
Пока светит луна.
 
 
Мы зачем-то поём,
Когда некому петь,
Когда голос пропал,
Провожает душа
Всех идущих на смерть,
Всех зовущих покой
В этих играх с огнём,
Где бушует напалм,
Мы живём, чуть дыша,
За прозрачной стеной.
 
 
Мы кого-то зовём
В тишине чёрных дней,
На остывших камнях
У безбрежной реки,
Без врагов, без друзей —
Лишь морщинистый лик
Первобытных времён
Нам напомнит о снах
Неизбывной тоски
Ненаписанных книг.
 
 
Почему-то не жаль
Ни себя, ни других —
Пыль минувших веков
Забивает нам рты
На орбитах земных
За последней чертой,
Нам не вырваться вдаль
Нам не сбросить оков,
Лишь пустые плоты
Плывут вслед за мечтой…
 

Словно Вселенная…

 
Словно Вселенная, необозрима,
Непознаваема, безгранична,
Кистью небесного пилигрима
Пишется путь твой личный.
 
 
Пропасти в нём, ущелья и бездны
Светом пронизаны, всех слепящим,
Кажется мир игрушечно-тесным.
Ты его делаешь настоящим.
 
 
Ты наполняешь его простором,
Сотканным из чудесных мгновений,
Замысловато-сложным узором
В бесконечности повторений…
 

Ирина Шевчук

Подранок

Ванька дрался отчаянно, остервенело, с какой-то совсем недетской злостью. Прикусив до крови нижнюю губу, рычал и фыркал, словно волчонок, нанося противнику беспорядочные, размашистые удары крепко сжатыми грязными кулачонками с содранной на костяшках кожей. Его обидчик, очевидно старший по возрасту, долговязый взъерошенный пацан, с ехидной усмешкой и явным физическим превосходством, особо не суетясь, лихо уворачивался от «ветряной мельницы» Ванькиных рук. Бил неспешно, но прицельно, как будто нехотя, вполсилы и, скорее всего, даже не столько с целью наподдать щеглу, сколько остудить его пыл и унизить. Нанося очередной удар извалявшемуся с головы до ног в грязном подтаявшем снегу мальцу, плюнул ему прямо в лицо и что-то злобно прошипел, как ядовитый змеёныш. От его слов Ванька вообще взбесился! Слёзы обиды и отчаянья брызнули из глаз, он неожиданно для врага пригнулся, втянул голову в плечи и, сгруппировавшись, как шальная пружина, кинулся вперёд, нанеся неожиданный нокаут сопернику, воткнувшись ему со всей силы головой прямо в живот. Долговязый, не устояв на скользкой снежной каше, рухнул на свой тощий зад. Поймав выгодный момент, Ванька накинулся на поверженного обидчика и начал его отчаянно пинать ногами.

Неизвестно чем бы закончилось это «ледовое побоище», если бы из-за угла дома во двор не вышел бригадир строителей, ремонтирующих ветхий двухэтажный деревянный дом, в котором проживал Ванька со своей матерью. Крепкий, лет пятидесяти мужчина, с седой, аккуратно стриженой бородой и усами, одетый в утеплённую камуфляжную куртку и вязаную шапку, кинулся разнимать юных «петухов». Одной рукой подхватил барахтающегося Ваньку и прижал его, дрыгающего ногами, себе под мышку, другой рукой схватил за шиворот долговязого и, слегка поддав ему коленом под зад, приказал отвалить восвояси, пообещав оборвать уши, если ещё раз посмеет изгаляться над Ванькой. Длинный тут же исчез из вида, а весь перепачканный, возбуждённый Ванька ещё долго не мог успокоиться, хлюпал носом, пытался отряхнуть от въевшейся грязи школьные брюки, метался по двору, собирая в коричневый рюкзак разбросанные тетради и учебники.

– Зачем ты меня остановил, дядя Егор? Я тебя просил? Чё ты лезешь не в свои дела? Я всё равно убью этого гада! Он – гад! Он – настоящий паршивый гад!

Мужчина, присев на корточки, снисходительно улыбался, поглаживая свои седые усы, и молча внимал Ванькиной истерике. Когда малой немного успокоился, подошёл к нему, приобнял за щуплое плечо крепкой рукой и спросил:

– Ну и что это было? Давай, валяй, делись секретами. Я – могила. Никому, ничего, ты же знаешь…

И тут пацана понесло:

– Я ведь мужик? Ну, скажи, дядя Егор, мужик?

– Кто бы сомневался! – с улыбкой молвил бородач.

– Мне хоть и десять лет всего, а я – настоящий мужик! Ни то, что мой батя-козёл! Это из-за него всё! Если бы он нас с мамкой не бросил, всё бы по-другому было. А то сбежал и прячется где-то, как крыса. Даже не вспомнил ни разу, что у него сын растёт! Мамка бедная старается, но она же – баба! А что баба может? У нас же, сам видишь, дом какой – печку топить надо, все удобства во дворе, вода в колонке. Всё дорого, блин! Дрова или уголь купить надо, в школу меня собрать надо. Кормиться тоже как-то надо! А у мамки работа – копейки платят! А тут ещё этот урод Генка и его дружки меня постоянно достают.

– А чего им от тебя надо-то?

– Да спроси их! Генка и в школе меня постоянно дёргает и пинает. Телефон заберут и дразнят потом: «Догони и отбери свой „крутой“ мобильник! Или беги к мамке в столовку, пожалуйся, пусть сопли вытрет!» Ничего он у меня и не задрипанный! – Словно в доказательство сказанных слов достал Ванька из кармана школьных штанов свой простенький, давно устаревшей модели сотовый телефон. Заботливо потёр маленький экран и кнопки рукавом, для чего-то включил подсветку, продемонстрировал дяде Егору звуковой сигнал, похожий на свисток закипающего чайника, включил режим вибрации, довольный и успокоенный сунул изрядно пошарпанный гаджет обратно в карман.

– Ну что, плохой что ли телефон? Да у других пацанов и такого нет! Ясно, что они со своими «Айфонами» выпендриваются. Ну так у него батя в пограничной части служит, при звёздах на погонах, на «Крузаке» катается, а моя мамка тарелки в школьной столовке моет. Мне что теперь – от зависти удавиться что ли?

– Брось ты, Ванька, кипятиться! Сам же говоришь, что ты мужик, а не слабак какой-то тряпичный. Ну так утри нос и кончай причитать, как старухи на лавке. Я тебе, парень, вот что скажу – что из человека получится – время покажет! Ещё не факт, что этот Генка, мамкой и папкой облизанный со всех сторон, чего-то путного в своей жизни добьётся. Оно ведь, Вань, как легко даётся, так легко и спускается. Я уж, Слава Богу, пожил и кое-что в людях видеть научился. Ты, главное, злобу в себе не копи. Злым быть – последнее дело! Да и за что, и на кого злиться? На отца твоего, который сбежал? Да и флаг ему в руки, и перо в одно место для скорости, если ветер дунет. Шучу, конечно! Знать его не знаю, да и судить не берусь. Жизнь всех рассудит. А ты мамку жалей! Вот её оскорблять и обижать сам не смей и никому не позволяй! Надо будет – даже в глотку вцепись! Понял, пацан? Ладно, я тут с тобой лясы точу, а у меня там машина с металлом для крыши сейчас прийти должна. Пойду своих работничков гонять, просто беда – только отвернёшься, то накосячат, то сидят в носу ковыряют, то местные ваши у них что-то свистнут. Народ тут – гнилой! Для них же стараемся, торчим в командировке в этом медвежьем углу, домишки ваши «дореволюционные» в божеский вид привести пытаемся, так нет же – воруют всё, что под руку попадёт. Сами же у себя и прут – идиоты! Ну, ты, парень, не в счёт, с тобой мы – почти кореша стали! Я прав?

– Точно, дядь Егор! Я вас сразу зауважал. Вы – клёвый мужик! И даже водку не пьёте, и даже не курите!

– Ну, спасибо, дружбан, за уважение! Давай «пять», и пошёл я воевать дальше.

Шлепнув большой шершавой ладонью о Ванькину измазюканную пятерню, Егор Данилыч похлопал пацана по плечу и ушёл на свою строительную «передовую».

Морозное декабрьское утро встречало первых прохожих рыхлым, пушистым снегом, белым покрывалом укрывшим вчерашнюю грязь и распутицу во дворах и на окрестных дорогах. Мир как-то обновился, всё вокруг стало немного чище, тише и новее. Рабочий день едва начался, а бригада суетливых корейцев под руководством опытного строителя Егора Данилыча уже копошилась на монтажных лесах, буквально на глазах преображая фасад деревянного дома, ещё в 50-е годы прошлого века наспех срубленного зеками из местной колонии общего режима. Похоже, с тех самых пор эти жилища не видели ни одного капитального ремонта. Обшарпанные кирпичные печные трубы в два ряда по четыре штуки в каждом не один десяток лет коптили небо чёрной угольной гарью, сиротливо усевшись на прогнивших и растрескавшихся от старости, латанных-перелатанных горемычными жильцами шиферных крышах. Людей заезжих это небольшое приморское поселение, расположенное на берегу Амурского залива, своим непрезентабельным внешним видом явно никогда не впечатляло. А уж последние годы обветшавшие, покосившиеся домишки со всеми удобствами во дворе даже на неприхотливых местных жителей стали навевать уныние и тоску. И без того редко просыхающее от хронических запоев население всё чаще стало списывать своё беспробудное пьянство на невыносимые для человеческого проживания жилищные условия, отсутствие работы и жуткую скукотищу. Ни клуба, ни библиотеки, ни какого-либо другого заведения для культурного досуга здесь давно не припомнят. Несколько частных продуктовых магазинчиков-лавочек, небольшой детский сад и школа – вот, пожалуй, и все признаки цивилизации в этом Богом забытом уголке. Основное трудоспособное население составляют две категории служащих – одни служат в пограничной части, охраняют Российско-Китайскую границу, а другие – вольных поселенцев из числа осуждённых законом сограждан.

Размытая последним осенним тайфуном и без того похожая на ребристую стиральную доску грунтовая дорога, соединяющая посёлок с ближайшим более-менее крупным населённым пунктом, доставляет местному населению ещё большие проблемы и неудобства, чем убогое жильё. Расстояние, чуть более пятнадцати километров, люди здесь преодолевают как круглогодичную полосу препятствий, поминая местную власть и дорожные службы самыми «изысканными» эпитетами! Никакого регулярного автобусного сообщения с цивилизацией здесь давно не припомнят. Добираются до районного центра на приём к врачу или для приобретения чего-то более серьёзного, чем хлеб, консервы и крупы, кто как может. Поэтому для таких пацанов, как Ванька, выезд за пределы места постоянного обитания – настоящий праздник, который случается от силы несколько раз в год, чаще в период летних каникул. Но мечтает и готовится к таким событиям Ванька задолго и основательно, складывая звенящие рублики в пустую ярко-красную жестяную банку из-под «Пепси-Колы». Наполняется импровизированная копилка жутко медленно, ведь падающие туда рублики мальцу приходится выкраивать из выделяемых мамкой раз в неделю незначительных сумм на карманные расходы. А так хочется иногда и «Сникерс» пожевать, и чипсами похрустеть…