Образ Александра прямо-таки завораживал его полководцев, особенно после смерти царя. Они начали подражать его жестам, одеяниям, головным уборам, повороту головы. Устраивали пиры так, как ему нравилось, и чеканили его профиль на монетах. Один из гетайров отрастил волнистые кудри, чтобы рассыпались по плечам, как у Александра. Военачальник Эвмен утверждал, будто покойный царь является ему во снах и беседует с ним. Птолемей пустил слух, что приходится Александру братом по отцу. Однажды несколько соперничающих преемников собрались в шатре перед пустым троном и скипетром: во все время переговоров им казалось, что покойный руководит их спором.
Все тосковали по Александру и лелеяли его призрак, но в то же время бойко расколачивали на кусочки оставленную им мировую империю, убирая одного за другим царских родичей и предавая доверие самых близких. О такой любви, вероятно, думал Оскар Уайльд, когда написал в «Балладе Редингской тюрьмы»: «Каждый, кто на свете жил, любимых убивал».
В борьбе за память об Александре Птолемею удалось исхитриться и обыграть всех. Самый блестящий ход состоял в том, что он заполучил в свое распоряжение царский труп. Как никто другой, он понимал неоценимые возможности, крывшиеся в символическом выставлении напоказ бренных останков.
Осенью 322 года до нашей эры из Вавилона в Македонию отбыла похоронная процессия. Тело, бальзамированное медом и пряностями, везли в золотом гробу, на траурной колеснице, убранство которой источники описывают как трогательную китчевую мешанину из балдахинов, пурпурных занавесей, кистей, позолоченных статуй, шитья и венцов. Ранее Птолемей подружился с главой процессии. При его пособничестве добился, чтобы процессия сделала крюк в сторону Дамаска, после чего вышел наперерез с большим войском и похитил гроб. Генерал Диадох Пердикка, подготовивший в Македонии царскую могилу, чуть не задохнулся от ярости, прознав о похищении, и выступил в поход на Египет, однако в ходе провальной кампании был убит своими же воинами. Птолемей выиграл. Он перевез труп в Александрию и поместил в открытом для публики мавзолее, который превратился в притягательную достопримечательность для поклонников некротуризма. Попрощаться с Александром приехал, в частности, первый римский император Август. Он возложил на хрустальную крышку саркофага венок и попросил разрешения дотронуться до тела. Злые языки утверждают, что, целуя Александра, он сломал ему нос. Во время одного из народных бунтов саркофаг был разрушен, и до сих пор археологи безуспешно ищут место, где он находился. Некоторые полагают, что тело постиг конец, достойный космополита Александра: его растащили по кусочкам, понаделали амулетов и развезли по всему неизмеримому, некогда им завоеванному миру.
Говорят, когда Август почтил память Александра в мавзолее, его спросили, не желает ли он посмотреть усыпальницу Птолемеев. «Я пришел увидеть царя, а не мертвецов», – отвечал он. В этих словах отражена драма диадохов, преемников Александра: все считали их шайкой посредственных заместителей, жалким довеском к легенде. Им недоставало царской харизмы, и лишь присоседившись к образу покойного государя, они могли рассчитывать на уважение. Потому они и рядились в Александра изо всех сил, желая, чтобы люди их путали, – как в наши дни делают неутомимые подражатели Элвиса.
Следуя этой игре подобий и аналогий, царь Птолемей захотел нанять в учителя своим детям Аристотеля, некогда воспитавшего Александра. Но философ умер в 322 году, всего несколько месяцев спустя после кончины знаменитого ученика. Слегка разочарованный Птолемей вынужден был снизить планку и послал гонцов в школу Аристотеля в Афинах, Ликей, чтобы предложить щедро оплачиваемую должность самым прославленным мудрецам эпохи. Двое приняли предложение: один должен был заняться воспитанием царских отпрысков, второй – обустраивать Великую библиотеку.
Нового ответственного за приобретение и упорядочивание книг звали Деметрий Фалерский. Он изобрел ремесло библиотекаря, ранее не существовавшее. Молодые годы подготовили его к интеллектуальным задачам и умению управлять. Отучившись в Ликее, он на целое десятилетие нырнул в водоворот политики. В Афинах познакомился с первой библиотекой, построенной на принципах разума, – коллекцией самого Аристотеля, прозванного Читателем. В более чем двухстах трактатах Аристотель стремился познать структуру мира и разделил ее на части (физика, биология, астрономия, логика, этика, эстетика, риторика, политика, метафизика). Там, среди книжных полок учителя, успокаиваемый его строгими классификациями, Деметрий, вероятно, и понял, что владение книгами – все равно что балансирование на канате. Попытка соединить разрозненные фрагменты вселенной, пока не получится наделенное смыслом целое. Гармоничная архитектура, противостоящая хаосу. Песчаная скульптура. Берлога, куда мы тащим все, что страшимся забыть. Память мира. Волнорез, о который разбивается цунами времени.
Деметрий перенес в Египет аристотелевскую модель мышления, венчавшую в ту пору западную науку. Говорили, что Аристотель научил александрийцев устройству библиотеки. Это нельзя понимать буквально, ведь он никогда не бывал в Египте. Зато оказал влияние косвенно, через своего удачливого ученика, бежавшего в юный город от превратностей афинской политики. Однако, несмотря на добрые намерения, Деметрий не смог противиться соблазну и пустился в интриги при дворе Птолемея. Участвовал в заговорах, впал в немилость, был арестован. И все же его пребывание в Александрии оставило ощутимый след. Благодаря ему в Библиотеке поселился благожелательный призрак, дух Аристотеля, страстного любителя книг.
Деметрий должен был регулярно посылать Птолемею отчет о том, как продвигается работа. Начинал он так: «Великому царю от Деметрия. Повинуясь царскому приказу добавить к собранию Библиотеки недостающие книги и сделать ее полной, а равно и восстановить должным образом книги, которых не пощадила изменчивая фортуна, я взялся за дело со всем тщанием и теперь отчитываюсь».
Дело не отличалось простотой. Греческих текстов было почти не раздобыть, не преодолевая огромных расстояний. В храмах, дворцах и богатых домах свитки имелись в изобилии, но на египетском, а Птолемей не снизошел бы до изучения языка своих подданных. Одна только Клеопатра, последняя в роду, обладавшая, по свидетельствам, поразительными способностями к языкам, умела говорить и читать по-египетски.
Деметрий выбрал людей, вооружил, снабдил деньгами – и отправил в Анатолию, на острова Эгейского моря и в Грецию, в погоню за греческими текстами. В то же время, как я упоминала, таможенников обязали обыскивать все прибывавшие суда и изымать все найденные на борту книги. Вновь купленные или конфискованные произведения отправлялись в хранилища, где подручные Деметрия описывали их и составляли каталог. Те книги представляли собой папирусные цилиндры без всяких обложек и корешков – не говоря уже о суперобложках, в том числе изготовленных к случаю, призванных дать нам понять, какой знаменитый потрясающий шедевр скрывается под ними. Тогда догадаться о содержании книги с первого взгляда было трудно, а если у кого-то имелась дюжина книг и он желал частенько в них заглядывать, начинался настоящий кавардак. Для библиотеки это и подавно не годилось, и решение нашли – но не идеальное. Заполняя полки, у краешка каждого свитка помещали табличку – так и норовившую упасть – с указанием автора, названия и происхождения текста.
Рассказывают, во время очередного царского визита в библиотеку Деметрий предложил пополнить коллекцию книгами иудейского закона, тщательно выверенными. «Что же тебе мешает?» – удивился царь. Он давно дал библиотекарю карт-бланш. «Нужен перевод. Они написаны по-еврейски».
Мало кто понимал тогда по-еврейски даже в Иерусалиме, где большинство населения говорило на арамейском, – на этом же языке несколько веков спустя проповедовал Иисус. Александрийские евреи – могущественная община, занимавшая целый квартал города, – начали потихоньку переводить свои священные книги на греческий, но дело двигалось медленно и урывками, поскольку наиболее ортодоксальные сопротивлялись новшествам. В синагогах шли ожесточенные споры, как позже у католиков в связи с прекращением месс на латыни. Следовательно, если главный библиотекарь намеревался заиметь полную и точную версию Торы, ее требовалось заказать.
Предание гласит, что Деметрий написал письмо первосвященнику Елеазару в Иерусалим. От имени Птолемея он попросил прислать в Александрию лучших знатоков Закона, способных перевести его. Елеазар с радостью ответил на письмо и принял прилагавшиеся к письму дары. Через месяц, проделав долгий путь по обжигающим синайским пескам, в Египет прибыли семьдесят два иудейских мудреца, по шести от каждого колена, лучшие из лучших среди раввинов. Их поселили у самого моря, в доме на острове Фарос, «погруженном в глубокий покой». Деметрий с помощниками часто навещал их и проверял, как двигается работа. Считается, что в спокойствии и уединении они закончили перевод Пятикнижия за семьдесят два дня, а потом вернулись в Иерусалим. В память об этой истории греческий перевод Библии называется «Библией семидесяти толковников».
Тот, кто поведал нам об этих событиях, некий Аристей, утверждает, что видел все своими глазами. Сегодня мы знаем, что текст Аристея – фальсификация, но сквозь хитросплетенные выдумки в нем проглядывают исторические факты. Мир менялся, и Александрия не отставала от него. Греческий язык превращался в новый лингва франка, язык-посредник. То был, разумеется, не греческий Еврипида или Платона, а доступная разновидность, называемая койне, нечто наподобие корявого английского, на котором мы изъясняемся в отелях и аэропортах, когда едем в отпуск. Македонские цари решили насадить греческий по всей империи как символ политической силы и культурного превосходства, не оставляя ближнему выбора: хочешь чего-то добиться – учи язык. И все же универсальное мышление Александра и Аристотеля нашло некоторый отклик в их неподатливых шовинистических умах. Новых подданных, соображали они, для лучшего управления тоже нужно понимать. В этом свете легко объяснимы экономические и интеллектуальные усилия по переводу иноязычных книг, особенно религиозных текстов, каковые суть карты душ человеческих. Александрийская библиотека появилась не только чтобы дать приют прошлому и его наследию. Она подгоняла создание общества, которое мы можем считать – как и наше – глобализованным.
Эту первоначальную глобализацию принято называть «эллинизмом». Общие обычаи, верования и образ жизни укоренились на завоеванных Александром территориях – от Анатолии до Пенджаба. Греческой архитектуре подражали в далекой Ливии и даже на острове Ява. На греческом языке африканцы могли общаться с азиатами. Плутарх утверждает, что в Вавилоне читали Гомера, а дети в Персии, Сузах и Гедросии – ныне эта территория разделена между Пакистаном, Афганистаном и Ираном – изучали на уроках трагедии Софокла и Еврипида. Благодаря торговле, образованию и смешению народов огромная часть мира оказалась подвержена культурной ассимиляции. От Европы до Индии то тут, то там попадались узнаваемые города: пересекающиеся под прямым углом широкие улицы – по гипподамовой системе, агоры (площади для торговли и народных собраний), театры, гимнасии, надписи на греческом, храмы с разукрашенными фронтонами. Это были отличительные знаки тогдашнего империализма, какими сегодня являются кока-кола, Макдоналдс, неоновая реклама, торговые центры, голливудское кино и продукты Apple, причесывающие мир под одну гребенку.
Как и в наши дни, недовольных хватало. Среди завоеванных народов многие сопротивлялись колонизации. Но и между греками встречались брюзги, вспоминавшие времена аристократической независимости и неспособные вжиться в новое космополитичное общество. О святая чистота былого! Внезапно повсюду стало полно вшивых иноземцев. Мир расширял горизонты, люди перебирались с места на место, свободные работники не могли конкурировать с восточными рабами. Рос cтрaх перед другим, иным. Грамматик по имени Апион возмущался, что евреи занимают лучший квартал в городе, прямо у царского дворца, а Гекатей, грек, посетивший Египет при Птолемеях, сетовал на ксенофобию со стороны иудеев. Случались стычки, иногда кровопролитные, между общинами. Историк Диодор сообщает, что однажды толпа взбешенных египтян разорвала на куски чужеземца, убившего священное животное – кошку.
Перемены давались тяжело. Многие греки, веками жившие в маленьких городах, где управление осуществляли местные граждане, вдруг оказались подданными огромных царств. Им казалось, будто их вырвали с корнем, переместили, будто они затеряны в необъятной вселенной и зависят от далеких сил, к которым не подступишься. Восторжествовал индивидуализм, обострилось чувство одиночества.
О проекте
О подписке
Другие проекты