© И. Рихтер, 2025
© «Время», 2025
Я лежу на диване у Изабеллы, с трех сторон вокруг – голубые крашеные стены, а с четвертой – книжный шкаф, который отгораживает часть комнаты, отведенной ее мужу, и не дает пробиваться ярким лучам летнего солнца. Стен без обоев в нашей империи не бывает, и я такие увижу только в Америке в далеком еще будущем. Муж Изабеллы в отъезде, обе дочери, примерно мои ровесницы, тоже. Мне как-то удается вытеснять их образы из головы, чтобы они, как солнечный свет, заслоненный шкафом, не слепили мне глаза. А мы с ней уединились на узеньком диванчике, где она обычно спит.
Кожа у нее белая, по плечам рассыпаются темные волосы, а пышное тело – как у одной из бесчисленных прелестниц Ренуара, которые на Западе, должно быть, давно всем приелись, а в нашей целомудренной империи считаются запретным плодом. Изабелле слегка за сорок, ростом она невелика, а роскошной фигурой напоминает мою бывшую соседку Валерию, в которую я был влюблен в трехлетнем возрасте.
Тело ее укрыто от меня простыней, комбинацией и маленькими белыми ручками. Видно только лицо. Я пытаюсь сдернуть простыню, чтобы увидеть свою женщину во всей красе, пробую снять с нее шелковистую бежевую комбинацию, но Изабелла в страхе и смущении натягивает ее обратно. Когда же я наконец резко и настойчиво обнажаю бедняжку, она сразу прикрывается руками. Я вижу только, что ее большие груди, оказывается, начинаются со складок кожи сантиметрах в десяти ниже подмышек.
Получается, мы занимаемся сексом на ее узком диванчике, под рассеянным солнечным светом. Изабелла лежит на спине, лицо ее сияет небывалой сосредоточенностью, нежностью и упоением. Вот что такое секс, оказывается. Еще месяц назад я этого не знал. А теперь знаю – и все благодаря Изабелле Семеновне, своей учительнице.
Волна пронзительного ощущения зарождается у меня в паху, стремительно крепнет и накрывает меня с головой. Вскоре я выныриваю из-под этой волны и чувствую, как она медленно отступает, оставляя после себя слабость и упадок сил вроде тех, которые я переживу лет шесть спустя, после тяжелого мононуклеоза. Под простыней я отстраняюсь от Изабеллы, которая быстро смыкает бедра и поворачивается лицом ко мне. Мы лежим на расстоянии ладони друг от друга, я все еще прихожу в себя. С Изабеллой получается, пожалуй, медленнее, чем с моим верным плакатом, изображающим совершенно нееврейскую блондинку Милен Демонжо. Медленнее, и не так ярко.
Обессиленный, я засыпаю, а проснувшись уже в сумерках, застаю Изабеллу сидящей с ногами на диване рядом со мной. Обнимая обнаженными руками свои прикрытые простыней колени, она пристально на меня смотрит.
«Ты так по-хозяйски прижимал меня к себе во сне, – говорит она с гордостью, – как будто я – твоя». Она тянется ко мне и гладит меня по голове. Она ждет моего ответа.
Вместо ответа я смотрю на нее, стараясь скрыть удивление. Присваивать Изабеллу вовсе не входило в мои планы. Я думал, что планы мои, то есть наши, состояли только в том, чтобы тайно встретиться у нее дома, и в этом мы вполне преуспели. Мы занимались сексом (или любовью, как точно это назвать я по-прежнему не понимаю), о чем пока еще никто не знает: ни мои друзья и родные, ни ее муж и дети. А если никто об этом не узнает, то никому и не будет плохо.
Может, Изабелла и ее знаменитые друзья живут не по таким правилам, как мои родители, но все равно, если никому не плохо – ничего страшного не случилось. Изабелла смотрит на меня в ожидании, но сказать мне нечего. И вообще я растерян. Главные уроки житейской мудрости, полученные мною в раннем детстве от мамы, заключались в том, чтобы я всегда ублажал учителей и держался своих – то есть евреев. Я только что переспал со своей рафинированной учительницей, еврейкой, которая годится мне в матери. Она явно мною довольна. Будь Изабелла не замужем и моложе лет на двадцать пять, мама бы тоже не возражала.
Вот вам и весь юношеский бунт. Вот вам и рывок в неизвестность со стороны тихого еврейского юноши, будущего интеллигента и инженера.
Изабелла, так и не дождавшись от меня ответа, начинает снова.
«Ты так по-хозяйски прижимал меня к себе во сне, как будто я – твоя», – настойчиво повторяет она.
И я понимаю, что прижимать ее к себе по-хозяйски, как будто она моя, – это очень, очень, очень хорошо.
Жид, жид по веревочке бежит,
А веревка лопнула и жида прихлопнула!
Первый свой урок житейской мудрости я получаю в пять лет. Мы только что обменяли свою комнату в коммуналке у вокзала, то есть в центре, на отдельную двухкомнатную квартиру, предмет всеобщих мечтаний, в далекой новостройке на южных холмах с видом на город, то есть на окраине.
Считалочка про жида в моем новом районе, похоже, сильно популярна. Вскоре после переезда мы с моей рассеянной няней Валей идем на детскую площадку по соседству с домом. Площадка, как и вся застройка вокруг, сравнительно новая, и снабжена песочницей (правда, без песка), лазалкой, турником, гимнастическими кольцами и двумя качелями. На момент нашего появления всем этим оборудованием увлеченно пользуются трое мальчишек моего возраста, которые вскоре принимаются, подхихикивая, распевать считалочку про жида.
Стишок такой привязчивый, что я тут же его запоминаю. Я весело присоединяюсь к хору моих, должно быть, будущих друзей, и мы вчетвером распеваем эту песенку, пробираясь по лазалке в виде купола из коротких металлических прутьев, густо выкрашенных алым и соединенных синими шарами. Мы лазаем то вверх, то вниз, перелезаем через купол, прыгаем, падаем, не переставая петь. Классный стишок! Умереть можно со смеху! А последняя строчка какова! Прямо слышно, как лопается канат, и жид падает с высоты наземь!
Мне не терпится прийти домой, чтобы спеть эту песенку маме. Я тащу няню за руку, как гончая на поводке. Валя на мою песенку внимания не обращает, а может, притворяется, что не слышит. Ее равнодушие не охлаждает моего пыла – я уверен, что мама будет в восторге, ведь она обожает слушать, как я пою, и хвастаться друзьям моими талантами. Потому что я – юное дарование. Я умею петь на испанском и итальянском, а дети маминых друзей петь вообще не умеют.
Юным поющим дарованием я стал в три года, наслушавшись популярных пластинок в коммуналке, откуда мы только что съехали. Пластинки принадлежали одной из семей наших соседей, которые жили в самом конце коридора, – тощему, болезненному на вид мужу и еще более исхудалой жене. Муж работал в гастрономе по соседству и выменивал ворованное оттуда мясо на питьевой спирт. Каждую субботу его жена готовила остатки «одолженной» говядины на общей кухне, а потом торжественно несла эту стряпню в их комнату в качестве закуски к неправедно добытому спирту.
В ходе этих субботних запоев они крутили свои любимые итальянские песни в исполнении юного обладателя божественно чистого голоса, легендарного Робертино Лоретти. При первых звуках этого ангельского тенора я стремглав пускался по темному коридору нашей девятой квартиры в комнату нездоровой пары, где я проносился мимо огромного, ядовито-зеленого дивана прямо к источнику этого чуда. Источником была старенькая черная радиола, то есть приемник с проигрывателем, спрятанным под откидной крышкой. Древняя вертушка работала только с одноразовыми стальными иглами и пластинками на семьдесят восемь оборотов, у которых на каждой стороне помещалась всего одна песня. Мою любимую «Бесаме мучо» исполнял не юный ангел Робертино, а какой-то явно не юный мужчина с сиплым, наверное от спирта, голосом. Пел он по-испански:
Bésame, bésame mucho
Como si fuera esta noche la última vez.
Bésame, bésame mucho
Que tengo miedo perderte, perderte después.
Родителей поразило, как, увлекшись «Бесаме мучо», я мгновенно научился ее петь. Я точно следовал мелодии, подражал сиплому голосу певца и даже неплохо воспроизводил звучание слов. Раз мама обожает, как я пою «Бесаме мучо», размышлял я по дороге домой, ей точно понравится, как я сегодня расширил свой репертуар.
Перед ужином (который у нас происходит на кухне) я усаживаю маму на нянин диванчик. Я исполняю для нее «Жида», как пел «Бесаме мучо» в нашей старой квартире у вокзала. Однако при первых же словах песенки мама принимает такой огорченный и сердитый вид, как будто я серьезно провинился. Она ничего не говорит, но после ужина они с папой совещаются в своей маленькой спальне. Я представляю, как они молча сидят у окна, а потом заводят разговор. На дворе лето, дни длинные. Комната залита мягким вечерним светом. Лицо папы – длинное, узкое, испещренное рябинами от подростковых угрей, – наверное, как всегда, спокойно, а округлое, гладкое, привлекательное лицо мамы – тревожно.
Уже почти стемнело, когда родители наконец выходят из спальни и велят мне идти в большую комнату, чтобы «серьезно поговорить» и преподать мне первый урок житейской мудрости. Мне еще предстоит выслушать много подобных лекций, которые, словно кусочки разрезного пазла, будут складываться в глянцевую картинку блестящего и счастливого будущего. Мама включает свет, и мы на мгновение зажмуриваемся. Три лампочки по шестьдесят ватт, вкрученные в простенькую люстру, слепят глаза. Все еще щурясь, мы усаживаемся в кружок.
– Не пой эту песню, сын, – говорит папа.
Слово «сын» подчеркивает всю важность этого случая, ведь иначе меня назвали бы как-нибудь ласково, как обычно.
– Не пой эту песню, сын, – повторяет он, и тут я замечаю, что он избегает слова «жид», – это нехорошая песня.
Я ошеломлен. Раньше мне никогда не запрещали петь, наоборот, всегда просили встать на табуретку и петь для друзей. В этом состоит жизнь юного дарования. Да и песенка мне нравится.
Объяснение, что песня «нехорошая», меня не удовлетворяет своей туманностью, и я вступаю с родителями в спор.
– Пап, – говорю я, – при чем тут хорошая она или нехорошая? Ты же любишь, когда я пою песенку про ножик в тумане. Вот послушай:
Вышел месяц из тумана,
Вынул ножик из кармана,
Буду резать, буду бить —
Все равно тебе водить!
Почему же «Вынул ножик из кармана» – хорошая песенка, а «Жид на веревочке» – нехорошая? – настаиваю я. – Песенка про ножик еще хуже, чем про жида. Я ее постоянно пою, да ее все поют, и ты мне никогда не запрещаешь. Хочу и про жида петь! – говорю я.
За окном сгущается тьма. Папа слушает меня молча, стараясь сохранять спокойствие. Мама сердито ерзает, расстроенная моим упрямством. Наконец губы отца шевелятся – он продолжает, а я стараюсь понять его слова.
– Жид – это ругательство, так обзывают евреев.
– Ну и что?
– А то… что мы евреи, – с трудом выговаривает он.
– И я? – спрашиваю я.
– Да, и ты, – говорит он. И продолжает, с явным от того облегчением. Лед разбит, ругательное слово «еврей» сказано, беседа завязана. Теперь остается только поучать: – Ты еврей, ты жид, так что эта песенка-дразнилка о евреях – о тебе, сын.
– Пап, а откуда людям знать, что я еврей?
– Ты выглядишь как еврей, сынок. Этого не спрячешь… Тебя везде узнают.
– Еврей всегда остается евреем, – неловко добавляет мама почему-то скороговоркой и подводит итог: – Всегда держись своих.
Я ложусь спать, пораженный этим новым знанием. Я не могу быть евреем и жидом, думаю я, это совсем нечестно. Никто на площадке не обзывал меня жидом. Мы пели песенку все вместе! Папа просто ничего не понимает.
Наутро мне по-прежнему всего пять лет, так что я легко сбрасываю со счетов вчерашний урок житейской мудрости и делаю вид, что ничего не случилось. Сегодня такой же день, как вчера, рассуждаю я. Обязательно пойду на площадку петь эту песенку с другими ребятами. Мы еще посмотрим, кто тут жид.
На этот раз, добравшись до площадки, я присоединяюсь к ребятам на качелях. Мы раскачиваемся: один – вверх, другой – вниз, вверх-вниз, и играем, как обычно. Можно, например, резко удариться о землю при спуске и смотреть, как мальчишка на другом конце взмывает в воздух, изо всех сил пытаясь удержаться. Или, наоборот, неожиданно спрыгнуть с качелей, чтобы другой конец грохнулся об землю.
После качелей мы идем на лазалку. Я взбираюсь на самый верх (в точности, как вчера), потом переползаю на отполированную до блеска перекладину и повисаю на ней так, что ноги мои болтаются высоко над землей. Услыхав, как ребята запевают песенку про жида, начинаю подпевать. Несмотря на все мои старания, однако, петь с такой легкостью, как вчера, не получается, и не только потому, что я вишу в полутора метрах над землей. Мне почему-то трудно открыть рот. А еще мне трудно поднять глаза, уставившиеся в вытоптанную почву под турником. Я очень стараюсь, но подпеваю еле слышно: вчерашнее веселье куда-то подевалось, и все мои умственные силы уходят на попытки забыть папины слова.
Эй ты, еврей, жид
На этой странице вы можете прочитать онлайн книгу «Беззащитный», автора Иосифа Рихтера. Данная книга имеет возрастное ограничение 18+, относится к жанру «Современная зарубежная литература». Произведение затрагивает такие темы, как «проза жизни», «советская эпоха». Книга «Беззащитный» была написана в 2014 и издана в 2025 году. Приятного чтения!
О проекте
О подписке