Глава 7
Мариам

Сестре Моисей был сильно обязан.

Благодаря Мариам он появился на свет. Без преувеличения. Когда фараон Рамсес II приказал топить всех новорожденных мальчиков, отец и мать Моисея испугались того, что у них может родиться сын, обреченный на гибель. Двух детей – сына и дочери, нам достаточно, решили они и перестали делить ложе друг с другом.

Маленькая Мариам, которой тогда еще и семи лет не исполнилось, стала укорять своих родителей. В первую очередь укоряла отца, потому что решение исходило от него. Мариам кричала ему, заливаясь слезами, что он поступает по отношению к народу своему хуже, чем фараон, потому что фараон убивает только мальчиков, а отец, не делящий ложе с матерью, лишает народ и девочек тоже. А еще Мариам напророчила родителям, что родится у них сын, который освободит народ свой от египетского рабства. Неизвестно, что подействовало на отца больше – укоры или пророчество, но он изменил свое решение и стал снова делить ложе с женой своей. Вскоре после этого родился Моисей, который считал, что он появился на свет по воле трех человек – отца, матери и сестры своей Мариам.

Когда мать положила Моисея в корзину и оставила на берегу Нила, там, где имела обыкновение купаться дочь фараона, Мариам, спрятавшись в зарослях тростника, наблюдала за братом, чтобы с ним не случилось чего-то плохого, и она же присоветовала дочери фараона кормилицу для найденыша – свою мать.

Кроме того, у сестры всегда находилось для всех слово утешения, она была доброй женщиной, и муж ее, Калеб, был хорошим человеком, добрым и незлобивым, а их сына Хура Моисей любил больше прочих своих племянников.

Сегодня Мариам была чем-то встревожена или рассержена. По выражению лица ее не всегда можно было догадаться, сердится она или же беспокоится – и в том, и в другом случае румянец на щеках становился густым, на переносице появлялась складка, а полные, красиво изогнутые губы сжимались так крепко, что казались тонкими.

От предложенного Моисеем угощения – сушеных фиников и медовых лепешек, испеченных в кипящем масле – Мариам отказалась, молча покачав головой.

– Разве ты разлюбила финики? – спросил Моисей.

– Нет, просто есть не хочется, – ответила сестра, опускаясь на подушки, еще хранившие тепло Аарона. – Поесть фиников я могла бы и у себя, незачем было для этого приходить к тебе ночью.

– В другой раз попроси кого-нибудь проводить тебя, – мягко сказал Моисей. – Не следует женщине в такое время ходить по лагерю одной.

– От нашего шатра до твоего и ста шагов не будет, – Мариам пренебрежительно махнула рукой, давая понять, что ради столь короткого пути провожатый ей не нужен. – К тому же мы находимся среди своих, а не среди чужих!

* * *

– Свои бывают разными, – сказал Моисей, все еще находясь под впечатлением от разговора с Аароном.

– Да, – кивнула Мариам, – разными. Садись же, Моисей, и садись рядом, потому что я не хочу говорить громко!

Моисей придвинул большую подушку к сестре и сел.

– Что за благовония используешь ты, Мариам? – спросил он, уловив тонкий запах, исходящий от сестры. – В них дым сочетается со сладостью, и пахнут они приятно.

– Их мне подарил Калеб, – при упоминании мужа на лице Мариам мелькнула улыбка. – Сказал, что ни у кого нет таких благовоний и что теперь он сможет по запаху узнать меня из тысячи женщин. Ты же знаешь Калеба, он не может дня прожить без того, чтобы не сделать мне подарок.

– Есть ли у какой женщины муж лучше? – улыбнулся Моисей и тут же погрустнел, ощутив тоску по своей Ципоре.

Мариам же поняла так, что брат спешит поговорить о серьезном.

– Весь день сегодня мы пели хвалу Господу и играли на литаврах, – сказала она, подразумевая под словом «мы» себя и еще нескольких подруг своих.

– Я слышал, – ответил Моисей. – Ехал и наслаждался вашим пением. И все наслаждались.

– Ты льстишь мне, брат. Иногда мы играли вразнобой и пели неслаженно, потому что радость наша была очень велика и мы думали о том, чтобы выразить ее, а не о том, чтобы пение наше было стройным.

– Но, тем не менее, мне понравилось, Мариам. И пение понравилось, и то, что люди веселятся, понравилось. Теперь мы получили свободу, и нам надо веселиться как можно чаще. Радость дает силу и уверенность…

– Мы станем веселиться каждый день! – пообещала Мариам. – Был бы только повод… Когда же мы остановились и начали ставить шатры, я взяла с собой Шошану, жену Пагиила, начальника колена Асирова, и пошла проведать Изис, жену начальника над воинами Савея, которая не веселилась с нами, а ехала весь день в повозке, сказавшись нездоровой. Шошану я взяла с собой не случайно – ты же знаешь, насколько она искусна в приготовлении целебных настоев. Она оставила большую часть своего имущества, взяв вместо них мешки с сушеными травами… Но я отвлеклась и зря, потому что до трав дело не дошло. Когда мы пришли к Изис, то застали ее такой же свежей и цветущей, как обычно, без малейшего признака хвори. Возле шатра нас никто не встретил, люди были заняты приготовлением ужина, и мы беспрепятственно вошли внутрь. Изис полулежала на ковре и читала какой-то свиток. При нашем появлении она проворно убрала его за спину, но я успела заметить, что папирус был из тех, на котором пишутся повеления фараона – тончайшей выделки, с едва заметной желтизной, и он не шелестел нисколько и не шуршал, когда Изис свернула его. То было письмо от фараона или…

– Или от старшего брата Изис, – вставил Моисей. – Он занимает высокое положение и может писать сестре письма на таком папирусе.

– Позволь с тобой не согласиться, Моисей, – покачала головой Мариам. – Зачем Изис так спешно прятать письмо от брата? Разве кто-то запрещает ей или кому-то другому получать вести из Египта? Если бы это было письмо от брата, то надо было сказать: «Вот я получила новости из Египта и сейчас расскажу вам их». Мы бы с удовольствием послушали. И вот еще – от какого брата может прийти письмо, если Изис рассказала всем, что братья отреклись от нее по причине перехода в нашу веру. Они стерли ее имя из всех родовых списков, прокляли и забыли. Так рассказывала сама Изис и повторяла: «Есть у меня Господь и есть данный им муж, чего же еще мне надо?» Это настораживает, потому что не может не настораживать. Поспешно спрятанный свиток, похоже написанный кем-то из писцов фараона, в сочетании с пребыванием в повозке в течение всего дня означает прибытие тайного гонца с письмом от фараона или кого-то из его приближенных. А о чем станет писать Изис фараон? О чем-то вредном для нас, о чем же ему еще писать? Или, может, Изис доносит фараону про наши дела? Этот проклятый Мернептах жив, я так чувствую! Он жив и продолжает ненавидеть нас! Почему Изис не может быть его глазами и ушами среди нашего народа? Не забывай еще и о том, что муж ее начальствует над тысячами воинов из колена Эфраимова и много знает. А что, если она подчинила его своей воле и он теперь делает то, что жена ему скажет? Изис красива, она возбуждает желание. Такой женщине при желании нетрудно подчинять мужчин своей воле. Вот о чем я пришла сказать тебе, брат! Будь осторожен и не жди верности от Савея, сына Ионы, потому что жена его ведет себя странно!

«А почему бы и не Изис? – подумал Моисей. – Разве женщина не может заразить овец болезнью или поджечь повозку? А разве не может женщина обзавестись одним или двумя помощниками? Она может подкупить их или обольстить… Нет, напрасно мы с Аароном говорили только о мужчинах. Иная женщина может сделать больше любого мужчины… А что? Очень удобно иметь женщину-соглядатая среди врагов, никто не заподозрит женщину и не станет обращать внимание на то, что она делает. Никто, кроме мужа или, скажем, брата, а если муж заодно с женой, то…»

Стоит подумать об одном, как на ум сразу же приходит другое. Моисей вспомнил, как Савей хвалил однажды египетских жрецов, превознося их ученость. Вспомнил любимую поговорку Савея «лучше ранить врага, чем убить». Странное правило для воина, ведь убитый враг уже не сможет причинить вреда, а раненый поправится и снова встанет в строй. А как Савей любит устраивать у себя пирушки, во время которых его жена развлекает гостей игрой на флейте…

Только вот Элиуду не поручишь проследить за Изис. Если это будет замечено и дойдет до Савея, то случится беда. Всем известно, как любит Савей свою жену. Если он решит, что Элиуд преследует Изис, то может убить его в гневе. Да и много ли удастся узнать Элиуду, ведь женщины не склонны делать что-то напоказ, да и маскируются они отменно – вот Мариам сейчас закуталась в черное покрывало, и даже он, родной брат, не сразу узнал ее. Изис может закутаться точно так же, согнуться и ходить мелкими шагами. Все будут думать, что это ходит какая-то старуха… Старуху никто не в чем не заподозрит…

Мысли начали путаться. Моисей понял, что очень устал, а усталость – плохой советчик. Поблагодарив Мариам, он сказал, что еще вернется к этому разговору, и хотел проводить ее, но она отказалась и ушла одна.

Самому Моисею стан уже не казался таким безопасным, как совсем недавно. Где-то притаился враг, а, может, и не один. Египтяне коварны и очень злопамятны. Разве сможет фараон смириться со столь сокрушительным поражением? Нет, не сможет. Он непременно захочет отомстить, захочет снова поработить евреев или же погубить их, если поработить не получится.

«Что бы сделал я, будь я рукой фараона?» – подумал Моисей перед тем, как заснуть.

Ставить себя на место врага полезно – так лучше видны слабые и сильные стороны его.

«Устроил бы еще какие-то несчастья и продолжил бы распускать слухи до тех пор, пока неразумные бы не взбунтовались, – думал Моисей. – А потом бы перебил самых разумных и пошел бы в Египет. Не исключено, что на первых порах фараон был бы милостив к вернувшимся под его руку евреям. Но милость эта уменьшалась бы с каждым днем, подобно тому как утекает песок из горсти, и кончилось бы все рабством еще более худшим, чем раньше…»

Глава 8
Черный человек

Ночь в пустыне прохладна, но костер зажгли не для того, чтобы согреться, а потому что с костром не так страшно. Это днем пустыня кажется тихой, когда люди и животные производят столько шума, что заглушают все звуки пустыни. Ночью же много их – непонятных, а оттого устрашающих звуков, негромких, едва слышных. Костер из сухого овечьего навоза почти не дает пламени, но с ним веселее сидеть на самом краю стана и слушать пустыню. К тому же на костре, из чего бы он ни был разведен, можно нагреть воду, бросить в нее пригоршню сушеных трав и медленно, мелкими глоточками, пить бодрящий отвар.

А самое главное – костер виден издалека, даже ночью, при свете звезд и служит превосходным ориентиром для поиска нужного места. Трудно назначить днем встречу, когда народ еще идет и не встал на отдых. Как указать на нужное место, еще не видя стана, а становятся на отдых всякий раз по-другому, соблюдая лишь то, чтобы левиты с Моисеем и Аароном находились в середине лагеря? Разве что сказать: «Приходи на восточный край стана и смотри, где будет в пустыне костер. Увидишь, подойди и скажи: «Мир вам, неспящие». Если ответят тебе: «Не спим мы, потому что сон не приходит к нам», то садись к костру. Если ответят иначе, значит, ты пришел не туда – иди искать своих дальше».

Собравшихся было четырнадцать – по одному еврею от каждого из колен Израилевых, один египтянин, из числа примкнувших к Исходу, и один звероподобный гигант – беглый раб из моавитян, пожелавший свободы настолько, что притворился обратившимся в веру евреев, чтобы уйти вместе с ними. Каждый из собравшихся стоил другого – все они были беспутными бездельниками, завистливыми и недовольными своим положением. Каждый из них в первые дни Исхода, еще до чудесного перехода через море, обратил на себя внимание, к каждому в толпе подошел человек в черной одежде, с закрытым тканью лицом (многие закрывали лица свои от песка) и назначил встречу ночью в уединенном месте. Найти в многолюдном лагере уединенное место нетрудно, надо только углубиться в пустыню шагов на пятьдесят или на сто. Мало ли какая нужда погнала людей в пустыню. Может, не спится им, но и всем остальным, кто спит перед новым переходом, мешать они не хотят, вот и уселись подальше…

Костер, возле которого они собрались, развел моавитянин, которого звали Муло. Он пришел первым и принес навоз, воду, сушеные травы и потрескавшуюся деревянную чашу, которая сейчас переходила из рук в руки.

Это была первая встреча всех собравшихся в одном месте, но никто не спешил знакомиться с остальными и не называл своего имени и не сообщал, к какому колену относится. Только египтянин сообщил, что его зовут Сапху, но никто не поверил в то, что он назвал свое истинное имя. Все, и евреи, и моавитяне, и хетты, знают, насколько лживы египтяне и насколько привыкли они обманывать. Настолько привыкли, что обманывают даже тогда, когда это не приносит им никакой выгоды.

В ожидании того, кто собрал их здесь, пили бодрящий отвар и беседовали, старательно избегая важных тем и всего, что было связано непосредственно с ними.

– Эх, оставил я дома кувшин с медом! – сокрушался тот, что был из колена Иегуды и носил имя Захария. – Большой кувшин с медом! Где взять в пустыне мед?

– Если пчелы делают мед, то его должны делать и какие-нибудь жуки, – сказал Ахаз из колена Иссахарова, принимая из рук Захарии чашу.

– Может, и делают они мед где-то под землей, а мы не знаем, – сказал одноглазый Седекия из колена Эфраимова. – Но что до меня, то я не люблю меда, уж очень он приторный!

– Когда на языке сладко, то и на сердце хорошо! – сказал Енох из колена Гадова. – Сладости надо хорошенько запивать водой, тогда они не будут казаться приторными и доставят удовольствие.

– А еще делают так, – вступил в беседу египтянин Сапху, передавая чашу Еноху. – Берут спелую дыню, разрезают ее вдоль и наливают в каждую половинку меда…

– Так, должно быть, поступают только повара фараона! – перебил его Ифтах из колена Рувимова. – Это же безумное расточительство – лить мед в спелую дыню! Зачем поступать так, если спелая дыня сама на вкус, как мед?

Едва слышно зашуршал песок.

– Змея! – испугался Нахум колена Данова, подбирая вытянутые вперед ноги.

– Это я! – к костру присел человек, одетый в черные одежды, с лицом, закрытым куском черной же материи, и потому не видный в ночи. – Вы что, не знаете, что к костру, разведенному из овечьего дерьма, змея близко не подползает?

Человек говорил так, как говорят простолюдины, растягивая гласные и проглатывая окончания слов. Возможно, что он делал это намеренно, скрывая свою истинную сущность – уж слишком важно для простолюдина он держался.

Пользуясь случаем, Рувим из колена Симеонова, прозванный за свое обжорство Две глотки, осушил чашу до конца, выпив больше, чем ему положено, и швырнул ее на колени Муло-моавитянину.

– Все ли пришли сюда благополучно? – спросил Черный Человек.

– Да, – сказал каждый из четырнадцати.

– Попробовал бы мне помешать кто-нибудь, так я бы свернул ему шею! – добавил моавитянин.

Тщедушный Тадай из колена Вениаминова, сидевший слева от моавитянина, опасливо покосился на него, словно беспокоясь за собственную шею.

– Не надо никого убивать! – строго сказал Черный Человек. – Мы не должны привлекать к себе чужого внимания. Мы – тени, незаметные, неуловимые, ускользающие… А если уж и придется свернуть кому-то шею, то непременно надо зарыть труп в песок, чтобы его не нашли. Будьте осторожны! А теперь к делу. Завтра на рассвете начинайте говорить людям о том, что Моисей вывел их из Египта только для того, чтобы отдать в рабство ассирийцам или кушитам. Египетское рабство было вольготным – люди жили в своих домах, вместе со своими семьями, получали плату за свои труды, наживали какое-то имущество и ходили свободно, как хотели. У ассирийцев же рабы не имеют ничего своего, кроме повязки на теле, служащей для прикрытия срама. Мужчин-рабов ассирийцы содержат отдельно от женщин-рабынь, и не возбраняется хозяевам в любое время утешаться с принадлежащими им рабынями. А кормят они так – насыпают в составленные вместе ладони муки, и это пища на день, ее разводят водой и едят. Если раб сорвет плод с дерева, то они кричат: «Украл! Вор!» и рубят ему правую руку. Вот так поступают с рабами ассирийцы, но кушиты поступают еще хуже, потому что у них в обычае людоедство. Мало того, что они заставляют раба много работать и плохо его кормят, они еще могут съесть его, когда захотят!

Все слушали молча и верили, так убедительно говорил Черный Человек. У некоторых от удивления приоткрылись рты.

– Моисей еще не решил, кому отдаст в рабство народ свой. Он тянет время, выжидая наибольшей выгоды, вот и водит людей без всякой цели по пустыне. А когда сторгуется с ассирийцами или кушитами, то поведет прямо к ним в руки. Придет день, и о египетском рабстве евреи станут вспоминать с сожалением, говоря: «Как хорошо нам жилось в Египте, а мы, неблагодарные, не ценили этого!» Так и скажите людям: «Вы еще пожалеете, но будет поздно жалеть!»

Ему верили, потому что он говорил веско. А еще верили, потому что каждому при первой встрече Черный Человек дал маленький слиток серебра, сказав: «Бери, я же вижу, что ты пребываешь в нужде. Потом дам еще». Серебро, как и золото, сейчас было в большой цене, потому что блуждая по пустыне, никто ничего не наживал, все только тратили. «Кто ты?» – спросил каждый у Черного Человека. «Я – посланец настоящего бога, солнцеликого Ра^[13], бога, который не скрывается от людей, а ежедневно является им на небе», – ответил Черный Человек и добавил, что носит плотные черные одежды для того, чтобы скрыть сияние, исходящее от его тела, – знак Ра.

Черному Человеку поверили, да и как не поверить тому, кто бескорыстно наделяет серебром и обещает наделить еще. Как не поверить тому, кто говорит: «Моисей уготовил гибель народу своему, но Ра спасет всех, кто захочет спастись, а особо достойных возвысит и осыплет милостями!» Каждый из четырнадцати хотел возвыситься. Каждый из четырнадцати жаждал милостей с неба. Черный Человек хорошо разбирался в людях и умел выбирать себе подходящих помощников.

– А еще скажите всем, что бог Ра иссушил землю, по которой идет Моисей, и не будет евреям воды, пока они следуют за ним. И пусть знают люди, что великая Исида^[14], разгневавшись на то зло, которое евреи под предводительством Моисея причинили ее сыну, божественному фараону Мернептаху, будет чинить евреям всяческие препятствия и беды до тех пор, пока они подчиняются Моисею. И для этого дела богиня избрала вас, потому что увидела, что вы достойные из достойнейших…

Где-то в отдалении пронзительно завыли шакалы, и их рыдающий вой хлестнул по ушам, вселяя в души страх. Казалось, что то кричит сам Анубис, судья Царства мертвых. Кто-то поежился, кто-то вздрогнул, а трусливый Шимон из колена Иудина не смог сдержать крика.