– Хорошо, что я заранее скупила в магазине все запасы льда, – вслух похвалила себя Амалия и продолжила размышлять: – Но на три дня его точно не хватит. Пока запах не пошел, придется уже завтра ее похоронить. Обойдемся без поминок. Близких родственников все равно в поселке не осталось, а чужих нечем угощать. Забью последних кур. Приготовлю плов. Попрошу братьев Шук выкопать могилу. Кто бы прочитал суры из Корана?

Амалия чувствовала, как тоска и печаль пытаются овладеть ею. Но с годами выработанное понимание ответственности, постоянная необходимость заботиться о других и принимать решения не позволили ей расслабиться. В эти минуты не мог ее умиротворить ни ошеломляюще красивый приближающийся закат, ни по-летнему прогретый воздух, ни полный пряных ароматов растущий у входа в дом Хабхабыча куст переспелой смородины. Под его ветвями, вытянув свою лапу на запад, туда, где алело опускающееся солнце, безмятежно умывалась кошка. Теплый свет вечерней зари розовыми лучами проникал между волосками пушистой шерсти животного, а умеренно густой подшерсток в бликах заката казался увенчанным золотой короной. Кошка намывала в дом гостей.

В это время со стороны железнодорожного переезда приблизился небольшой гурт домашней скотины. Верхом на коне молодой пастух громко подгонял пару истощенных коров и десяток коз с баранами. Его крики были явно излишни. Обозримое количество изнуренных за день в голодной степи, проголодавшихся и жаждущих животных само спешило в родные хлева. Скотина знала, что там их ожидает вода и кормежка.

Амалия помнила времена, когда возвращающееся с пастбища стадо домашних животных, тогда еще многотысячного поселка, поднятой пылью затмевало закат солнца. Это было всего лишь год-другой назад. Но развал страны Советов и бесчинство захвативших власть националистически настроенных молодчиков из трех казахских семей – народ дал им прозвище «братья Исины» – в кратчайшее время свели на нет численность жителей села и поголовье содержащегося ими скота. Обезлюдевший Ақкемер погрузился в угрюмую дремоту.

Старушка поспешила навстречу пастуху. Мальчик лет десяти, верхом на пегом мерине, еще издали приветствовал старушку:

– Здрасте, баб Маль.

– О боже, Уральчик, это кто ж тебя в чабаны записал?

– Мой первый день, – гордо ответил худощавый подросток, вытирая сопли грязным рукавом, и по-взрослому добавил: – На жизнь зарабатываю.

Месяц назад, ночью, мотоцикл его родителей столкнулся на трассе с грузовиком. Оба транспортных средства двигались без света. Отец и мать Урала погибли на месте. Сильно пострадала, но все же осталась в живых только сестра, сидевшая теперь в коляске. Бедолагу до сих пор пытаются поставить на ноги в областной больнице.

– Ты хоть ел сегодня?

– У меня были сухари. А еще курт, – он достал и показал жменьку белесых кругляшков сушеного творога.

– Зайдешь потом, я тебя жареной картошкой накормлю.

– Спасибо, баб Маль.

– Урал, а у нас ведь горе! – вдруг слезно запричитала Амалия, обеими руками ударяя в подол платья. – Алтын тәте қайтыс болды деп, ел-жұртқа хабарла. (Сообщи людям, что тетя Алтын умерла.)

Не переспрашивая, пастух пришпорил своего мерина, который с места галопом помчался по грунтовой улице поселка. Мальчик надрывно периодически громко выкрикивал:

– Алтын қайтыс болды.

Вырываясь из-под копыт животного, клубы пыли взвивались над крышами низких саманок.

Амалия взглянула на свою мазанку. В ее окнах сейчас отражались розовые и лиловые отблески угасающей вечерней зари.

«Красивый закат, – подумала старушка. – Умерший в этот день человек, должно быть, имел такую же жизнь».

В темно-синем небе начали вспыхивать звезды…

***

– О великий Аллах, будь свидетелем! – понизив голос, медитативно произнесла Амалия, стоя с раскинутыми в обе стороны руками над телом умершей Алтын. В одной старушка держала кувшин, в другой – белое вафельное полотенце. – Позволь мне совершить омовение усопшей.

За восемьдесят два года своей жизни немка впервые напрямую обращалась к чужому богу:

– Я человек иной веры, но единственная и самая близкая душа усопшей мусульманки. Постараюсь сделать этот ритуал по вашим правилам. Будь снисходителен, о великий Аллах, ко мне, необученной и грешной.

Тело Алтын покоилось посреди комнаты на паре широких неструганных горбылей, лежащих на двух табуретках. Амалии пришлось вырвать эти доски из высокого забора дома Хабхабыча.

Тонкой струей воды из кувшина старушка аккуратно полила бездыханное тело от кончиков волос на лбу до самого длинного второго пальца правой ступни умершей. Перейдя на левую сторону, повторила процесс в обратном направлении. Смочив новое белоснежное полотенце и слегка посыпав его солью, старушка без брезгливости обтерла все части человеческой плоти. Она усвоила, что мыло и шампунь при омовении мусульман недопустимы. Под ложем умершей по деревянному полу глухо забарабанили капли воды – сначала редкие, а потом все чаще, громче, сильнее…

Завершив ритуал, Амалия облачила умершую в не по-росту длинную и широкую белоснежную сорочку. Вообще-то она берегла эту пошивку для собственных похорон.

Подумав, Амалия решительно подошла и сняла висящий на стене гобелен с изображением пятерых оленей у водопоя.

– Не пойму. Куда подевались из дома все ковры? – вслух недоумевала старушка, заворачивая покойника. – У Хабхабыча с Алтын их с десяток было. Считай, на каждой стене по одному висело.

– Үйде кiм бар? – нежданно снаружи раздался женский голос. Амалия посмотрела в окно. За калиткой забора виднелась лишь макушка белого тюрбана. Казашка интересовалась, есть ли кто в доме.

– Иә иә келе жатырмын, – поспешила на выход Амалия. – Иду. Уже иду. Батыр-ана, ты мое спасение! Как же вовремя ты пришла.

На селе ее прозвали Батыр-ана, что в переводе означало – «Богатырь мать». Могло показаться, что это была насмешка. Ведь внешне хрупкая Дамежан была противоположностью могучего и сильного былинного богатыря-воина: маленькая ростом, от силы пятьдесят килограммов веса. Но был у этого названия и простой перевод – мать-героиня. После смерти мужа вдове пришлось самой растить одного приемного и семерых своих детей.

Дамежан всегда одной из первых приходила односельчанам на помощь. За самоотверженность и справедливость люди не стеснялись ее и в лицо называть Батыр-ана.

Едва переступив порог, Дамежан обняла Амалию и на всю комнату громко произнесла:

– Артынын кайырын берсін, Алла алдынан жарылқасын, иманды болсын! (Да воздастся ему на том свете, да примет его Аллах, да будет душа его светла!).

Казашка обращалась к ней как самой настоящей и близкой родственнице умершей. У Амалии подступил комок к горлу. Слова соболезнования глубоко тронули ее, проникли в душу, и с ними пришло, как откровение, осознание действительной трагедии момента: она, лютеранка с немецкой фамилией Лейс, осталась чуть ли не единственной представительницей некогда великого и многочисленного карасайского рода Баймухамбета Шукенова. Чуть погодя немка смогла ответить:

– Рахмет! Пусть будет так! – и благоговейно добавила: – Алла разы болсын! (Да будет он угоден Аллаху!).

Обойдя вокруг завернутого в гобелен тела усопшей, Батыр-ана напрямую спросила:

– Помощь нужна?

– Омовение я уже сделала. Теперь надо позаботиться, чтобы жара тут не навредила. Вот не знаю, можно ли лед сверху положить или все же по краям.

– Лучше под низ. Так больше толку будет.

– Все равно надо поспешить с похоронами. Нельзя затягивать. Погода не позволяет держать покойника положенные три дня. Братья Шук уже копают могилу. Ты бы нашла человека, кто суры из Корана читать будет. Поминки устраивать не будем. Резать нечего. У меня три курицы всего осталось. А у Алтын вообще пустой двор. Ты же знаешь, Исины угнали зимой весь скот Хабхабыча. Ты только не вздумай кого из этой братвы пригласить.

Амалия строго посмотрела в лицо Дамежан. Батыр-ана демонстративно вздернула брови, и недобрая улыбка коснулась ее губ.

– Так им и приглашения не надо, – развела руками казашка. – Согласно традиции они обязаны прийти. Запретить им никто не может.

На минуту-другую в комнате повисла тишина.

– Кстати, негоже будет Алтын нести на кладбище в этом покрывале, – поспешила сменить тему Дамежан, пальцем указывая на гобелен. – Она лучшего заслужила.

– Я знаю. Но куда-то пропали все ковры. Неужели братцы Исины покойную напоследок еще раз ограбили? Не должны. Я вроде часто тут бывала, ухаживала за ней. Но ничего подозрительного не заметила. И она мне не жаловалась.

– Что-нибудь придумаем. Курей своих тоже не режь. Оставь на лучшие времена, – сказала и скрылась восвояси Дамежан.

***

Вернулась Батыр-ана во главе небольшой группы мужчин. Ее сыновья Сержан и Ержан несли на плечах трубой свернутый ковер. Один из пожилых казахов за веревку, накрученную на крутые рога, вел козу. Двое других вместе несли тяжелую молочную флягу.

– Ковер не очень большой, – поравнявшись со стоящей у входа Амалией, на ходу пояснила Батыр-ана. – Но другого у нас нет. Хотя Алтын тоже была невысокой, должна поместиться. Без қонақасы – поминального стола для родных и гостей – нельзя. От одной козы мяса мало, но хватит, чтобы угостить. В первую очередь почтим аксакалов, тех, кто роет могилу и понесет атағаш – деревянные носилки, на которых проводят покойника в последний путь. А женщин и детей угостим баурсаками – пышными жареными лепешками – да айраном – прохладным кисломолочным напитком.

Прощаться с умершей Алтын пришли все односельчане. Двор Хабхабыча заполонили женщины и дети. Мужчины выстроились для чтения сур Корана за забором дома.

Один из стариков-оралманов – так звали в поселке новичков – казахских переселенцев из узбекской Каракалпакии – взял на себя обязанности имама. Когда-то, еще в родном горном ауле, он был учеником муллы и знал, как проводить похоронный молебен.

Умершая была дитя советского времени. Ее нельзя назвать атеисткой, но мусульманка так и не приучилась соблюдать по пять обязательных намазов в день. С другой стороны, Коран лежал у нее в комнате на самом видном месте. Алтын бережно обращалась с праведным писанием. Не понимая ни слова по-арабски, она перед смертью научилась читать молебные суры. Об этом не преминул упомянуть в своей молитве ученик муллы.

Закончив намаз – молитву перед Всевышним, – белобородый аксакал во всеуслышание обратился к собравшимся:

– Марқұм болғаннын бұл өмірде адамға қарызы қалды ма?

В переводе это означало: «Был ли покойный в долгу перед кем-то в этой жизни?»

Некоторое время все молчали, пока тишину не нарушил слегка дрожащий юношеский голос:

– По пути сюда я зашел в магазин, – от смущения даже покраснел на лицо двадцатилетний Ержан. – Думал, если что, заплатить долги Алтын-апа. Но в тетрадке не было даже ее странички. Она никогда не покупала в долг.

– На прошлой неделе Алтын-апа принесла и подарила мне весь их домашний инструмент, – подал голос Ұста. Так, без имени, чисто по профессии называли в поселке кузнеца.

– Не спеши, – прервал его исполняющий обязанности имама аксакал. – Это будет мой следующий вопрос.

Белобородый обвел взглядом всех собравшихся и продолжил ритуальный опрос:

– Должен кто-то усопшему?

Мужская толпа промолчала.

– Тогда я сам скажу, – нарушил тишину аксакал. – Алтын-апа пожертвовала на строительство мечети большую сумму денег и все ваучеры, положенные семье Шукеновых на часть имущества и земли бывшего тут совхоза «Пролетарский». Для убранства будущего божьего дома подарила пять ковров.

Гул одобрения пронесся над головами собравшихся мужчин. Притихшие за забором двора Хабхабыча и тайно подслушивающие речь седого ученика муллы, как по команде, громко и хором заголосили женщины Ақкемера.

– Велик Аллах и милосерден его пророк, подарившие нам такого щедрой души и золотого сердца человека! – пафосно завершил свою речь белобородый оралман…

Водрузив тело умершей на деревянный атағаш, мужская колонна направилась в сторону древнего зирата.

Женщины засуетились по двору, спеша приготовить поминальное угощение.

– Погоди, – Амалия ухватила за руку проходящую мимо Дамежан. – Вот скажи, вроде хорошего человека хороним. Надо ли было про ее долги выспрашивать?

– Еще как надо. У казахов это смертельно важно. Это последняя возможность спасти душу умершего. Ведь если марқұм кому-то должен и никто из родственников его долги не оплатит, то не произойдет очищение. Из-за непогашенного долга в этой жизни умерший не попадет в потусторонний рай.

– А почему тогда никто из братьев Исиных не признался, что они должники умершей? Мы же все помним, как они у Алтын с Хабхабычем угнали скотину со двора.

– Не знаю. Это уже их проблема. Они упустили свою возможность. Им теперь одна дорога – в ад.

К вечеру из глубины далеких сибирских лесов подул северо-восточный ветер. Первый норд-ост, преодолевший за последние недели выжженные равнины и принесший освежающую благодать. Охотно подставляя прохладному дуновению свое по-старчески иссохшее лицо, Амалия опустилась на колени в сторону востока. Там, над Илеком, как всегда гордо, возвышались известняковые кручи. Но не белые. Лучи заходящего солнца окрасили их в багряный цвет.

Со стороны невозможно было понять кому именно сейчас молилась Амалия. Известно, что протестанты-лютеране не признают икон и во время церковной службы у них не принято креститься. Но ведь и у мусульман Бог тоже обезличен. Правоверные совершают намаз, но с кем они говорят – воочию себе не представляют. Главное, что обращаются в правильном направлении…

***

Буквально месяц тому назад изначально русское написание казахстанского поселка Аккемир исправили на Ақкемер, что в переводе с тюркского означает «белый пояс». Над зданием сельского Совета народных депутатов сменили советский красный на казахский, небесного цвета, флаг. И вывеску поменяли на «акимат».

После распада совхоза и, в прямом смысле слова, уничтожения здания его конторы, только в акимате остался единственный в поселке исправно работающий телефон. Амалии срочно надо было позвонить в Германию. Перед смертью Алтын попросила не высылать телеграмму.

«Про телефонный разговор не было и речи». – мысленно оправдывала себя Амалия.

Благо, Хабхабыч в первом же письме написал номер телефона, по которому можно было с ним связаться. Отдав секретарше акимата свою месячную пенсию, Амалия по телефону кратко сообщила Давиду о смерти его супруги.

Уже на выходе из акимата ее вдруг окликнула представительного вида секретарша. Ее отличительной чертой всегда была высокая прическа. Ходили слухи, что модница наматывала волосы на стеклянную литровой, а то и большей величины банку.

«Не дай бог ей где-нибудь головой о дверную притолоку зацепиться. Вдребезги прическу разнесет», – бывало, судачили злые поселковые языки.

Высокая и статная женщина долгие годы была председателем сельского Совета народных депутатов. Считай, что первый человек в поселке. В переименованном на казахский лад учреждении – акимате – ей отвели всего лишь должность секретарши.

– Баб Маль, ты наверняка помнишь Третьяка? – внезапно спросила Тамара Васильевна.

От неожиданности старушка застыла на ступеньке крыльца. Не сразу и не оборачиваясь ответила на вопрос вопросом:

– Что он там опять натворил?

– Письмо с зоны нам прислал.

Амалия медленно обернулась и, испытующе смотря в глаза секретарше, сказала:

– Ну да. Такое дерьмо не забывается. Хотя и очень хотелось бы. Родной сын Третьяка теперь приходится сводным племянником моему приемному сыну. И что того? Вы же, Тамара Васильевна, сами знали этого негодяя.

– Ему недавно перевалило за семьдесят. Третьяк по возрасту попадает под амнистию и просит разрешения доживать свой век у нас в поселке.

– Да никогда! – от нахлынувшей злости побагровело лицо старушки. – Пусть там, за решеткой, и сдохнет. Он все равно не жилец на этом свете. Поди ты слышала, что его напарник, Князев, пару лет тому назад освободился. Он думал, что умнее, побоялся вернуться в родной поселок. Но добрые люди его все равно нашли. Пристрелили как собаку. Яйца ублюдку перед этим отрезали.

– Да угомонись же, баб Маль. Так нельзя. Не по закону. Это был самосуд.

– А ты семидесятилетнему уголовнику ответь и участковому тоже заяву накатай: мол, баба Амалия грозит с Третьяком то же самое сделать…

***

Две недели спустя ехавший со стороны районного центра грузовик высадил Хабхабыча и его сына Виктора возле поселкового христианского кладбища. Мужчины летели самолетом из Мюнхена в Актюбинск через Москву. Потом из областного центра на скором поезде промчались мимо родной станции Ақкемер, чтобы в конечном счете из Кандагача на попутке вернуться обратно. На последние восемьдесят километров пути они потратили в два раза больше времени, чем на тысячекилометровый перелет из Германии в Казахстан.

На обочине посыпанного грубым щебнем шоссе их поджидала вся в черное одетая Амалия. Рядом с ней ютился щуплый мальчик.

– Давно ждешь? – спросил Яков вместо приветствия и спрыгнул с высокой ступеньки грузовика.

– Сказала бы, если мне хоть кто-нибудь раз в жизни часы подарил, – краем платочка Амалия прикрыла радостную улыбку. С Виктором она поздоровалась лишь кивком.

– А че хат сюда вышли? На переезде же удобнее ждать – на стульчике да и в тенечке.

– Так переезд перенесли на километр дальше. Китайские товарняки уже не помещались на нашей станции.

– Во как! В Аккемире снова пшеницу да рожь хат выращивать стали?

– Поселок и станцию переименовали, – Амалия показала в сторону новенького дорожного указателя «селосы Ақкемер». – А зерно практически никто уже не сеет. Это, скорее всего, из-за длиннющих поездов-цистерн с нефтью разъезд перенесли. Сейчас, поди, половина наших сельчан на нефтекачалках работает.

– Немыс Ата, сенин устиннен жаксы иис шыгады – от тебя, дедушка Немыс, пахнет сладким, – большие черные глаза мальчика смотрели Давиду прямо в душу.

Желая помочь, он успел выхватить из рук старика маленький фанерный чемоданчик. Давид не сопротивлялся.

– А это кто?

– Уральчик. Сын Жамлихановых. Они в ауле новые, недавно сюда перебрались. Он сейчас подрабатывает пастухом. Сегодня у него единственный выходной.

– Ты ему или он тебе нянька? – во всю ширину новых вставных зубов улыбнулся Хабхабыч.