Цитаты из книги «Страдания юного Вертера»

Чувствую я себя здесь превосходно. Одиночество весьма благотворно действует на мою душу в сей райской местности, а весенняя пора, точно созданная для юности, обильно согревает мое зябкое сердце.

Но я исправлюсь, друг мой, непременно исправлюсь, обещаю тебе, что не стану более вновь и вновь пережевывать те мелкие огорчения и неприятности, что преподносит нам судьба, как поступал я прежде; я буду наслаждаться сегодняшним днем, вчерашний же пусть остается в прошлом. Ты прав, дорогой друг мой: страданий было б меньше средь людей, когда б они – Бог весть, отчего они так устроены! – не предавались с такою неутомимою силою воображения любимому своему занятию: воскрешению в памяти минувших бед и огорчений, вместо того чтобы жить отнюдь не менее значимым сегодняшним днем.

Боюсь… боюсь, что именно невозможность обладания мною и делает меня в ваших глазах столь желанной.

Ее близость, ее судьба, ее сострадание к моей участи высекают последние искры боли из моего выгоревшего дотла сердца. Приподнять завесу и шагнуть за невидимую черту! Это все, что мне остается! Отчего же я медлю и колеблюсь? Оттого, что не знаю, что меня ждет за этой чертой? И что возврата уже не будет? И что это одно из свойств нашего духа – предполагать хаос и мрак во всякой неизвестности и неопределенности?

Друг мой, что же это? Я боюсь самого себя! Разве моя любовь не была всегда благоговейной, чистой, братской любовью? Разве в груди моей когда-либо, хотя бы раз шевельнулось запретное желание? Впрочем, не стану клясться. И вдруг эти сновидения! Правы были люди, объяснявшие сии противоречивые изъявления духа внушением враждебных сил! Эта ночь! Я – не смею вымолвить это! – держал ее в своих объятиях, крепко прижимая к груди, и покрывал поцелуями ее уста, нежно лепечущие невнятные слова любви; взор мой тонул в бездонном, пьянящем омуте ее глаз! Господи! Моя ли в том вина, что я и теперь испытываю блаженство, самозабвенно воскрешая в памяти эти жгучие радости? Лотта! Лотта! Нет, со мною все кончено! Ум мой мутится, уже неделю живу я, словно в бреду, и глаза мои полны слез. Нигде мне ни хорошо, ни плохо. Я ничего не желаю и не требую. Мне лучше было бы уйти вовсе.

Вчера вечером я не усидел дома. Вдруг началась оттепель, я услышал, что река вышла из берегов, все ручьи вздулись и паводок уже затопил мою любимую долину близ Вальгейма! Ночью, уже в двенадцатом часу, я бросился на берег! Жуткое зрелище! С высокой скалы я смотрел на кипящие, беснующиеся в лунном сиянии воды, на бурное море, поглотившее поля, луга, кусты и тяжко зыблющееся в лоне долины под натиском свирепого ветра! И когда луна, поднявшись из черных туч, повисла над ним и озарила зловеще-восхитительным светом это буйство стихии, меня охватил трепет восторга, обожгло внезапной тоской! Ах, я стоял с распростертыми руками над пропастью, жадно впившись взором в бездну! Вниз! Вниз! Я весь растворился в блаженном порыве низвергнуть туда мои муки, мои страдания! Умчаться прочь вместе с волнами! Увы!.. Я не смог оторвать ногу от скалы, не смог положить конец всем мучениям! Час мой еще не пробил, я чувствую это! О Вильгельм! Я охотно отдал бы свою принадлежность к роду человеческому за то, чтобы вместе с этим штормовым ветром раздирать тучи, яростно терзать воды! Но может быть, мне, несчастному узнику, еще выпадет сей счастливый жребий?..

Я ценою огромных усилий оторвал от нее взор и… Господи! Ты видишь мои страдания и избавишь меня от них!.. 6 декабряКак преследует меня этот образ! Наяву и в сновидениях он переполняет мою душу! Стоит мне сомкнуть веки, как вот здесь, в этом черепе, перед внутренним моим взором, являются ее черные глаза. Здесь! Я не могу это выразить. Закрываю глаза – они тут как тут; словно море, словно бездна зияют они передо мною и заполняют все пространство, все закоулки моего духа. О, человек, сей хваленый полубог! Ему всегда недостает сил именно там, где он более всего в них нуждается. Взмывая ввысь от счастья или погружаясь в пучину страданий, он всякий раз останавливается и возвращается в трезвое, холодное сознание именно в тот миг, когда его жажда раствориться в бесконечности достигает своего апогея.

Что меня огорчает, так это привычка князя говорить о предметах, которые знает он понаслышке или по книгам и о коих судит не иначе как с чужого голоса. К тому же ум мой и мои таланты ценит он более, нежели мое сердце, единственное, чем могу я по праву гордиться, источник всех моих радостей и страданий. Ах, знания мои может приобрести всякий, сердце же такое есть лишь у меня.

Прежде всего – это широкий вид, открывающийся меж каштанами. Впрочем, кажется, я уже не раз писал тебе о том, как высокие стены, образуемые стройными шеренгами буков, обступают посетителя и аллея становится все темнее из-за примыкающего к ней боскета, пока наконец не упирается в маленькую, закрытую со всех сторон площадку наподобие просторной беседки, от которой веет зловещим холодом одиночества. Я до сих пор помню священный трепет, охвативший меня, когда я впервые забрел в сей заколдованный уголок; в тот жаркий полдень в груди моей шевельнулось смутное предчувствие, что зеленые кущи эти однажды станут свидетелем и сладких нег моих и горьких мук. Я уже около получаса предавался болезненному упоению мыслями о скорой разлуке и грядущей встрече, как на ступенях террасы послышались их шаги. Я бросился им навстречу, с трепетом схватил ее руку и припал к ней губами. Едва мы поднялись наверх, как из-за холма, поросшего кустарником, выглянул месяц; говоря о том о сем, мы незаметно приблизились к темной «беседке». Лотта вошла внутрь и села на скамью, мы с Альбертом последовали ее примеру, но, от волнения не в силах усидеть на месте, я вскочил, встал перед ними, прошелся взад-вперед, вновь сел – состояние мое было угрожающим. Лотта обратила наше внимание на дивную игру лунного света, озарившего террасу в конце букового «коридора» – великолепное зрелище, которое было тем поразительней, что вокруг нас царил глубокий, непроницаемый мрак. Мы молчали.

И вот пламенная натура ее чувствует вдруг таившиеся доселе желания, день за днем возбуждаемые лестью мужчин; прежние радости кажутся ей уже скучны, и наконец она встречает человека, к коему ее неудержимо влечет неведомое ей чувство и с коим она отныне связывает все свои чаяния, позабыв обо всем на свете, не слыша и не видя ничего вокруг, не чувствуя ничего, кроме него, единственного, неповторимого, сгорая от тоски по нему. Не испорченная пустыми забавами, привычными для ветреных кокеток, она устремляется к цели своей страсти прямою дорогой, она желает принадлежать ему, в вечном союзе с ним познать всю глубину счастья, коего ей так недостает, насладиться разом всеми радостями, по которым истомилось ее сердце. Расточаемые ее избранником обеты, которые укрепляют ее в самых смелых надеждах, пылкие ласки, разжигающие ее вожделение, совершенно ослепляют ее душу. Сознание ее затуманено, она словно парит над землей в предвкушении долгожданного блаженства, напряжение ее доходит уже до высшей своей степени; наконец, она простирает руки, чтобы объять мечту… и тут избранник покидает ее… Окаменевшая, объятая ледяным бесчувствием, стоит она на краю пропасти; вокруг один лишь мрак, нет ни проблеска надежды, ни искры утешения, ни путеводной звезды! Ведь ее покинул тот, в ком полагала она всю свою жизнь. Она не видит бескрайнего мира, раскинувшегося перед нею, не видит многих других, могущих восполнить ее утрату, она чувствует себя одинокой, покинутой всеми на свете – и вот, в слепоте своей, раздавленная страшной бедой, бросается она вниз, чтобы задушить свою боль в лоне смерти…