Удивительное дело, но, несмотря на чрезвычайную популярность русалки, о которой говорят все горожане и пишут все городские газеты, от миссис Эстер Липпард до сих пор ни слуху ни духу. Иногда, в приливе оптимизма, мистер Хэнкок позволяет себе надеяться, что, возможно, новости о его странном приобретении вообще не дошли до сестры; однако куда более вероятно, что она испытывает чувства слишком бурные и разнообразные, чтобы доверять оные почтовой бумаге. К первому четвергу месяца – дню, когда Эстер обычно наведывается, – отсутствие писем от нее уже кажется зловещим, как затишье перед грозой.
Содрогаясь при мысли о предстоящем разговоре, мистер Хэнкок берет наемный экипаж от Кларкенуэлла до самого дома (каковая денежная трата страшно тяготит его совесть, невзирая на новообретенное богатство), и, поскольку на Стрэнде движение слабое, поездка занимает очень мало времени. Мистер Хэнкок непрерывно сплетает-расплетает пальцы и нервно постукивает ногами по дощатому полу, когда кэб – в котором он трясется и подпрыгивает, что горошина в шляпной картонке, – с грохотом катит по Батт-лейн через широкие нежно-зеленые поля. Недавно построенные здесь коттеджи восхищают своим изяществом; они стоят поодиночке или по два-три рядом, и из больших окон открывается вид на чудесные фруктовые сады, ухоженные огороды – и подернутый дымкой Лондон вдали. Мистер Хэнкок, хотя и взвинчен сверх всякой меры, все же невольно прищелкивает языком от удовольствия, когда проезжает мимо Хэнкок-роу, где ныне выгодно сдает внаем жилье благонадежным морским капитанам, корабельным плотникам и даже одному учителю танцев. «И я понастрою здесь еще коттеджей, – думает он. – Хэнкок-стрит! Самый престижный адрес в Дептфорде!»
Ближе к верфям дома становятся меньше и стоят плотнее: приземистые строения с бумажными окнами и неказистыми дощатыми фасадами. В каких-нибудь пятидесяти футах от улицы мистера Хэнкока, на перекрестке толпится кучка корабельщиков. Двое мужчин отделяются от нее, собираясь двинуться домой, где на стол уже подан хлеб с беконом и жены ждут, чтобы налить кружку пива. Однако оба медлят, покуда один из них досказывает какую-то историю и все дружно хохочут.
Кучер поднимает кнут, чтобы слегка подстегнуть лошадь, но тут мистер Хэнкок стучит в крышу и высовывается из окна.
– Придержите лошадь, пускай они пройдут! – кричит он.
– Так они не идут никуда, – откликается кучер. – И вообще должны посторониться передо мной.
– Только не здесь. Здесь они переходят через дорогу, когда захотят. – В Дептфорде любого рода повозки всегда уступают путь судостроителям – так в Индостане, по слухам, коровам разрешается бродить и лежать где угодно, даже в самых оживленных местах. – Судьбы мира зависят от быстрых, прочных кораблей, – весело говорит мистер Хэнкок; лошадь бьет копытом и всхрапывает в натянутой узде. – Мастерство этих славных людей кормит весь Лондон.
– Я лично сам себя кормлю, – ворчит кучер, но терпеливо ждет.
Наконец мужчины начинают расходиться один за другим, останавливаясь посреди дороги, чтобы прощально вскинуть руку.
– Благодарствуйте, – кивают они кучеру, проходя перед кэбом – без всякой, впрочем, спешки.
Мистер Хэнкок, высунувший в окошко локоть и голову, встречается взглядом с артельным старшиной, Джемом Торпом, чьим шедевром лет эдак двадцать назад стала рубка незабвенной «Каллиопы». Парик у него присыпан опилками, и он размахивает сеткой со стружками и щепками, подметенными с пола мастерской.
– Джем! – окликает старого знакомого мистер Хэнкок. Он ничего не может с собой поделать: мысль о Хэнкок-стрит слишком соблазнительна, чтобы держать в секрете. – Привет! Джем! Как дела – работа есть?
– Есть. – Мистер Торп приподнимает шляпу, защищая глаза от солнца. – Пока что.
– О, в кои-то веки.
Мистер Хэнкок не любит оставлять Эстер без надзора в своем доме, ибо она имеет обыкновение расхаживать по гостиной, хищно разглядывая его фарфор, его курительные принадлежности, корешки его книг. А вдруг она уже проникла в кабинет и просматривает записи в приходно-расходной книге, водя пальцем по страницам? Мистеру Хэнкоку до крайности неприятно, что сестра сейчас хозяйничает там у него, но одновременно он страшится встречи с ней. Надо бы, конечно, поспешить домой, но, возможно, такой вот солидный, мужской разговор укрепит в нем достоинство, прежде чем Эстер примется немилосердно унижать оное.
– Адмиралтейство исправно о вас заботится? – спрашивает мистер Хэнкок.
– Тц! Хуже, чем когда-либо! – Джем подступает ближе с заговорщицким видом. – Они постоянно финтят с жалованьем, льготами, рабочими часами. Мы самые искусные корабельщики в мире; никто лучше нас не сделает для них работу, но они не хотят платить нам столько, сколько мы заслуживаем.
– Так всегда было, – глубокомысленно кивает мистер Хэнкок.
– Нам следовало устроить забастовку еще десять лет назад, когда Вулиджская верфь закрылась.
Мистер Хэнкок содрогается при одном воспоминании.
– Скверное было время.
Стремление дептфордских корабельщиков объединиться в трудовой союз вызывает у него глубокую тревогу. Да, возможно, существующий порядок вещей не вполне удовлетворительный, но какой-никакой порядок все-таки должен поддерживаться. Иначе что будет?
– Ага, очень скверное, – соглашается Джем. – Чтобы притеснять честных граждан, прямо выражающих свое мнение, вместо того чтобы к ним прислушаться! – Он сплевывает себе под ноги. – Ведь все остается как есть не одними только стараниями важных шишек из верхов. Власть – это договор, заключенный между всеми сословиями. Народ еще взбунтуется, помяните мое слово.
– Ну… – Мистер Хэнкок барабанит пальцами по раме. – А поработать на суше вы не против?
Мистер Торп обдумывает вопрос.
– Дома строить, что ли? Для вас? Надо понимать, вы решили снова заняться доходным строительством?
– Именно так! У меня появились деньги, которых я совершенно не ожидал. – Он ждет, когда Джем Торп клюнет на приманку, но тот лишь улыбается и запускает пальцы под парик, чтобы почесать зудящую кожу. – В наше время выгоднее всего вкладываться в строительство, – напористо продолжает мистер Хэнкок. – Дома, в отличие от кораблей, вы всегда найдете там, где оставили. Вам и самому следует попробовать.
– Мне – и заделаться домовладельцем? Хм, это нужно обмозговать. – Лошадь всхрапывает и мотает головой. Джем изучает свои ногти. – Хорошо, сэр, когда я останусь совсем без работы – ждите меня.
– Приходите, когда вам будет угодно.
– А моя артель…
– Это я оставляю на ваше усмотрение.
Корабельщики – сплоченная братия: ни один из них не преуспеет без своих товарищей по ремеслу.
– Отлично. – Мистер Торп откашливается. – Спасибо вам, мистер Хэнкок. У меня прямо на душе полегчало.
– Не за что. Храни вас Бог, Джем Торп.
– И вас, сэр. Доброго вам дня. – Мистер Торп поворачивается и твердо шагает прочь, переступая через глубокие колеи в грязи и скользкие лужи, для равновесия размахивая сеткой со щепой.
– Теперь поехали! – Мистер Хэнкок стучит тростью в потолок кэба. – Да поскорее, я страшно тороплюсь. Поспешите же, сэр, ради всего святого!
И вот они уже катят по Юнион-стрит, которая до появления оштукатуренных дворцов на Батт-лейн считалась самым респектабельным адресом в Дептфорде. Каменные притолоки с резным лиственным узором и лепными херувимами выступают из единообразных кирпичных фасадов в самом приятном ритме, но извозчика эта красота оставляет равнодушным. В Лондоне несть числа улицам, сплошь застроенным зданиями таких вот гармонических пропорций, и в подобном квартале может жить любой простой ткач или засольщик.
– Два шиллинга и шесть пенсов, – отрывисто произносит он.
– И ваша услуга стоит каждого фартинга из названной суммы. Позвольте мне… – Порывшись в портфеле, мистер Хэнкок достает крохотные латунные весы, на которых можно точно взвесить и песчинку, не говоря уже об обрезанной монете. – Сейчас, минуточку… – Он сидит очень прямо, сдвинув брови и уставившись на весы столь напряженно, что глаза у него слегка скашиваются к носу.
– Да ладно, не надо, – говорит извозчик. – И такая сойдет.
– Это столько же для вашего блага, сколько и для моего, – отвечает торговец. – Вы заслужили полное вознаграждение за ваш труд, верно?
– Не стану с этим спорить.
Наконец монета взвешена и уплачена, к обоюдному удовлетворению сторон, после чего мистер Хэнкок покидает экипаж, а извозчик покидает Дептфорд, клянясь себе больше никогда в жизни не ездить за реку.
Войдя в дом, мистер Хэнкок слышит голос сестры еще прежде, чем ее видит.
– Русалка? – рявкает Эстер. Она стоит подбоченясь на повороте лестницы, в холщовом рабочем фартуке, повязанном поверх платья. – Русалка? Ты о чем вообще думал, а?
– Откуда ты узнала? – слабо блеет мистер Хэнкок.
– Как будто это могло пройти мимо меня! Мистер Липпард прочитал о ней в газете в первый же день. Прочитал и спрашивает: «Послушай, ты что-нибудь знала про это?» А я говорю: «Да нет, быть такого не может! Хэнкоки – уважаемое семейство…»
– Знаю, знаю, – вздыхает мистер Хэнкок. – Но это был не мой выбор, сестра.
За спиной Эстер возникает Сьюки, с карандашом в одной руке и пухлым блокнотом в другой. Волосы у нее убраны под чепец, плечи понуро сутулятся. Он пытается поймать взгляд племянницы, но она на него не смотрит, только уголки ее губ вздрагивают и опускаются еще ниже.
– И эта ничего мне не рассказала, – гневно продолжает Эстер, – хотя прекрасно понимает, что ее будущее целиком зависит от репутации нашей семьи.
– Она ничего не знала, – торопливо заверяет мистер Хэнкок. Глаза девочки испуганно округляются. – Я держал все в тайне от нее.
– Вранье! Ты заставил ее продавать билеты. И она сидела там у всех на виду, словно какая-нибудь девица из бродячего цирка. Миссис Уильямс самолично ее видела: спокойненько так пересчитывает денежки, сказала она мне, болтает да пересмеивается со всеми мужчинами в очереди. – (Сьюки заливается пунцовой краской и опускает голову.) – Что подумают о ней люди? А? Ты сам-то подумал о ее репутации?
– Нет, – горестно признается мистер Хэнкок. – Нет, не подумал.
О проекте
О подписке