ЖЕНЕ, СЫНУ, ВНУКУ, СЕСТРЕ, А ТАКЖЕ СВЕТЛОЙ ПАМЯТИ МОИХ РОДИТЕЛЕЙ ПОСВЯЩАЕТСЯ ЭТА КНИГА

В оформлении использованы материалы, предоставленные Фотобанком Shutterstock, Inc., Shutterstock.com

© Олейников И., 2022

© ООО «Издательство АСТ», 2022

* * *

«Жизнь как песТня» – книга как будто специально создана для хмурых осенних вечеров, читаешь ее и окунаешься в веселую и бесшабашную атмосферу студенческой жизни, наполненную комическими ситуациями и отчаянными розыгрышами. Книга написана очень увлекательно, читается легко, на одном дыхании. И на фоне всей этой «песТни» возникает ощущение, что ВСЕ БУДЕТ ХОРОШО!

@Vitalli***

Книга – анекдот. Читали всей семьей уже раза два, если не больше. Не надоедает!

Автор описывает свою жизнь с таким юмором, с такой иронией над собой – веселит ужасно.

Если вы любите анекдоты, байки, приколы, смешные истории из жизни реальных людей – советую почитать. Скучно не будет ни на одной странице!

@nemo20***

Прочитала буквально за вечер, хохотала как дурочка столько там всего смешного, вы не поверите!

Илья Львович описывает в книге свою юность, как он служил в армии, как познакомился с женой, как учился в Московском государственном училище циркового и эстрадного искусства. Самое главное, он себя там выставляет таким, каким он был на самом деле, – обалдуем, но безобидным, и умеющим во всем находить смешное.

Книгу рекомендую к прочтению, настроение поднимает будь здоров!

@Orebe***

Мне книга очень понравилась. Одна из самых смешных и добрых книг, которые я прочла за всю свою жизнь, а прочла я пару-тройку районных библиотек.

Эта книга не является философским трактатом о смысле жизни, автор на это и не претендовал, но она дарит отличное настроение, читается на одном дыхании. Я могу ее охарактеризовать как анекдот, просто он длинный, читаешь и хохочешь, и потом еще неделю хорошее настроение.

@Нэ***

Очень смешная, остроумная и добрая книга. Читали – хохотали всей семьей. Одна из тех редких книг, которая всегда способна поднять настроение.

@Анна М.

Олейникову

Воспоминания твои – это не написанная книга.

Это жизнь, записанная в виде книги.

У каждого такая книга за душой.

Так мы и жили.

Не теми, кем были.

Чтобы кем-то стать.

Перестать быть собой – это главное.

Палачи работали секретарями.

Артисты – инженерами.

Писатели – дворниками.

Евреи – русскими.

Антисоветчики – большевиками.

Главное – не быть самим собой.

От этого мат, водка, ложь и хохот в конце от всего услышанного и слезы от всего увиденного.

И воспоминания в шестьдесят лет, когда наступил первый покой, предвестник второго.

И первое окружение, которое любит тебя, сменившее тех, кого любил ты.

Много мата в авторе.

Нечем ему заменить.

Мы за ценой не постоим.

Отдадим свою жизнь дешевле, чем она досталась нам.

Смешнее читать, чем жить.

Папа и мама смешные, как автор.

Но, видимо, любящие.

Очень смешная жизнь в результате у Ильи Олейникова из «Городка».

Так мы пи́сали, так и какали, так и трахались.

А потом разбрелись по земному шару.

И всюду чужие.

И не евреи.

И не артисты.

И не интеллигенты.

И не рабочие.

И не коммунисты.

И не мужчины.

Были не теми, кем были, и стали не теми, кем хотели.

И доверять нам нельзя.

А теперь читаем про себя.

Смеемся про себя.

Внуков рассматриваем.

Может, их жизнь выйдет за наши пределы.

Какое может быть предисловие к жизни?

Это послесловие, в котором мы и живем.

Целую,

Михаил Жванецкий

Действующие лица

КЛЯВЕР, инкогнито, он же я.

Илья ОЛЕЙНИКОВ, автор, он же Клявер.

ИРИНА, жена автора.

МАМА, мама автора.

ПАПА, папа автора.

Юрий СТОЯНОВ, ум, честь и совесть автора.

Роман КАЗАКОВ, потенциальный внук Троцкого.

Геннадий ХАЗАНОВ, настырный эрудированный юноша, 19 лет.

Андрей МИРОНОВ, москвич.

Владимир ВИНОКУР, гастролер, часто бывает за рубежом.

Евгений ВЕСНИК, любимый педагог автора, человек широкой натуры.

Иван ПЕРЕВЕРЗЕВ, кинозвезда.

Алексей ДИКИЙ, артист МХАТа, актер-легенда.

Николай ГРИБОВ, артист МХАТа.

Василий ЛАНОВОЙ, седеющий красавец, попавший в неловкое положение.

Юрий НИКОЛАЕВ, телеведущий, часто хочет есть.

Владимир ЛЕНИН, вождь мирового пролетариата.

Фидель КАСТРО, вождь чернокожих.

Иосиф СТАЛИН, еще один вождь.

Герберт УЭЛЛС, английский писатель.

Максим ГОРЬКИЙ, итальянский писатель.

Аркадий АРКАНОВ, русский писатель.

Валерий САВЕЛЬЕВ, рядовой, симулянт, музыкант.

Капитан ЧУМАКОВ, идиот.

Старший лейтенант ПЕНЬКОВ, законченный идиот.

А также:

президенты, кинорежиссеры, контролеры, генералы, военврачи, космонавты, студенты, ксилофонисты, женщины, евреи, Иван Грозный, Наполеон и многие другие.

Место действия – вся страна и кусочек заграницы.

Время действия – наши дни и чуточку раньше.

Вступление
Просто вступление

Дорогой читатель! Только что ты раскрыл мою книгу, за что тебе спасибо. Спасибо тебе за то, что ты ее раскрыл, и за то, что ты ее купил, потому что, если бы ты не купил, ты бы ее не раскрыл, а раз не раскрыл, то и не прочел бы. Тем не менее ты все-таки купил ее и раскрыл, за что тебе большое спасибо. А ведь не купи ты ее, то она бы так и осталась нераскрытой и непрочитанной, и мне было бы неприятно осознавать, что этот экземпляр остался непрочитанным, а значит, некупленным и нераскрытым. Но ты все-таки купил ее и раскрыл. И я знаю это достоверно, потому что, не купи ты ее и не раскрой, ты бы не прочел эти строки. Но не будем останавливаться на достигнутом. Попробуй перевернуть следующую страницу и подсмотреть, что там у этой книги под подолом…

Я вовсе не претендую на достоверность изложенных фактов – слишком много воды утекло с тех пор. Может быть, это было не так, может, совсем не так, а может, не совсем так, но мне почему-то кажется, что именно так все и было.

Еще одно вступление
С легким привкусом сивушных масел

Я вдруг начал себя очень неуютно чувствовать. Дурь всякая в голову лезет. Страхи. Дискомфорт.

Так продолжалось целый год.

«Что это?» – думал я.

– Алкогольная зависимость, – лукаво улыбаясь, сказала наша знакомая Галочка, по которой в двенадцать лет шарахнула молния. С того момента она стала видеть все и всех. Как рентген.

– Совершенно верно! Исключительно алкогольная и исключительно зависимость! – подтвердила диагноз с истинной убежденностью ученого другая наша знакомая – Лариса. Несмотря на то что молния в Ларису не попадала, она все-таки умудрилась стать дипломированным врачом.

– Да вы, никак, озверели, бабы? – возмутился я. – Какая, на фиг, зависимость – вы что, забыли, как я пил? Рюмку днем, две-три вечером, триста граммов в гостях и двести граммов по воскресеньям! Много, по-вашему?

– Немного, – вежливо соглашались дамы. – Если бы ты не делал это каждый день в течение тридцати лет. Так что пора завязывать, запойный ты наш.

Я завязал. Полгода я, завидя сверкающие водочные витрины, на корню гасил любые проявления так отрицательно повлиявшей на меня алкогольной зависимости.

Однако дурь не проходила, и дикие идеи продолжали посещать меня с завидным постоянством. И тогда я сел за письменный стол. Сел с единственной целью – отвлечься. Положил рядом огромную пачку сверкающей бумаги, направил на себя прохладную вентиляторную струю, глубоко затянулся сигаретой, затем энергично приподнял ручку и в этом энергично приподнятом состоянии находился минут сорок, ожидая, пока первая спасительная фраза придет в мою порядком взбаламученную голову.

Время от времени я поглядывал на белоснежные, как новобрачная простыня, листы, мысленно представляя, как они постепенно заполняются Буковками. Видение приятно успокаивало, однако фраза не шла. Я встал, прошелся по комнате, еще покурил – все тщетно. Фраза не приходила. За окном пьяный мужик косил траву.

«Под Толстого косит», – уныло подумал я и снова энергично взялся за авторучку.

Бесполезно.

Почему-то вспомнился Байрон, так мало проживший и так много написавший. Затем перед глазами немым укором величаво проплыл многотомный словарь Брокгауза и Ефрона, но добил меня неожиданно появившийся силуэт Публичной библиотеки, в которой, несмотря на ее гигантский размах, так и не нашлось места для моей книжонки. И вовсе не по причине того, что дирекция обошла ее своим вниманием, а лишь потому, что она так и не была написана.

И вдруг что-то произошло. Как будто щелкнул невидимый тумблер, и я, как на телеэкране, увидел себя. Себя маленького…

Глава 1
в которой я признаюсь, что когда-то был маленьким

В коридорах детства я передвигаюсь достаточно неуверенно. Точнее, недостаточно уверенно. Ну так, передвигаюсь как-то – ни шатко ни валко. Шлындраю по закоулкам памяти туды-сюды… И стоит только всплыть, к примеру, некоему пятну, да не простому, а многообещающему пятну, и я начинаю в него вглядываться, вдруг – бац! – и темнота… Мерзкая, хлипкая темнота. И только круги перед глазами – как будто кто-то неаккуратно приложился к темечку кувалдой.

Вот что я помню явственно, так это безуспешные попытки родителей во что бы то ни стало приобщить меня к искусству.

Мама, например, блистала не столько на подмостках сцены, сколько на подмостках кухни, а папа вообще имел к театру более чем отдаленное отношение. Если все это представить себе достаточно выпукло, то становятся понятными настойчивые попытки родителей приблизить к прекрасному хотя бы меня. Может, в них говорило неосознанное стремление самим блистать во вспышках фотокамер? Может быть.

Так или иначе, усилия они прилагали титанические. С утра до вечера меня кормили записями мелодий из индийских фильмов, очень модными в те удивительные годы, а также ариями и ариетками из всевозможных опер и оперетт. Наконец папа решил, что я достиг такой степени совершенства в исполнении перечисленных выше произведений, что было бы преступным не поделиться этими достижениями с человечеством. Не со всем, конечно, человечеством, а с лучшей его частью, то есть папиными друзьями. В доме стали появляться гости.

* * *

В нашем доме всегда привечали гостей, но теперь их приход имел абсолютно практическое значение – они шли знакомиться с чудом. Этим чудом был я. Все происходило так: когда гости брезгливо оглядывали только что уничтоженный ими стол, мой отец вскакивал и со словами «Сейчас мой мальчик споет нам что-нибудь значительного!» швырял меня на стул. Я, пытаясь поймать равновесие, выплевывал на гостей накопленные мной пластиночные цитаты, фрагменты, диалоги, корча рожи и вытанцовывая на заготовленном мне крохотном плацдарме всякие невообразимые па. Гости изображали восторг. Еще бы! После такого стола… Каждый считал своим долгом прихватить меня за щечки и тягать их в разные стороны с какой-то нечеловеческой силой. К концу этой одобрительно-уничижительной процедуры щечки мои из розовых превращались в синюшные и только через несколько дней приобретали свойственный им ровный цвет. Поэтому гостей я не любил. Как, впрочем, и музыку, которую я считал своим личным врагом.

Мама с папой так не считали. Мне был нанят учитель по игре на скрипке. Я думаю, он был неопытным педагогом, не познавшим всех тайн детской души. Он сказал мне: «Мы начнем наше обучение с игры на этом замечательном, божэствэнном инструмэнте с гамм, а уже чуть попозжэ возьмемся за прэлэстную пэсенку „Петушок“». Я, конечно, не знал, как звучит ни сама гамма, ни эта «прэлэстная пэсенка», но название «Петушок» настолько меня заинтриговало, что мое знакомство с «божэствэнным инструмэнтом» я решил начать не с гамм, а именно с «Петушка». Учитель воспротивился и возразил, что так не бывает. Тогда воспротивился я. Наш спор продолжался довольно долго. Все аргументы учителя подавлялись мной беспощадно, и наконец, не выдержав напряжения, учитель вскочил и скрылся раз и навсегда.

Тогда в дом был приглашен еще один наставник – аккордеонист Эдуард Макаров. Эдуард был белокур, элегантен, пах духами «Красная Москва» и, дабы не вызвать сомнений у окружающих в своей интеллигентности, время от времени вынимал из кармана пилочку и наяривал ею по своим и без того идеально ровным коготкам. В глазах у Эдуарда скопилась буйная похоть. В них отражалось огромное количество женщин, поверженных им на своем нелегком жизненном пути, и, когда он разговаривал с мамой, становилось понятно, что и ей вряд ли удастся избежать его дивных сексуальных чар и что она падет в самое ближайшее время. Наконец, осознав, что он приглашен не для того, чтобы разрушить наш семейный очаг, а совершенно в других целях, он устало спросил:

– А где, собственно, мальчик?

– Я здесь, – тихо ответил я, подавленный величием аккордеониста.

– Ну что ж, мальчик… Для начала посмотри на это. – И он вытащил потрепанную черно-белую афишу, вверху которой было написано: «КУБАНСКИЙ НАРОДНЫЙ ХОР».

Под названием был изображен сам хор. Так сказать, непосредственно. Человек триста. От частой демонстрации афиши вся эта толпа слилась в огромное потертое пятно, из которого редкими лепестками вытарчивали отдельные физиономии.

– Видишь меня, мальчик?

В голосе Эдуарда сквозила неподдельная гордость.

– Не вижу, – искренне ответил я.

– То есть как это «не вижу»? Что значит «не вижу»?!

Эдуард был потрясен.

– А это кто, по-твоему? – И он раздраженно ткнул своим идеальным коготком в грязное пятнышко.