– Поздравлений от вас мы, конечно, не дождемся, так хоть не забудьте двадцать третьего прийти на избирательный участок и исполнить свой долг! – обиженно крикнула одна из теток.

Глеб просто захлопнул дверь:

– Господи! И тут долг!

Он пошел на кухню, поставил чайник на плиту, взял телефон и набрал номер Светланы:

– Любимая, прости меня! Я совсем забыл – голова садовая! С праздником!

– Спасибо, любимый!

– Я всегда в этот день чувствую себя по-дурацки: не знаю, что говорить, что дарить.

– Ничего не надо, глупенький! – звонко рассмеялась балеринка. – Ты позвонил – и это главное! Я очень хочу тебя видеть!

– Я тоже хочу увидеться. Сейчас немного оклемаюсь, соберу мысли в кучку, и мы что-нибудь придумаем. Я перезвоню через час. До встречи.

Глеб положил трубку и задумался. Как ни странно, но при всей безграничной любви к Светлане он не чувствовал себя счастливым. От этой мысли сердце Глеба сжалось и болезненно заныло. Он огляделся по сторонам в поисках предмета, от которого можно было бы оттолкнуться и начать новый день – еще один день без смысла и желаний.

В дверь опять позвонили.

– Да что же это такое? – простонал Глеб.

* * *

За дверью стоял седовласый дяденька лет семидесяти. Одет он был в элегантный, отлично сшитый костюм-тройку синего цвета и начищенные до зеркального блеска туфли. В жилетном кармане поблескивала цепочка старинных часов.

– Позвольте представиться, – сказал дяденька, – Николай Николаевич.

– Вы ко мне? – вежливо спросил Глеб, хотя был абсолютно уверен, что дяденька ошибся дверью, а может быть, эпохой.

– К вам, молодой человек. Позволите войти?

– Да, пожалуйста! – Глеб посторонился, пропуская необычного гостя.

Они прошли в комнату.

– Присаживайтесь! – великодушно предложил хозяин.

Николай Николаевич осмотрелся и понял, что присаживаться, собственно говоря, некуда: в комнате вообще не было мебели, кроме колченогого стола, старой, на ладан дышащей кровати и туалетной тумбочки.

– Я, собственно, не надолго, – дипломатично вышел из ситуации Николай Николаевич.

– А я, собственно, даже не знаю, кто вы…

– Тем не менее мы с вами встречались.

– Да? – удивленно приподнял бровь Глеб. – Это что называется знакомы на пятьдесят процентов. Вы меня знаете, а я вас – нет. Чем обязан?

– Видите ли, – мягко начал ас дипломатии, – я представляю интересы близких мне людей – семьи Чалых. Вопрос настолько деликатен, что, даже находясь с вами в давнишних дружеских отношениях, ни Раиса Никитична, ни Сергей Дмитриевич не смогли бы обсуждать с вами его условия.

– Прошу вас, оставьте свою дипломатическую вязь, выражайтесь яснее – условия чего?!

– Вашего развода с женой.

– Вот это здорово! А какое отношение к моему разводу имеет Раиса Никитична? Ах, да! Сергей и Наташа… Но я не вижу проблемы. Я давно пообещал, что дам жене полную свободу! Я просто беспокоился по поводу ее и Мишенькиного благополучия.

– Весьма похвально, – улыбнулся Николай Николаевич, – но теперь вам не стоит тревожиться. Сергей и Наталья решили пожениться.

Глеб невесело усмехнулся:

– У меня всегда было ощущение, что я помешал их счастью еще тогда, много лет назад. Но… в чем же деликатность вопроса?

– Дело в некоторых условиях, которые вы должны выполнить.

– Должен?! Вот как! И что за условия?

– Первое – даже не условие, а само собой разумеющееся: никаких имущественных претензий!

– Кого к кому?

– Вы не должны претендовать на часть квартиры семьи Рязановых! Это не по-мужски!

– А вмешиваться в чужую жизнь – по-мужски? – вспылил Глеб. Николай Николаевич примирительно поднял руку:

– Не кипятитесь, молодой человек. Я еще не все сказал. Во-вторых, ребенок останется с матерью, и вы не должны контактировать с семьей после развода! Так будет лучше для всех.

– И для моего сына?!

– Но вы ведь не враг себе и ему! Представляете, что будет с мальчиком, если каждый день ему придется сравнивать вас с Сергеем Дмитриевичем. Перевес будет не в вашу пользу!

– Что?! – Глеб задохнулся от обиды. Слова «толпились» во рту, наскакивая друг на друга, не давая сказать что-либо внятное.

Наконец он глубоко вздохнул и выпалил:

– То есть, выражаясь привычным для вас языком, вы ставите мне ультиматум?

– Пожалуй, – спокойно ответил бывший министр.

– И каков же срок исполнения?

Николай Николаевич, ожидавший шумных объяснений и даже истерик, был приятно удивлен мирным исходом:

– Срок? В разумных пределах: неделя, две.

– Хорошо! Прощайте!

– Мое почтение, – Николай Николаевич вежливо кивнул и удалился с таким видом, как будто за его уходом наблюдали особы королевской крови.

Как только захлопнулась входная дверь, Глеб бросился к тумбочке, извлек из ящика книгу с красивым тиснением и открыл ее там, где была закладка. Он внимательно прочитал несколько строк и тихо пробормотал:

– Это невозможно!!!

* * *

Ближе к вечеру того же дня.

Света и Глеб стояли у стойки бара. Глеб уже был прилично пьян и глаза его лихорадочно блестели:

– Понимаешь, Штейн принес мне эту книгу! Я начал читать – сперва просто так. Потом медленно и осторожно, как сапер. Ты не поверишь: каждая страница, каждая сцена, каждое слово поражали меня в самое сердце. Все, что там написано, – это о моей жизни! Откуда человек, который жил за сто лет до меня, знал все обо мне сегодняшнем?

Глеб одним глотком осушил стакан, поморщился и снова заговорил:

– Я заставил себя остановиться на том событии, которое произошло со мной несколько дней назад и было описано в книге. Я боялся читать дальше – вдруг загляну в собственное будущее!.. Но сегодня меня буквально добил визит этого Николая Николаевича. Когда он ушел, я бросился к книге и что же? Там все это есть! Чуть по-другому, по-тогдашнему, но по сути – точь-в-точь! Я человек здравомыслящий! В мистику не верю! Но я растерян!

– Любимый, – Светлана обеспокоенно взяла Глеба за руку, – прошу тебя, не примеряй на себя чужую жизнь! Не читай больше эту дурацкую книгу!

– Дело не в этом, – покачал головой Глеб. – Я думаю, если то, что написал Толстой, актуально через сто лет, значит, это типично, а типичное – неизбежно! Оно предначертано кем-то, когда-то! Вот и все! Может, эта книга – своеобразная «мужская библия» и ей нужно безропотно следовать?!

Светлана отпустила руку Глеба и обиженно насупилась:

– Безропотно? А обо мне ты подумал?

– Подумал! Разве тебе хорошо будет со мной мучиться?

– Мучиться?! Да я жить без тебя не могу, не спрашивай почему – не знаю! Вроде все против, а я не могу!

– Какая со мной жизнь?

– Ты – эгоист!

– Нет. Я хочу сделать так, чтобы всем было лучше.

– Нет, нет! – от волнения щеки Светланы порозовели. – Ты хочешь сделать лучше для себя, а что будет с остальными тебя не волнует!

– Да как ты не понимаешь, что моя жизнь – пустота! Я пропал! Я ни на что не гожусь!

– Я от тебя не отступлюсь! – в глазах девушки сверкнуло упрямство. – Я тебя спасу! Тебе нужно бросить пить!

– Милая, милая балеринка! – грустно улыбнулся Глеб. – Я ведь что ни делаю – всегда чувствую, что это неправильно! И мне стыдно! Я сейчас говорю с тобой и мне стыдно. Стыдно руководить фирмой, к которой не лежит душа, стыдно было врать жене, теще и другим близким и не очень, людям… Я только, когда выпиваю, не чувствую стыда!

Несмотря на протесты Светланы, Глеб наполнил стакан и выпил.

– Ха! А знаешь, девочка, ведь и этот наш с тобой разговор там есть!

– Где?

– В этой чертовой книге!

* * *

15 марта того же года.

Глеб почти кричал в телефонную трубку:

– Инесса, это Рязанов! Где Вячеслав Борисович? До сих пор нет? Когда появится, пусть мне перезвонит – это срочно!

Глеб швырнул трубку:

– Черт, когда надо мне – его нигде нет. А вот когда ему…

В углу комнаты молча сидел Штейн с книгой в руках. Глеб как подкошенный рухнул на кровать и сердито сказал:

– Я обещал этому борову – Николаю Николаевичу не тянуть. Уже прошла неделя. Вот-вот вернется хозяин квартиры. А я не готов!

– А я вот подготовился основательно! – ухмыльнулся Штейн, перелистывая книгу. – Вот послушай. «Мы не убиваем себя, но можем себя убить. Это чудодейственное средство. Не будь под рукой этого кислородного баллона, мы бы задыхались, не могли бы жить. Когда смерть рядом, то становится возможной жизнь, ибо именно смерть дает нам воздух, простор, радостную легкость, движение – она и есть возможность!» Что скажешь?

– Красиво! Но знаешь, я всю жизнь без зазрения совести «вешал лапшу на уши», а сейчас, когда нужно сделать это во благо всех, я не могу! Мне тяжко!

Зазвонил телефон.

Глеб схватил трубку.

– Слава, ты?!

– Глеб Валериевич, это Марина! – послышался из трубки смутно знакомый голос.

– Какая Марина?

– Марина Яровая, бухгалтер.

– Да, я слушаю!

– Глеб Валериевич, кредитные деньги поступили. Я их перечислила по вашим платежкам…

– Подождите, Марина! – завопил Глеб. – Какие платежки? Где Чередниченко?!

– Я не знаю, его второй день никто не видел! Что делать с контрактами? Если мы не поменяем спецификации, то они нам ничего не поставят!.. Глеб Валериевич, вы меня слышите?

– Слышу…

– Так что вы скажете?

– Найдите Чередниченко, и пусть он мне позвонит! Все!

Штейн внимательно наблюдал за другом:

– Что-то серьезное?

– Пока не знаю!

* * *

Наплыв. Утопленник.

* * *

18 марта того же года.

Наташа и Сергей лежали в постели, глядя друг на друга.

– Когда в новогоднюю ночь я тебя позвала, я уже знала, что у нас все получится, – сказала Наташа, вычерчивая пальчиком на обнаженной груди Сергея замысловатые фигуры.

– А я ничего не понял! – признался Сергей. – Когда ты дала мне письмо для Глеба, у меня сердце оборвалось.

Наташа нежно поцеловала его в шею:

– А я тогда очень хотела, чтобы ты вернулся один…

– Господи. А я думал, что не справился, и ты теперь будешь меня ненавидеть.

– А я все эти годы мучилась тем, что любила двоих. Я не понимала, как такое возможно, и это страшно меня пугало…

– А я убедил себя, что любовь к жене друга – это недостойно и нужно заставить себя…

– А я знала, что это еще не все, – прервала его Наташа, – знала, что будет продолжение!

Они прильнули друг к другу.

* * *

20 марта того же года.

Глеб хлебнул коньяка прямо из бутылки, поспешно натянул куртку и взялся за ручку входной двери. Дверь открылась сама, и от неожиданности Глеб отшатнулся. На пороге стояла Саша.

Рязанов мученически закатил глаза:

– Только не это!

– Здравствуй, Глеб! – в голосе Саши чувствовалась уверенность. – Можно войти?

– Сашенька прости, но я спешу!

– Я ненадолго, – девушка решительно шагнула в квартиру, и Глебу пришлось смириться.

Саша прошла в комнату, села на краешек кровати:

– Глеб, я пришла просить тебя вернуться домой.

Рязанов нахмурился:

– Это невозможно! И ты на моем месте поступила бы точно так же.

– Как?

– Ты не стала бы мешать чужому счастью.

– Мешать? Да Наташа жить без тебя не может!

– Может! И будет счастлива. Гораздо счастливей, чем со мной.

– Глупости!

– Это тебе так кажется!

– Если бы я была на ее месте…

– Сашенька, Сашуля, – сказал Глеб, – давай прекратим этот разговор!

– Неужели все так и закончится?!

– Да. Так будет правильно.

– А как же Миша?

– Бабушка что-нибудь для него придумает. Рязановы всегда знают, что сказать!

– Но это нечестно… – Саша неожиданно расплакалась.

– Сашенька, – растерялся Глеб, – не нужно плакать. Все утрясется! Да, я Наташин муж, отец ее ребенка, но я – лишний! Постой, не говори ничего! Ты думаешь, я ревную? Ничегошеньки! Не имею права, не имею повода. Сергей – мой друг, но он любит ее, а она любит его!

– Нет, не любит! – сквозь слезы пробурчала девушка.

– Любит, и полюбит еще сильнее, когда препятствие будет устранено.

– Странно! Так и мама говорит!

– Вот видишь, она мудрая женщина. Все будет хорошо! Поверь! А сейчас, извини, но я, правда, очень спешу! Прощай!

* * *

22 марта того же года.

Глеб и Штейн стояли у парапета набережной. Пили из пластиковых стаканчиков, курили. Вдруг Глеб достал из-за пояса брюк книгу:

– Я возвращаю тебе Толстого, друг. Я не дочитал до конца. Хочу остановиться.

Штейн удивленно вскинул брови, и Глеб продолжил:

– Ты все знаешь. Я не сбегаю. Просто мне кажется, что принимать эти условия развода, даже такой, как я, – не должен! Собственноручно отказаться от сына – это уж слишком! Я не буду ставить точку! Я поставлю многоточие! Правильно?!

Штейн одобрительно улыбнулся и процитировал:

«Стойкие люди учат, что не должно сетовать на жизнь: дверь тюрьмы всегда открыта! Ты принял решение! С этого момента – ты неуязвим!» Неглупый человек сказал – верно! Да здравствуют самоубийцы!!!

* * *

30 марта того же года.

У самой кромки льда, где вода пузырилась и трепетала на мартовском ветру, лежала куртка Глеба, из кармана которой выглядывали документы.

* * *

1 апреля того же года.

В гостиной Рязановых было тихо. Тихо настолько, что тиканье часов казалось боем курантов. Наташа выглядела, как провинившаяся школьница. Мария Николаевна, поджав губы, смотрела в окно. Саша в ужасе кусала ногти и таращилась на мужчину, стоявшего в центре комнаты.

– Куртка и документы – это все! – деловито сообщил мужчина. – Когда в последний раз вы его видели?

– Давно, – ответила за всех Мария Николаевна.

Саша не сдержалась и громко всхлипнула.

– Может, он позвонит или сообщит о себе, – предположил мужчина. – Если хотите, будем подавать в розыск.

– Делайте, как положено! – глухо сказала Наташа.

* * *

1 июля того же года.

Наплыв. Утопленник на берегу.

* * *

10 июля того же года.

Наташа, Сергей и следователь шли по длинному коридору морга. Сергей говорил шепотом, чтобы не слышала Наташа:

– Я прошу вас… Вы должны быть деликатным… Она не совсем здорова…

Все трое вошли в «мертвецкую». Подошли к столу. Следователь привычным жестом откинул простыню.

Наташа покачнулась. Сергей подхватил ее, и она обмякла в его объятиях.

– Вы его узнаете? Это он? – спокойно спросил следователь.

Наташа сделала попытку взглянуть на останки, но ее замутило, и она стала оседать.

– Он! Он! – почти выкрикнул Сергей, страстно желая, чтобы эта пытка, наконец, закончилась. – Я же вас просил!

Следователь прикрыл труп простыней и что-то записал в своей папке…

Усадив Наташу в машину, Сергей тихо и очень заботливо прошептал:

– В твоем положении, любимая, не надо было сюда ходить. Хотя, конечно, это был наш последний долг перед ним!

Машина тронулась в «светлое будущее».

* * *

7 ноября того же года.

Шлепая по лужам, под колючим, моросящим дождем, участковый Мельниченко нехотя обходил свой участок. Дежурство, да еще в непогоду, всегда портило ему настроение, и участковый был зол, как черт. Необходимо было срочно восстановить расположение духа. Для этого как нельзя лучше подходила «Катакомба» – длинная, темная забегаловка, расположенная на вверенной Мельниченко территории. Тут он чувствовал себя, как барин в родовом имении. Все, начиная от охранников и заканчивая директором, готовы были услужить «отцу родному» Мельниченко.

С суровым выражением лица участковый проследовал через длинную кишку коридора «Катакомбы» в самый дальний угол, где его ждал столик, облюбованный давно и, видимо, навсегда.

Официант проворно смахнул со стола крошки и шепотом спросил:

– Как всегда?

– Да нет, родимый! – осклабился Мельниченко. – Сегодня, как-никак, праздник, уже не официальный, правда, но праздник.

– Понял! – услужливо улыбнулся официант. – Постараюсь!

– Да, уж постарайся!

Пока официант суетился, участковый лениво рассматривал посетителей: иногда попадались интересные экземпляры. За соседним столиком сидело двое мужчин: они о чем-то громко спорили – видать, крепко выпили.

Мельниченко невольно прислушался: мужчина, что сидел к нему лицом, в чем-то упрекал собеседника, но тот все твердил:

– Нет, нет, нет! Все было не так!

Потом они перешли на шепот, и участковый уже не смог ничего разобрать.

Появился официант и стал ловко расставлять тарелки с закусками.

Мельниченко, кивнув на мужчин, спросил:

– Это кто там зависает? Постой! Того, что ко мне лицом, я, кажется, знаю – это придурковатый «астроном»? Правильно?

– Совершенно верно! – подтвердил официант. – Но ведет он себя всегда тихо.

– Угу. А второй кто? Что-то я его не припомню…

– Этот бывает редко. Всегда сидит один. Пьет исключительно коньяк и закусывает шпротами. У нас их сроду не было, сто лет никто не заказывал, пришлось бежать в магазин.

– А чего он в шинели? Военный, что ль?

– Да, вроде, нет! Просто носит шинель. Сейчас не поймешь – кто есть кто! Тем более в нашем заведении, – официант заискивающе хихикнул. – Вы же знаете наш «контингент».

– Ладно! С праздничком! – Мельниченко глотнул обжигающе холодной водки и смачно хрустнул соленым огурчиком.

А за соседним столиком разговор снова перешел на повышенные тона.

– Еще раз объясняю, – горячился мужик в шинели, – все было не так! Никто меня не вынуждал! Я сам все решил и сам все сделал! Это принципиально!

В говорившем человеке с трудом можно было узнать Глеба Рязанова. Он сильно похудел. Давно не мытые, длинные волосы падали на плечи, но, как ни странно, новый облик его не портил. Скорее, наоборот – казалось, Глеб сбросил десяток лет, а его темные глаза лучились не присущим им ранее светом.

– Вы должны понять, – убеждал Глеб собеседника, – когда я это сделал – все изменилось! Наконец-то умер всем ненавистный и никому не нужный Глеб Рязанов и появился некто новый… пока без имени и фамилии, но – новый! Он не знает, что будет дальше, он прячется ото всех, он боится выходить на свет, но… он свободен! Он принадлежит самому себе и он, наконец, никому ничего не должен!

– Я понимаю, но…

– Никаких «но»! Вы думаете, мне сразу стало легко? Не тут-то было! После «самоубийства» мучила совесть: имел ли я право так поступать с близкими? Я даже хотел «воскреснуть»! Но… стоило мне представить все унижения и стыд, через которые придется пройти, как я все глубже и глубже погружался в холодную воду забвения, где и надлежит быть утопленнику! Это сродни тому, что чувствуют идущие в ледяную купель во время крещения, надеясь выйти из нее новыми людьми!

Глеб налил в захватанный бокал коньяка и выпил.

Мельниченко уже давно, затаив дыхание, слушал этот разговор и сейчас поймал себя на том, что налил и выпил одновременно с говорящим.

Астроном качал головой и восторженно смотрел на Глеба:

– Знаете, я сделаю вам гороскоп! – предложил он. – Мы заглянем в ваше будущее!

– Не надо! Прошу вас, не надо! – замахал руками Глеб. – Я не хочу ничего знать!