***

Забытый эпизод, как ни странно всплыл в памяти сегодня. Многие вещи, происходящие с нами, теряются в суете событий. Откуда мы знаем, что подсунет нам память завтра, и как оно пригодится нам?

Выходит, что «глаз» название какого-то древнего зла, сгинувшего в бездне веков, так что ли? Ведь никто из ходящих по пещерам в наше время не встречал ничего странного. Разве что следы «белого спелеолога», которым пугают новичков. Я не скажу ничего плохого об этой легенде, потому что сам я пока хожу в подземелья.

Не стоит смеяться над неизвестностью темноты, когда ты внутри неё. Но действительно в рассказах о «белом спелеологе» много от легенды, придуманной, чтобы посмеяться над новичками. А посмотри на это дело с другой стороны: есть чёрный альпинист, есть йети – снежный человек. Ты же тоже в них не особо верил.

Не верил, пока не случился случай на Памире, тавтология такая: «случился случай». Я не забуду тот ужас, который пронзил меня лунной июльской ночью. Ладно, для разгрузки читателя от пещер, вспомню.

Всё это было на самом деле, и я готов подписаться под каждым словом, да что толку, объяснения-то нет. А свидетельница, что она скажет? Мол да, не спали, было. А остальных, человек сорок, что чёрным мороком накрыло?

Вот как дело было: оказался я в горах Памира, да не один.

В общем лежали мы с девушкой лунной ночью в своём шатре у подножия невысокой горы, сплошь из сыпучих камней. Ни деревца вокруг, ни кустика, только травка, мелко подстриженная овцами да яками и камни, которые громыхают при ходьбе. Камни те ломаны плитками, и никак по ним не пройдёшь, чтобы не звякнуть и осыпи не вызвать.

Рядом другие палатки стоят, таких же альпинистов придурочных, а чуть дальше лагерь пастухов горных, они там яков пасли. Собаки у пастухов огромные, что волки северные. Килограммов по 60, не меньше. Только называются по-другому, типа алабай, что ли. Яки вообще отдельная тема. Я когда яка первый раз увидал, как он из-за вершинки вывернул и ко мне кинулся, сразу подумал – чёрт бежит. Хана пришла. Чёрный, рога огромные, острые, борода развевается. Чудес на Востоке много.

Отвлёкся. Лежим мы и само собой не спим, шепчемся обо всём на свете. Ночь такая лунная-лунная, как в песне – «хоть иголки собирай». Романтика! Вдруг на вершине камни громыхнули. Потом ещё раз. Собаки заволновались. Камни зашуршали, словно кто-то вниз спускается. Собаки залаяли злобно. А тот, кто спускается, на них внимания не обращает. Шаги всё ближе к подножию, и понимаю – двуногий идёт. Поначалу не страшно было, ведь рядом собаки такие, что даже нашего дальневосточного тигра в куски порвут. У среднеазиатских собак пастушьих охрана и боевые качества в отличие от других собак не выведены селекцией, они на генетическом уровне.

А потом ужас накатил.

Надо заметить, спим мы в горах по альпинистскому порядку, головой ко входу, так типа быстрее выпрыгнуть, когда лавина нагрянет. Ботинки там же, ледоруб под головой. Мне так совсем неудобно, но что поделаешь, приказ. Так вот, шаги приближаются, тяжёлые, уверенные. Собаки просто с ума сходят, но к нашей палатке не подходят, словно боятся. А вокруг все спят, как убитые. Шаги к нашей палатке приблизились. Кто-то большой постоял, послушал, обошёл вокруг палатки и остановился над нами. Ни дыхания его не слышно, ни хруста камня, но мы знаем, что стоит и на палатку смотрит. Ужас просто накрыл нас, пока он стоял рядом. А выскочить не могу, ледоруб-то хоть и под головой, да под палаткой. Как я тогда про карабин верный 7.62, пожалел, топор и нож таёжный? Нахрена я в эти горы поехал? Собаки мечутся, рвутся, но дальше чего-то невидимого не идут, а мы лежим, и я девчонке рот поцелуем закрываю, чтобы не закричала, а сам думаю – успею до ледоруба дотянуться? Однако тот, что за палаткой стоял, обратно в гору пошёл. Шаг, ещё шаг, снова тяжело и уверенно. Камни у подножия горы звякнули. Тут уж я не утерпел. В мистику не верю, вокруг народ спит, не помогут, что ли? Отстранил руки девичьи, и выскочил, ледоруб выхватывая. Луна, горы, видимость как днём, но никого нигде. И собаки умолкли. Что было делать? Вернулся к девчонке. Утром мы всех спрашивали, кто что ночью слышал? Собаки немного лаяли, отвечают, а что было, не знаем. Шагов не слышали.

Вот и что это было? А у меня ужас был такой же, когда тигр к моей палатке подходил, и ревел над головой. Тоже не слышали? Не каждый таким похвастать может, хотя чем тут хвастать, парой седых волос на заднице? Те люди, которые живут в городе а на каникулы летают на Филиппины, считают тигра красивой меховой игрушкой, видя его на картинках в интернете и в зоопарках. Они верят в то, что его надо спасать, и когда им случается быть на своей Родине, охотно выходят на митинги «день тигра». Веря в призывы «спасти и сохранить тигра», эти люди не верят, что в их стране существует огромное количество людей, которые не только не видели Манилу, но даже ни разу не бывавшие в столице своей Родины. Для жителей Солонцового или Катэна тигр, к сожалению, не игрушка, а головная боль, страх, и возможно – смерть. Непродуманными городскими акциями мы перекашиваем сознание масс. «Белая акула находится на грани вымирания. Приезжай на пляжи южных островов – ты нужен ей»!

…В тот день я устал. Одна переправа вброд по морю через разлившуюся Литовку вместе с некрепкой спутницей, не умеющей плавать, стоила отдельного рассказа. Реку я преодолеть с ней не смог, и пришлось идти через море, туда где сталкивалась лбами река и океан. Там я почти утонул, спасая её в яростно кипящей коричневой воде. Потом долгий путь в долину Чёртова утёса. В сумерках, совершенно измотанный я съел жареную камбалу, раскинул палатку и уснул под шелест трав и дубов. Во сне внезапно мне стало неуютно, но причину понять я не мог. Как тошнота и рвота, но и не так. Словно далёкая боль прорывается наружу, и никак прорваться не может. Вроде двигатель работает? Откуда тут двигатель? И вдруг меня яростно и бешено затрясла моя спутница. Как это описать? Ну когда человек умирает, и его бьют конвульсии.

Еле слышным шёпотом она истерически орала мне в ухо:

– Кто это??? Кто??? – И прижималась так, что я не мог пошевелить ни рукой и не ногой.

Можно было сказать, что за палаткой ревел мотор, но моторов здесь, в абсолютном бездорожье не было. Рёв иногда переходил в злобное урчание, и от этого волосы шевелились. Ну почему бабы такие эмоциональные? Она ищет во мне защиты, а сама, как спрут, обвила меня своими конечностями, почти задушив, не давая дотянуться даже до ножа.

– Заткнись, дурра, – так же зашептал я ей в ухо, подмяв под себя. – Тигр это!

Как же страшно было! Лежать спиной кверху, ожидая удара когтистой лапы, и под собой чувствовать отчаянно извивающееся худое тело, которое просит защиты.

Да, отвлеклись.

Два упоминания о неведомом, и хотя Дальние горы на юге, а Мевон-Наксан на севере, но детали совпадают. Я сам чувствовал застывшее зло в южной пещере. Хотя…. Может это мои субъективные ощущения. Что гадать, надо сходить в поиск на этот Улсикан, вот вернусь и схожу….

…Плоская вершина никак не заканчивалась. Поросшие бело-зелёными мхами камни тут и там поднимались среди низких жёлто-оранжевых кустиков. Ветер заунывно выл в стволе ружья. Неуютно, надо вниз спускаться, вот только бахну напоследок, муть тоскливую разогнать. Я передёрнул затвор и выстрелил вверх.

Спускаясь, заметил растущую чёрную точку у горизонта. Вскоре грохот двигателя потеснил песню ветра. Вездеход «Газ-71» ехал прямо на меня, потом вдруг лихо развернулся, подбрасывая в небо куски мха и грязи, и остановился. С тяжким стуком откинулся верхний люк, оттуда показались чумазые руки, потом кудрявая голова механика-водителя. Истинный варнак, решил я, глядя на появляющуюся следом курчавую бороду.

– Что стоишь – спросила голова прищурившись. – Поехали.

– Куда?

– Тебе разве не всё равно? Поехали.

– Брезент крепкий? Я на брезенте. У тебя внизу места мало.

– Откуда знаешь? Садись на брезент, – согласилась голова, и люк захлопнулся.

Я бросил мешок на крышу, и уселся по центру, положив ружьё на колени. Хрюкнув и присев носом, вездеход тронулся. Просто тащусь ездить на тенте. Он пружинит, мягко подбрасывая, как в гамаке, а вокруг проносятся такие виды тундры! Степь, она никакая. Тоже, конечно красивая, но – степь. А тундра – это песня застывшего холодного ветра. В железной коробке что увидишь, темно, громко, душно. Окошек нет, вместо них топливные баки стоят на всю длину корпуса.

Ехали мы недолго. Там, где стали попадаться высокие лиственницы, вездеход, рыкнув, повернул к западу. Еле уловимо запахло дымом. Подбросило чуть сильнее, и вездеход остановился. На этот раз водитель вылез через боковую дверь с причитаниями.

– Итить твою лесной богородицы компас! Бога душу долбаный пень, прости господи!

– Что?

– Разулись снова. Второй раз уже за сегодня! Палец выскочил.

– Домкрат давай, нечего голосить. И лом достань. У тебя в коробке есть кто живой?

– Двое. Лом с другого борта достанешь. – Он снова нырнул в кабину и вернулся с домкратом. Как он его там разместил?

– Подкладки где?

– В кузове.

Я спрыгнул с крыши и постучал прикладом в железный борт.

– Вылазь, работать будем. Чурки захватите.

Из недр появились двое низких мужиков, одетых в выцветшие бушлаты.

Водитель, видя, как я по-хозяйски отцепил лом, спросил:

– Так ты что, свой? Ты куда идёшь?

– Шас клифт²² одену и бабочку повяжу. Не видно что ли? На Хайгдже иду. А вы куда едете?

– Медведя жрать. Немного не доехали.

…На берегу небольшой речушки стояло несколько бревенчатых домиков и чумов. Посреди поляны горел большой костёр, на треноге висел огромный закопчённый котёл. Вокруг столпились разношёрстно одетые люди. Национальные костюмы оленеводов перемежались с брезентом, ватниками и даже пальто. На грубо сколоченном столе уже стояли бутылки с водкой и тарелки. Один человек доставал из котла куски мяса. Мне подвинули тарелку.

– Благодарю. Что это?

– Медведя! Э, как вкусно!

– Медведя не буду.

– Мы его очень долго варили. Лапу ешь, лапу! Она жирная, сама в рот прыгает.

– Не буду лапу!

– Это же лапа! Она такая…, – говорящий закатил глаза от удовольствия, – там эти, ну такие, которые, хрящики, и мясо с жиром. Сочно, вкусно!

– Не, медведя не буду, – вновь повторил я.

– Ну тогда пей. Оленины человеку подайте на закусь! Хлеб сам доставай.

Гулянка шла полным ходом. Курили, не вставая из-за стола. Народ потихоньку поплыл. Нашлись темы для общих разговоров.

– Вот скажи мне, ты ж в городе живёшь, когда кризис кончится? – обратился ко мне сидящий по левую руку пожилой мужик в телогрейке. – По телевизору только и говорят: кризис, кризис. У нас то война, потерпите, то после войны восстанавливать надо, потерпите, теперь кризис, снова потерпите. Год кризис, два, три, я понимаю. Но как перестройка закончилась, так и понеслось – кризис. Пожить хочется спокойно. Теперь вот санкции. Да об колено! – Он громко приложил кружку об стол. – Мы что, часть Америки, при чём тут их санкции?!

– Ты живёшь, и живи. Какой кризис? И деньги льются, только не туда, и за границей люди отдыхают, и дворцы себе строят. Вон, знакомый у меня на семьсот квадратов себе завалюшку отстроил. С тремя этажами, бассейном и крокодилами. Другой знакомый небоскрёб за миллионы миллионов долларов строит, ты таких денег даже во сне не видал.

– А я вот что тебе скажу, – мужик отпил из кружки брусничного морса. – Правительству это выгодно. Надо же нас как-то зажимать. Светлого будущего, как при коммунизме уже не обещают, а других идей нет. А с чего бы кризису не быть, – мужик неожиданно повернул тему в другую сторону. – Производства своего нет, доживаем советское. Вон по телеку показывали, какие у нас академики, сто штук в месяц пожизненно получают. Один чукотский академик каждый месяц новую работу пишет из года в год. Без отдыха пашет, а выхлопа ноль. Мы так скоро на китайских джипах ездить будем.

– Уже ездим.

– Да ну? Дожили…. У тебя какой марки телефон?

– Нокия.

– А должен быть русский. Кто его придумает? Даже у нас в тайге все дети только в телефонах сидят, играются, и ни к чему не стремятся. Они, что ли нам экономику подымут, если шагу без телефона сделать не могут?

– Мои дети в телефонах не сидят. Они учатся. Хорошо учатся.

– А ты кто такой? – повернулся ко мне сосед справа, один из обитателей вездеходного нутра, невысокий белобрысый мужик с серыми, невзрачными глазами.

– Спелеолог из Хабаровска. Пещеры исследую. Иду на Хайгдже.

– Из Хабаровска? А я знаю там одного, тоже спелеолога. Ты Сашу Матрасова знаешь? Я его довозил, когда на Будукане работал.

– Слышал. Он не спелеолог, он турист. Он людей за деньги по пещерам водит.

– Да ну на! – удивился мужик. – И что, люди за это ещё деньги платят?

– Ну а что, платят, – пожал я плечами. – Люди разные бывают.

Через полчаса я посмотрел на солнце. Брюхо набил, пора уходить, ещё успею километров семь пройти.

– А я тебя знаю, – вновь повернулся ко мне белобрысый. – Ты Матрасов! Ты жулик. Ты у людей деньги берешь, нехорошо!

– Ты попутал, я не Матрасов. Ладно, мне идти пора. – Я повернулся.

– Нет, постой! – на плечо мне легла рука белобрысого. – Я тебя знаю! Ты Матрасов. Ты за деньги людей в тайгу водишь! Сволочь! – Он размахнулся, и ударил меня в грудь. Мы оба упали с лавки.

Хоть и пьяный, но жилистый, – думал я, катаясь по земле в обнимку с мужиком. Удары его не слабели. Народ повскакивал из-за стола, стараясь нас растащить. Что-то твёрдое опустилось мне на спину. Перевернувшись, я увидел пьяненького старика-оленевода, который ритмично без разбора опускал на нас берёзовый дрючок. Вот народу потеха! Нас подняли и растащили, тут же поднеся по чарке. У оленевода отобрали палку и засунули в чум. Пир продолжился дальше. С кружкой в руке ко мне снова подошёл белобрысый.

– Ты извини, попутал, – сокрушённо проговорил он. – Водка, будь она неладна. Давай за мир!

– Давай!

Мы чокнулись кружками.

– Тебя как звать-то?

– Сергей. Зовут Петей, от фамилии.

– Петров, что ли?

– Андросов я.

– Ваще нихрена тогда не понимаю. Сергей или Петя? Причём здесь твоя фамилия?

– Да чего тут непонятного? Андросов – Андросян, Андросян – Петросян – Петров – Петя. Так и прилипло.

– Прикольно замутили. Однако Петь, я уже пойду. Мне ещё далеко. Прощай.

– Погоди. – Петя отцепил с пояса восточный нож и протянул его мне. – Возьми на память, не обижайся.

– Спасибо Петя. Подожди секунду. – Я в раздумье покосился на свой клинок. Обычай требует что-то подарить взамен. Но мой клинок много практичнее восточных чудес в северной тундре, и главное – кованый, тогда я ещё тащился от этого слова. Я снял с шеи латунный хомуз и достал из кармана запечатанную пачку красного Bond street.

– Держи. И ты на меня не обижайся, – кинув на плечо ствол, я шагнул в низкорослые берёзки.

Ноги утопали во мху, одуряюще пахло багульником. Вот сколько Саша Матрасов заработает за год? Ну вывезет он народ в пещеры ну четыре, ну семь раз в год, больше вряд ли получится. Бизнесом это не назвать и кучу денег не заработать. Только имя себе подпортить. Молодой он ещё, горячий, как евражка²³.

– Путешествовать тоже можно по-разному, – сказал я солнцу. – Одно дело когда ты вышел в море на снаряженном бриге, а там уже борешься со штормами и людоедами, другое – вышел на хабаровскую набережную в трусах и с флагом, нырнул в воду и поплыл к океану. Такие люди, несмотря на абсурдность ситуации тоже есть. Солнце слегка улыбнулось мне, и ободрённый, я продолжил разговор.

– Ты должно помнить ту девочку, которая приехала в чужой город, бросила вещи и паспорт, взяла двести рублей и отправилась в свободный полёт на неделю. Ей, очевидно было так интересно и наверное комфортно. Люди разные, да? Я так не могу. У меня всегда есть запасная обойма и нож на боку, как же иначе. Хочешь, скажи, что я совсем неправ.

…Хайгдже открылось сразу, едва я оставил за спиной низкорослый берёзовый лес. Плоская унылая возвышенность тянулась на несколько километров по меридиану. На её уплощённой тушке не было заметно ни выходов камня, ни отверстий пещер. Я задумчиво потёр подбородок, ощутив отросшую щетину. Зря сюда пришёл. Мерзлота повсюду, осадков мало, лето короткое. Плато замёрзло уже очень давно.

Я проверил патронник, сбросил рюкзак и подпёр его ружьём. Хоть побреюсь перед выходом на землю обетованную, карстовую. Достав пластиковый станок, не торопясь побрился, потом достал зеркало. Интересно, а как это – бриться опасной бритвой, наверное круто. Сейчас молодые гламурные парикмахеры ими пользуются. Появились даже псевдо-опаски со сменными лезвиями. Всегда мечтал иметь опасную бритву, но тут бы ей так просто наверное не получилось. Однако ритуал значимый, сродни курению трубки. Эх, а мох-то вокруг какой! Прямо перина. Здравствуй, Хайгдже.

Карстовые процессы на Дальнем Востоке распределены неравномерно и занимают относительно небольшую площадь. Юг, уходящий в неведомые дебри Сихотэ-Алиня, запад на границе с Китаем, одно проявление востока и нескончаемый Север. Неразвитость дорожной сети тормозит изучение и развитие края, и девяносто процентов найденных пещер на счету местного населения – охотников, лесорубов, изредка геологов. Может сегодня именно мне повезёт найти неизведанное подземное царство, куда не ступала нога человека?

Пройдясь вдоль плато, я вышел на воду, фонтаном бьющую из скалы. Она давала начало небольшой речушке, игриво сверкавшей в серых камнях. Однако карстовый источник, и вода явно пришла сверху. Может напрасно я на эту местность грешил, надо наверх подняться. Раз вода с напором идёт, значит есть водосбор и есть подземная дорога, иначе бы водопадом низвергалась.

Воронку, поглощающую воду плато я нашёл не сразу, а лишь спустя четыре километра от источника, но проникнуть туда не удалось.