Глава 2. Свидание

Винный подвальчик недалеко от дворца Герцога Тосканского. За одним из столов в углу помещения несколько офицеров, сменившихся с дежурства, пьют вино и пристают к хорошенькой кабатчице с разными скабрезностями.

В подвальчик входит капитан ди Альберто.

«Друзья мои, сегодня я богат:

Ростовщики опять ссудили денег,

Наплёл им я, что всё верну назад.

Да, после свадьбы, может, в понедельник.

Нашёл, представьте, денежный мешок

В лице Джузеппе, старого Колетти.

Его девчонка подросла чуток,

А в голове по-прежнему лишь ветер.

Так покраснела, глазки отвела,

Вся затряслась, меня едва увидев.

А папенька, её, в покой войдя,

Меня, по-моему, в раз возненавидел.

С мошной старик не хочет расставаться,

Гвардейский вольный взгляд ему претит,

Но некуда ему, pardon, деваться,

Коль целомудрие «дружок мой» победит.

Хотя ещё и не решил я точно.

Есть и второй запасный вариант:

Дурнушка влюблена в меня заочно,

Пуччини ей отец, негоциант.

Они подружки с лавочника дочкой.

Теперь я должен, братцы, выбирать,

Кому пообещать свой титул. Ночью…

Хочу девицу эту я познать.

Кабатчица! Вина кувшин и мяса,

Сегодня будут силы мне нужны.

Друзья! поднимем кубки за прекрасных,

За дам, конечно, кои нам важны».

Гвардейцы с новой силой отдались выпивке и закуске, принесённой

хорошенькой кабатчицей. Капитан ди Альберто мечтал о свидании и предвкушал, что вскорости его финансовое положение несколько поправится.

На этом мы пока оставим гвардейцев в покое и будем ждать вечера.

На улицах столицы герцогства, темно, слышны колотушки сторожей, окрики дворцовой стражи, крики пьяных гуляк и девичий смех.

Пьетро ди Альберто, которому тосканское розовое слегка промыло мозги, идет и размышляет, в какую же авантюру он ввязался, ради поправки финансового положения.

«Свой древний род мы от патрициев ведём,

От Ромула и Рема, если точно.

Мы честь и славу предков бережём,

Но нынче на ногах стоим непрочно.

Как много обедневших средь господ!

Свои гербы на деньги променяли!

Смекалка города берёт:

Женитьбою финансы поправляли.

Пускай он лавочник, пускай негоциант,

Им высший свет закрыт по праву крови.

Со мною породниться всякий рад:

Ди Альберто откроет все дороги.

Вот, кажется, пришёл: лозой стена увита,

Калитка заперта, ужель меня не ждут?

Полезу по лозе, а дальше будет видно,

В окошке есть ли свет? Возьму ль я сей редут?»

Капитан падает с высокого каменного забора в сад. Встаёт, отряхивается и смотрит по сторонам: мимо проходит старый сторож и ворчит себе под нос о том, что кто-то забыл запереть калитку на ночь.

«Так, вижу свет в окне, но слишком высоко.

Стена ровна, как жало моей шпаги.

Зайду-ка со двора, там, думаю, легко

Пробраться в дом – лишь не было б собаки.

С опаской открываю дверь на кухню,

Крадусь, как тать, как вор на bel tage.

Под старой мощной дверью свет забрезжил,

И чувствую в душе своей кураж.

Горячая бежит по жилам кровь быстрее,

Стучу, точней скребусь, как мышь,

Шагов услышав звук, я словно каменею,

Святой Франциск, услышь меня, услышь».

Вечер в доме негоцианта Джакомо Пуччини. В своей спальне стоит Федерика. Она в богатом ночном платье, увешанная драгоценностями, ждет гостя.

«Уже темнеет… Ах, как я волнуюсь…

О чем с ним буду ночью говорить?

Пусть не красой, да, пусть тогда богатством

Его должна я непременно покорить!

Вот, кажется, стучат… О Боже! Он пришел!

Я вся горю, в волненье пребывая.

Отец мой в спальню только б не забрёл,

Спокойной ночи перед сном желая».

Федерика видит входящего Альберто и без чувств падает в кресло.

«Как напугали вы меня, синьор!

Зачем же было так вам напрягаться?

Ворота открываются во двор.

Чтоб к нам зайти, не надо так стараться.

Вас рада видеть у себя в гостях,

Но папа выйти к нам сейчас не сможет,

Ах, эта ломота в его костях,

Бедняжку с вечера так гложет, так и гложет.

Ну, проходите же, любезный друг, скорей,

Рассказ о подвигах услышать я желаю,

Про битвы и балы минувших дней.

Не скромничайте, друг мой, умоляю!»

Пьетро видит Федерику в ночном платье, которое лишь слегка скрывает её дивные формы, и признаёт, что, хоть лицом она и не красавица, фигурой просто прелесть.

ди Альберто про себя

«О, Федерика хороша на диву!

Хоть ликом, видимо, в отца.

Зато фигурой сказочно красива!

Ну что ж, любовь не пить с лица. —

Обращаясь к Федерике

«Мне, с детства закалённому в боях,

Стена, ограды дома не помеха,

Я перелез таких штук пять на днях,

Сегодня и шестую, ради смеха.

Но хватит хвастать. Это всё пустое!

Я здесь, и в этом весь сюжет,

Настало время думать о постое,

И вот у ваших ног стою, мой свет.

Прошу вина налейте, выпьем вместе

За резвость шпаг, за общий наш успех.

Про доблесть герцога народ слагает песни,

За это, право, пригубить не грех.

А после, ждут тебя любви объятья,

И нежный жар моих горячих рук,

Падут на землю шёлковые платья,

Уста в уста замкнут порочный круг!

И, отдаваясь томной, сладкой неге,

Познаем мы усладу грешных тел,

И воспарим, как ангелы на небе,

Таков всех в мире любящих удел».

Пьетро бросается к Федерике, и они соединяются в страстном поцелуе.

Глава 3. Тайна мэтра Пуччини

Старому негоцианту Джакомо Пуччини, действительно, не спалось: побаливали старые болячки, коих много у людей, всю жизнь проведших в торговых поездках, лишениях и борьбе за выгодные контракты. Буквально вчера он был приглашён во дворец к самому герцогу Тосканскому для обсуждения поставок провианта его армии. Покряхтывая, Джакомо встал, с ложа, на котором уже несколько лет не лежала ни одна женщина, и пошёл бродить по дому в поисках снотворных пилюль.

Поднимаясь по лестнице и бормоча себе что-то под нос, увидел свет, выбивающийся из-под двери опочивальни дочери Федерики. Решив узнать, что тревожит его дитя в столь поздний час, Джакомо толкнул дверь, ведущую в покои дочери, но дверь оказалась заперта…

Джакомо взволнованным голосом

«Мой изумруд, мой ангел, ты не спишь?

Тревожит что тебя, моя кровинка.

Открой отцу, ну что же ты молчишь?

Что сна тебя лишило Федеринка?

Чу, что за шорохи: там слышится возня?

Ты не одна? Бесчестье накликаешь?

Эй, слуги, просыпайтесь. Эй, огня!

Ты гнев отцовский скоро мой узнаешь».

Ди Альберто, понимая, что несмотря на его дворянский герб и умение сражаться, слуги, превосходя его числом, побьют дубьём и даже будут рады поиздеваться над капитаном Тосканских гусар, решает ретироваться через окно, дабы не причинять урона себе и позора Федерике.

«Ах, Федерика, нам не суждено,

По крайней мере, явно не сегодня,

Я вынужден retire чрез окно,

Мы встретимся, на всё воля господня».

Пьетро прыгает со второго этажа, на улице слышны проклятья, звон металла и шаги удаляющейся погони.

Джакомо Пуччини с помощью подоспевшего ключника врывается в опочивальню к Федерике…

«Бесстыжая, кто был здесь у тебя?

Кого сейчас ты в спальне принимала?

Кого на этом ложе честь губя,

В греховной связи ты сейчас познала?

Я выгнать за порог тебя могу,

Лишу и крова и наследства тоже,

Я дочь свою для свадьбы берегу.

Ты согрешила, как же это можно!»

Федерика успокаивает отца

«Да полно, батюшка, подумал ты плохое?

У дочери твоей достаточно ума.

Как вовремя ворвался ты в покои!

Теперь-то его участь решена!

Иметь такого мужа разве дело,

Я лишь похвастать им всегда смогу.

Когда к венцу мы побредём несмело,

От зависти все кумушки умрут».

Мысли Федерики, недоступные для отца

«Теперь призвать его к ответу надо.

Пусть слух пройдёт, что чести лишена,

Пусть стыдно, но замужество – награда!

О будущем задуматься должна».

Вспоминает про письмо Лукреции

«Да, нынче в лавке я была по делу.

Меня письмо тебе просили передать.

Не знаю, от кого. Назвали твое имя.

Изволь папА его тот час принять».

Федерика удаляется в спальню.

Из груди Джакомо Пуччини вырывается вздох облегчения, но всё же, не имея возможности совладать с нахлынувшими на него волнениями, он, больше не произнеся ни слова, выходит из комнаты дочери.

Джакомо в своей опочивальне стоит коленопреклонённый возле распятия, висящего в углу, и, обращаясь к Господу, открывает страшную тайну своей жизни.

«О Господи! велик мой тяжкий крест,

Чужую тайну я хранил годами,

Я Федерике вовсе не отец,

Она плод страсти очень знатной дамы.

Когда я был моложе и сильней,

С купцами шёл торговою дорогой,

И вот однажды посреди степей,

Нам встретился один старик убогий.

В руках держал резную колыбель,

И подойдя ко мне, промолвил тихо:

«Коль можешь, воспитай её, купец,

Родителей сгубило злое лихо».

А в колыбели, ножками суча,

Лежала девочка и пузыри пускала,

Старик же этот, тихо бормоча,

Поведал всю историю сначала.

Что Федерика местных дочь господ,

Что все погибли от раздоров знати,

Что древний род войной на древний род,

Трентино-Адидже фамилия дитяти.

Я взял дитя и со своей женою,

Её мы воспитали, как смогли.

Прошли года, осеннею порою

Призвал Господь жену, и мы одни.

Я правды Федерике не поведал,

И в этом грех свой вижу пред Тобой,

Прости, Господь я был рабом обета,

Хранить её поставленный судьбой.

Она росла, я вдовый был мужчина,

После жены не знал я ни одной,

И как-то невзначай мне полюбилась

Дочерь приёмная любовею мужской…

Ей 22, мужчин она не знает,

Не подпускаю к ней я никого,

Любовь мои все силы пожирает,

Но чую: час приходит роковой.

Признаться, видно, скоро мне придётся,

Что Федерика не моих кровей,

Чем для меня признанье обернётся,

Узнает коль, что дочь она князей?»

Джакомо ударяет себя в грудь и вспоминает, что спрятал под рубаху письмо, отданное ему Федерикой.

Прочтя письмо, Пуччини недоумевает, что за шутки, что за наваждение, возможно, это любовное письмо адресовано вовсе не ему. И кто же эта незнакомка, которая признается ему в своих чувствах?

«Какой прекрасный слог хранит бумага,

И аромат духов и девичью слезу,

До счастья, кажется, всего полшага,

Но что-то предвещает мне грозу.

Давно уже немолод я годами,

Живу вдовцом от света вдалеке.

Дела купечества, пирушки временами,

С негоциантами в ближайшем кабаке.

На женщин не смотрю давно,

Любить любовью тайной

Мне дочь приёмную до гроба суждено

Греховно изначально.