– Пойдёмте.

Кампания из шести человек пошли к выходу, здоровяк всё время пытался прожечь Вермира взглядом. Женщина же опёрлась о стену, скрестила руки на груди и недовольно посматривала то на подошедшего Нелда, то на Вермира.

– Наёмники, – проговорил Нелд, слабо улыбаясь, и развёл руками.

Вермир повернулся к Доре, сверкая глазами, словно звёздами, но не тепло, не ласково.

– Здравствуй, – медленно сказал он, пытаясь смотреть в голубые глаза, но она отвела взгляд. – Если честно, не думал, что встречу тебя здесь. Можешь мне сказать, чем ты здесь занималась?

Дора гордо вскинула голову, посмотрела практически в чёрные глаза, быстро задышала, её щёки покраснели.

– Почему занималась? Занимаюсь!

– Теперь нет, – твёрдо сказал Вермир.

Нелд наигранно засмеялся.

– Она шутит, – сказал он, натянуто улыбаясь. – Она разносчица.

Вермир переместил свой тяжёлый взгляд на него, Нелд выдержал пару секунд, перестал улыбаться и глянул на пол. Вермир вернулся к Доре.

– Как же так вышло, что ты здесь оказалась? – с горечью спросил он. – Мало того, что этим занимаешься, так и сама подходишь, спрашиваешь, не надо ли, а то, конечно, пожалуйста, пройдёмте.

Вермир кривился, размахивал руками, говорил с таким ядом, что себя ненавидел, но остановиться не смог. Дора с красным, как томат, лицом опустила взгляд, грязные рыжие волосы частично закрыли лицо, словно барьер, от тяжких, карающих слов. На глазах выступили слёзы. Вермир это заметил, остановился, в его глазах на секунду блеснул страх.

– Тебе-то хорошо! – выкрикнула Дора срывающимся голосом, всколыхнула руками. – Высокий! Красивый! Статный! Действительно, зачем тебе такая, как я! – она запнулась, быстро задышала, сбавила голос. – Хочешь знать, что случилось? Хочешь знать, почему? Почему так случилось? Почему я здесь? – она посмотрела в глаза Вермиру. – Потому что ты ушёл, потому что ты нас бросил, всех нас, и отец твой умер из-за тебя!

Она рванула и убежала на второй этаж, заливаясь слезами. Трактир опять обернулся к Вермиру, но видя, что самое интересное закончилось слишком быстро, отвернулся. Хотя некоторые подвыпившие всё же смотрели на Вермира, ища хоть какое-то развлечение. Нелд вздохнул, качнул головой. Вермир сел на стол.

– Она сгоряча, это не так, – тихо сказал Нелд, сжимая лоб.

– В какой-то мере это правда, – спокойно сказал Вермир, но смотря в никуда. – Если бы я не уехал, остался, всё действительно было бы по-другому, только неизвестно как.

– Её мать умерла спустя год, как ты уехал.

– А отец? – спросил Вермир, посмотрев на Нелда.

– Спился.

– Надеюсь не здесь, – проворчал Вермир. – Скажи, неужели у тебя не было работы? Она же умеет готовить, стирать, не знаю. Разве не было?

– Не было места, да и сейчас нет, – проговорил Нелд, грустно смотря на друга. – Разве что выгнать кого-нибудь, взять её… но другая же будет этим же зарабатывать. Ты бы так поступил? Ты этого хочешь?

Вермир едва заметно качнул головой.

– Я и подумал, – продолжил Нелд, – что лучше пускай здесь, я, хотя бы, если что, смогу защитить, хотя бы заступлюсь. Под рукой хотя бы, а там… непонятно где, непонятно что с ней.

Внутри Вермира разгорелся огонь, ярость разошлась по всему телу. Омерзение, отвращение, низость, безысходность – эти чувства вторглись в мысли, подливая масла в огонь, разожгли ярость. Он хотел что-то сломать, разрушить, избить, кричать, но ничего не делал, лишь сидел и смотрел в стену с пустым взглядом. Как всегда, он не выпускал ярость, держал на поводке, а огонь превращался в пепел. Каждый раз огонь плавил душу и разум, каждый раз, после пепла, что-то загоралось вновь, но Вермир знал, что так не может быть вечно, когда-нибудь огня не станет.

Вермир встал и тихо сказал:

– Я домой.

Он пошёл, медленно ступая, к стойке, взял сумки и вышел. Улица встретила шумом, люди ходят, не замечая печали Вермира, гогочут, ругаются, смеются, а он сгорает, словно фитиль. Каждый шаг неосмысленней прошлого, Вермир не видит ничего, словно смотрит не вперёд, а только внутрь себя, видит печаль, заботы. Мысли спутываются в огромный ком и пульсируют, доводя до исступления. Свет солнца, тепло, людей, шум, он ничего не замечает, лишь идёт по улице. Он даже не заметил, как сошёл с главной улицы, свернул на Тырскую, полную проулков и тупиков. Здесь достаточно глуховато, лишь изредка слышатся крики или ругань, не часто можно увидеть прохожего, и больше напоминает лес, где вдали поют птицы, только вместо птиц люди, и они переругиваются, ветер шелестит листья, а здесь ветер тревожит бельё на верёвках, тихо, спокойно. Через эту улицу быстрее дойдёшь до дома, не надо делать огромный крюк. В детстве он часто возвращался этой дорогой, частенько возвращался именно от Нелда.

Вермир не заметил, как его схватили и затащили в маленький, размером в несколько метров, переулок. Вермир сразу же очнулся, не совсем понимая, схватил руку и вывернул. Сиплый голос вскричал. Но их так много, что Вермира тут же скрутили, он пытался отбиваться, но бесполезно. Руки развели, как и ноги, положили на землю. Сумки сняли.

Вермир запаниковал, но через пару секунд успокоился, стал просто беспокоен за жизнь. Куча отёкших, красных, криво и беззубо улыбающихся, с блестящими глазами, лиц. Их оказалось шестеро. Вермир заметил здоровяка, что был в таверне.

– Вот это встреча! – вскричал здоровяк, улыбаясь во весь рот. – Да-а, брат, есть же справедливость! Есть! – он захохотал, запрокинув голову, дружки поддержали. – Двадцать минут назад ты был силён, видел себя крутым, все эти засранцы, тупые пьяницы, думают, что ты отважен, бесстрашен, полон чести и достоинства, одним словом, герой. Но что же сейчас? Что? Ты лежишь на земле, где теперь твоё геройство? А, парни, правильно я говорю?

– Да! – крикнул один.

– Так и есть! Думает, всех умней, а на самом деле дуралей! – крикнул другой.

Остальные захохотали. Здоровяк разошёлся, стал ходить взад-вперёд, махая руками.

– Видишь ли, – сказал он, – я человек честный, можно сказать, справедливый, люблю честность и справедливость. За ту бабу я заплатил, но не получил желаемого, но теперь… теперь я получу даже получше, чем худое бабье тельце. Держите крепко, парни.

Вермир заметил, как блеснул нож в руке здоровяка. Он закричал так, как никогда не кричал. Будто бы не людской крик, дикого животного, загнанного в угол, бьющегося в исступлении. Первобытный крик, как кричали далёкие предки даже не людей. На секунду хват правой руки ослаб, видимо, от испуга, Вермир рывком высвободил руку и, сжав указательный палец, ударил наотмашь. Здоровяк закричал, схватился за глаз, согнулся. Руку Вермира тут же схватили и прижали к земле, он отчаянно задёргался, всеми конечностями и всеми мышцами, но без толку. Здоровяк взревел, яростно пнул голову Вермира, словно мяч. Вермир не почувствовал боли, лишь лёгкий звон в голове, но удары продолжили сыпаться, здоровяк просто топтал лицо. Вермиру не больно, словно оказался внутри огромного колокола, а звонарь почему-то решил, что пора бить. Он потерял чувство времени и пространства, будто вышел из тела и наблюдал, как пятеро мужиков удерживают юношу, а шестой избивает, он не о чём не думал, не было никаких мыслей, просто голые чувства. Обида, отчаянье, глупая и даже в чём-то детская злость.

Здоровяк перестал молотить набухшую, словно арбуз, голову. В волосах и на лице кровь, бурая, не та, что проливается, когда режут глотку, а та, что выходит капля за каплей, как из прохудившегося бочонка.

– Ты посмотри! – закричал здоровяк, удерживая трясущейся рукой вытекающее белое вещество с разломанным коричневым кружком и болтающийся на нерве. – Он мне глаз выбил! Эта сука мне глаз выбила!

Он размахнулся и ещё раз с силой пнул голову Вермира, достал нож и перерезал нерв дрожащей рукой, морщась. Дружки же смотрели с отвращением, отвернулись, будто боль главаря могла перейти им. Один отошёл к стене, согнулся, держась за живот, изо рта полетели кусочки пищи с жижей. Здоровяк выкинул остатки выбитого глаза, глазница опустела, веко опало, словно лишняя кожа. Он отогнал худого, того самого, с которым дрался в таверне, и сел на Вермира верхом, держа нож кверху.

– Держите его крепче, – мрачно скомандовал здоровяк. Зрачки Вермира расширились, как и ноздри, по телу, словно разряд, прошла волна мурашек, холод пощекотал спину. – Глаз за глаз, – кровожадно и хладнокровно сказал здоровяк.

Разбойники прижали Вермира, на ноги навалились, а на руки встали, голову же держали в три руки, но она всё равно поворачивалась.

– Крепче! – рявкнул здоровяк, занося нож.

Голову Вермира прижали, словно тисками, он не смог ею даже двинуть. С диким взглядом смотрел на острие клинка, не выдержав, закрыл глаза и выдохнул. Здесь, в темноте, за закрытыми веками, раздался раскол, высокий, как небо, яркий, как молния, и такой же быстрый. Время пошло медленно, настолько медленно, что Вермиру показалось, будто остановилось. Он оказался где-то в промежутке между темнотой и расколом, этот яркий, ослепительно яркий раскол притянул всё внимание, он только о нём и думал, и видел только его. Вермир видел его настолько долго, что начал замечать маленькие детали, раскол напоминает кривой, но тонкий столб, а вокруг свет менее яркий, сложенный в окружность, по бокам свет желтоватый, а снизу и сверху маленькие сверкающие будто бы искорки коричного цвета. Картинка начала дрожать и пульсировать, двигаться взад-вперёд. Вермир как-то отстранённо заметил, что кто-то кричит, и крик необычный, не просящий помощи, или окликающий, нет, крик первородный, с неосознанной печалью, будто крик говорит об утрате, о боли и не справедливости, но с тем же крик не походит ни на человеческий, ни на крик животного.

Время пошло быстрее, но всё равно не так, в голове Вермира успело пронестись тысячи больших и малых мыслей, чувств, вопросов. Он понял, что дышит, и дыхание это быстрое, будто шустро бежит, левая часть головы будто вымазана в масле, а глаз и вовсе залит. Вскоре он понял, что крик, который напугал его до дрожи, издаёт сам. Окружающий мир также вернулся, не весь, но вернулся. Вермир видел лишь темноту с пульсирующими красными краями, но знал, что лежит на земле придавленный, он уловил эту мысль из тысячи других, куда-то бегущих, словно сумасшедшие, словно настал конец всему и пора эвакуироваться. Вслед за накатывающей, как прилив, болью последовали другие боли. Быстрые, мелкие, продолговатые, точные, с множеством оттенков, в конце концов, они достигли такого масштаба, что могли посоревноваться с главной. Вермир всё же понял, что эти боли от одного и того же источника, понял это сразу, как только представил клинок рассекающий плоть.

Разбойники тупо, с дубовыми лицами наблюдали, как здоровяк кромсает лицо юноши. Они не понимали, или даже не хотели понять, что происходит. Они не хотели видеть грязь, несправедливость, не хотели видеть низость и сущность негодяйства. Они не хотели видеть этого, потому что понимали, увидеть это равноценно признанию вины перед собой, что ты, в сущности, не просто подлец, ты монстр, чудовище из чудовищ.

Прохожие, что услышали крик, тут же убегали, а те, кто осмелился, гонимые любопытством, подойти, проходили мимо, увидев, что происходит. К тому же старались, чтобы их не заметили.

Здоровяк, закончив орудовать ножом, встал над залитым в крови Вермиром, захохотал, вскинув руку с окровавленным ножом. Вермир захлёбывался в крови, словно оказался в густой реке, и тонул, вскидывая руку, чтобы кто-нибудь помог, вытащил из бурого омута, но всё напрасно, здесь нет людей.

– Вот! Теперь личико прекрасно! – вскричал здоровяк, показывая зубы.

– Пузо продырявь, – равнодушно сказал худой, с лиловым фингалом, беря сумку, – а-то вдруг выживет.

Здоровяк облизнул губы и, нагнувшись, всадил в живот Вермира нож по рукоять и, прокрутив, вынул. Он харкнул на залитое кровью лицо, закинул, посмеиваясь, вторую сумку на плечо и пошёл. Дружки пошли за ним, выстроившись в два ряда. Во главе второго ряда худой.

Вермир инстинктивно схватился за живот, прикрыл рану. Он ничего не видел, оставшийся глаз залит кровью, прикрыт веком. По телу проходят разряды боли, но в центре, в животе, дыра, из которой льётся алая кровь. Вермир на секунду задумался, что почти не соображает, голова не перестаёт гудеть, но с каким-то странным спокойствием, в обход разных болей, утрате глаза и ранам на лице, уворачиваясь от разных мыслей он сразу понял, что скоро умрёт.

Вермир не помнит, сколько пролежал на земле, словно рыба, выброшенная на берег с открытым ртом, только он не в испаряющейся воде, а в засыхающей крови. Он уговаривал себя не двигаться, не шевелиться, ведь конец близок. Он лежал, равномерно дыша, мало понимая, но точно зная, что осталось совсем чуть-чуть. Он пролежал, может час, а может несколько десятков секунд, под ним образовалась маленькая лужица и становилась всё больше.

Вермир прекратил дышать на выдохе, тело расслабилось, кожа постепенно синела. Из тысячи тысяч образов возник собственный, высокий, усмехающийся, с ослепительной улыбкой, стоит над Вермиром, его спина защищает от лучей солнца, ветер теребит траву, волны разбиваются о скалы, а брызги уносит. Образ присел и сказал: «Вставай». Словно от разряда Вермир глубоко вздохнул, хотел открыть глаз, но засохшая кровь образовала корку. Всё в голове Вермира переменилось, показалось, что куда-то надо спешить, спешить, не медля ни секунды. Он зашевелился, сел, кровь брызнула из живота, он сильнее прижал руку, с трудом встал, при этом, чуть не упав, содрал с глаза корку крови и слегка поднял веко, но ничего путного не увидел. Показалось, что всё вертится, стена меняется местами с землёй, кусочек неба тоже принял участие в карусели. Он шёл на ощупь, одной рукой опираясь на стену, а другой придерживал рану на животе, словно в бреду, уверен, что куда-то опаздывает и нужно непременно торопиться. Дошёл до выхода из тупика, покачнулся, чуть не упал, но цепкая хватка о здание помогла удержаться, лишь врезался с размаху о стену, как бывает с жутко пьяными. Несмотря на весь бред, где-то глубоко внутри, словно в скорлупе, он понимал, что истекает кровью и, скорее всего, упадёт замертво, но решил дойти до конца. До желанного конца.

Разбойники же всю дорогу грязно шутили, хохотали, толкали друг дружку в плечо. Они были беззаботны и счастливы. Здоровяк первый вошёл в кабак. Это здание странное, одноэтажное, больше похожее на спичечный коробок, снаружи стены выкрашены в чёрный цвет, а шума совсем мало, хотя должно быть много, ведь кабак – место увеселительное, но никто не орёт на пол улицы. Здоровяк пошёл по узкому для него коридору, на пути встречались открытые комнаты, полные тихо попивающих мужиков, кто-то даже не замечал здоровяка, а кто-то вытягивал шею, кто-то точил ножи, а кто-то просто лежал на кровати, смотря на потолок. Наконец здоровяк подошёл к столу, за которым худой писарь. Он до того худ, что на фоне его рук кисти кажутся слишком большими, а энергичные глаза не гармонируют с бледным лицом, на голове у него коричневая шляпа. Он сидел и копался в бумажках, но как только здоровяк уронил сумку, то подскочил.

– Где он? – спросил здоровяк.

– Что это? – спросил писарь, скривив рот, будто увидел что-то отвратительное. Он будто и не заметил, что у здоровяка нет одного глаза, и идёт кровь.

Подошёл худой, здоровяк сбросил вторую сумку на стол.

– Да что это?! – вскричал писарь, быстро переводя взгляд с сумок на здоровяка.

– Деньги, вещи, ключи. Это в одной. Разберись, в общем, – сказал здоровяк, уходя. Худой пошёл за ним.

Писарь почесал затылок, ещё раз осмотрел сумки и крикнул:

– Эй! Слышишь меня?! Эй!

Справа, метрах в двух от писаря дверь открыл встревоженный мужик.

– Чего? – глухо спросил он.

– Иди, скажи, что тут без него не разобраться.

– Ты уверен? – недоверчиво спросил мужик.

– Я сказал, иди! – вскричал писарь.