Целыми днями лежал надорвавшийся в землянке, не прикасаясь ни к молоку, ни к моркови и репе – их единственной пище. Аглая сготовила травяной отвар, но Безумец отводил ее руку и лечился одной водкой.

После того, как Безумец засеял осеннее поле, помощи ждать оказалось неоткуда. Снарядили в поход Агриппу, и отправилась женщина в далекий областной центр – так власти впервые узнали, что в этой деревне после войны еще остались живые! Дали ей лишь мешок отрубей и просили продержаться зиму – хоть солому есть. По всей земле в тот год был великий голод.

И вновь вернулся снег, а женщины приготовились умирать! Одним утром Валентина с порога землянки безнадежно смотрела на запорошенные болота. В низине обреченно мычали коровы. Собаки, сбившись стаей, бегали возле жилищ и жалобно скулили, предчувствуя беду.

Вновь просила Валентина прощения у Бога за погибших деток. «Не смогла я уберечь их». И просила Господа за безумного мужа: «Прости его! Всю жизнь свою не ведал он, что и творил!» И еще она попросила Бога побыстрее забрать ее на небеса к деткам, которые ждали ее там. «Видно, не дождаться мне здесь Твоего ангела!» – вот что молвила со вздохом.

Бросив взгляд на поля, внезапно увидела она, что на том далеком поле, которое засеял ее беспутный муж, в снегу поднялась рожь! Сердце ее забилось.

– Знак! – вскричала Валентина. – Права Аглая! Знак! Знак Господень!

Женщины выбежали на ее крик. И радостно бросились к заколосившемуся полю. Все взялись за серпы. Еще недавно вспоротая целина дала обильное множество хлеба. Попискивали мыши, выскакивая из-под ног срезающих колосья жниц. Те относили снопы и возвращались за новыми. Рожь была убрана, открылась оголенная земля, которая тотчас была засыпана мелкой снежной крупой. И снег обильно повалил из опустившихся туч, а женщины, позабыв о заметно округлившихся животах, работали до седьмого пота, обтрясая снопы. И наконец заскрипели в землянках жернова – сладкой была скрипучая песня жерновов. Печи донесли снежному небу уже забытый им запах. Женщины перекликались, не находя себе места от радости. Они спрятали в землянках мешки с зерном и уже испекли первые хлеба. Та к свершилось еще одно чудо!

Явилась зима, но она была уже не страшна!

А снег, выпадая в ту зиму на холм, мгновенно таял, словно под землей забили горячие ключи! Яблони так и не сбросили свою листву, и повсюду на холме продолжала расти сочная свежая трава, коровы вдоволь насыщались ею. Собаки лежали под деревьями, и теплая земля грела их животы. У подножия холма теперь постоянно поднимался пар, во все стороны лежала ледяная пустыня, но на маленьком островке, где уместились и землянки, и яблони, было тепло и сухо.

Изредка Агриппа, кутаясь во все отданные ей платки, спускалась к сугробам и насыпала снега в котелки и чашки. И относила в землянки к сонным женщинам, которые часто уже уставали и большей частью времени отдыхали на лежанках: животы их уже походили на маленькие круглые холмики.

А виновник подобных холмов дремал, слушая, как булькает на печке мучная похлебка.

Пришло время и его сыновей!

Первой разродилась Наталья. Агриппа, приняв младенца, объявила о рождении сына. Едва придя в себя, Наталья разыскала глазами скорбную Валентину, которая все глаза уже выплакала – и едва слышно просила прощения. Имя ребенку было дадено – Владимир (впоследствии он стал известен под именем Владимира Пьяницы; веселая водка, постоянно бродившая в отце, и буйный нрав матери сделали дело).

Хрупкая Татьяна не смогла разродиться.

В землянку, где над умершей склонились Агриппа с Валентиной, ввалилась Аглая, добравшаяся до селения по пояс в снегу. Лед еще висел у нее на клочьях волос. Аглая ощупывала живот успокоившейся роженицы, бормотала, пыхтела и наконец вытащила безжизненное тельце ребенка.

– Он тоже мертв! – горестно воскликнула Агриппа.

Но старуха, сунув младенца в уже остывшую воду котла, шлепала и трясла его. Он безжизненно болтался в ее руках. Рассердившись, Аглая еще сильнее затрясла младенца – и ответом был едва слышный писк. Тусклые глазки взглянули на седую бабку. Еще раз шлепнув по маленькой заднице ожившего мертвеца, Аглая отдала его изумленным женщинам. Та к появился на свет слабенький Владимир Книжник. Его закутали в чистые тряпки и отнесли кормить к Наталье.

Агриппа из найденных досок сколотила гроб. Все собрались в яблонях возле покойницы, даже Безумец, до конца еще не пришедший в себя, выполз. И равнодушно взглянув на ту, виновником смерти которой он невольно был, поковылял обратно к теплой лежанке и заветной фляге. А старуха, обвязав гроб веревками, с помощью Агриппы потащила с холма скорбную ношу к дымящейся черте, за которой были снег, мороз и ледяное безмолвие. Та м женщины положили гроб на санки и, проваливаясь в снегу, довезли усопшую к могильному холму и оставили до весны.

Смерть на том успокоилась. Вскоре у Марии благополучно родился еще один Безумцев сын – Степан (прозванный в будущем Руководителем).

А Валентина родила Владимира Строителя.

Вернувшаяся весна застала живыми всех сыновей.

Земля окончательно оттаяла, и женщины засобирались на похороны своей подруги. Виновник их недавних страданий, отойдя от болезни, развалился на поляне в тени окрепнувших яблонь, весь в их лепестках, и дул себе в гармонику.

Валентина упрекала мужа:

– Тебе дела нет до нас! Не виноват ты ни в чем!

Болтался привязанный платком к спине ее маленький сынок. Татьянин Владимир пищал у нее на руках. Рыжая Наталья позади нее подняла и показала отцу своего ребеночка – она вновь была здоровой, радостной женщиной, готовой рожать еще и еще.

– Хотя бы не играл на гармошке! – упрашивала Безумца Агриппа. – Нельзя сейчас веселиться!

Он лишь отмахнулся. А женщины спустились в низину и проложили в цветах и траве путь к гробу. Прежде чем взяться за скорбную работу, они постелили в траве платки и опустили на них детей. И Татьянин сынок, равнодушный к мертвой матери, ползал и орал там наравне со своими братьями.

Вскоре был поставлен на могильном холме еще один крест.

Время шло: все сыновья, кроме Книжника, обладали отменным аппетитом.

Ночами Агриппа слышала детское чмоканье в соседних землянках. Ей не спалось, часто выходила она ночами на порог своего жилища. И слезы текли помимо ее воли.

Однажды, когда луна закрыла собой половину неба, за землянкой послышался шорох. Агриппа поняла, кто крадется, и откликнулась:

– Убирайся!

– Никто уже не вернется, – подала темнота голос.

– Похабник! – ответила женщина. – Тебе мало жены. Татьяна погибла, но ты и слезы не пролил… И не помог нам. Твои близнецы померли от голода – оплакивал ты их на могилке?

Безумец разозлился и заскрипел зубами:

– Погоди-ка, чертова баба! Груди твои иссохнут, живот будет болтаться между колен. Кому станешь нужна?

– Не тебе, – твердила Агриппа.

И текли ее слезы.

Безумец еще походил вокруг да около, еще погрозился. Но вынужден был отступиться.

Однажды вечером, вернувшись с огорода, Валентина увидела, что из землянки исчезли сидор, гармоника и фляга. Она все поняла, подхватила сопливых Книжника со Строителем и направилась к Натальиному жилью.

Собаки, уже перебежавшие туда вслед за хозяином, грелись на вечернем солнце. Угрожающе рыча, псы вскочили и разделили собой выглянувшего мужа и его жену.

– Что притащилась? – спросил как ни в чем не бывало Безумец.

Глаза Валентины светились слезами.

– Зачем ты мне? – почесывался он, разглядывая ее – измученную, сгорбленную, с двумя детьми на руках.

Агриппа, проходя мимо, не смогла промолчать.

– Возвращайся! – потребовала, взбешенная черствостью его сердца.

Безумец взбесился:

– Помолчи, сучка! Попомни о том, что сказал тебе тогда. Горько еще пожалеешь…

Готов он был пустить в ход кулаки, но Наталья увела перебежчика в свою землянку.

– Мне-то что делать? – обернулась к женщинам. – Коротать одной дни?

Заполучив свое счастье, гордо ходила рыжая по холму, полоскала белье, возилась в огороде и обстирывала, и ублажала Безумца, а он, как и прежде, валялся целыми днями под яблонями, а иногда искал ее, не в силах дотерпеть до ночи. Камыш возле озерца весь был смят и повален. И часто Наталья, уже надоив ведро, разливала молоко, когда он подкрадывался и внезапно подхватывал ее. Начинали они здесь же, на пойме, свои бесстыжие игры. И, обессилев, иногда не могли доползти до землянки и засыпали в камышах. Заходился тогда плачем Натальин сынок, заброшенный и забытый в землянке счастливой матерью.

Лишь однажды отец вспомнил о сыне – дал ему облизать палец, смоченный водкой из неиссякаемой фляги.

То жаркое лето повсюду выжгло траву и раскалило сухую землю. И женщинам все труднее было по зловонной жиже подбираться к высыхающим озерцам. Старый колодец был засыпан бомбой, о новом же Безумец и думать не трудился!

Детей не выносили из землянок – внутри жилищ еще оставалась прохлада.

Вялые мошки липли к горячим бокам коров. Подвывали собаки, не в силах выскочить из своих шкур. А пьяный ленивец грыз засохший хлеб.

Он был доволен даже мутной водой из озерца. Женщины тщетно просили его о колодце – палец о палец не ударил.

Ангел же так и не приходил – напрасно ждала его Валентина. Напрасно выходила она в то лето к дороге. Лишь ветер гонял по ней пыль.

Под конец невыносимого лета душным вечером вдали принялись округляться и темнеть облака. Следом за пылью и летящей сухой травой, мрачнея на глазах, на холм надвигалась великая туча, и уже глухо забормотало и ярко заблистало над болотами.

Беспечный бабник при первых звуках грома полез было в землянку к Наталье. Но первым же порывом невиданного прежде ветра сорвало и сбросило доски с ветхой крыши. В клочья разорвалось небо – и хлынул настоящий потоп. Наталья, схватив сына, бросилась к выходу. Безумец, отплевываясь, по колено в воде двинулся следом. Все уже сидели на крышах, задыхаясь от дождя, ибо землянки были затоплены буйным ливнем. Матери как могли укрывали детей. Агриппа спасала иконы. Это была настоящая буря; пенящиеся реки огибали холм, подмывая его, и неслись дальше, в дождевой туман. Всю ночь вскипала вода, и сыновья Безумца устали плакать.

Утром по холму прозмеился глубокий овраг. Завязнув в глине, коровы бессильно вскидывали к небу скорбные морды, собаки поскуливали, все еще оглушенные громом. Яблони, согнутые ливнем до земли, упрямо распрямлялись и отряхивали ветви, а в полях уже вовсю стрекотала мелкая живность.

В Натальиной землянке так и осталась вода.

Добродушная Мария приютила у себя рыжую и ее сына. А Безумец, оставшись без крова, чесал затылок. Ни слова не молвив, вновь исчез с холма.

И когда женщины подумали, что покинуты им навсегда, – вернулся.

Где-то достал он лошадку с телегой и на телеге принялся возить бревна. На холм явился запах соснового леса. Уже не удивлялись женщины той силе, которая вновь проявилась в нем (один он управлялся с тяжелыми бревнами, таская и сваливая их). А потом укатил на телеге и вернулся уже пешком. И вновь отдыхал под яблонями, раскидав в траве онемевшие руки – и вновь никто не посмел его будить. И матери с детьми стояли над спящим.

Проснувшись, схватился он за работу. Смола пятнала траву, и щепной вихрь носился по всему холму – так споро орудовал он топором. И даже ночью, когда уставшие смотреть женщины разошлись, острое железо кланялось послушному дереву. И работал Безумец так, что гимнастерка его не успевала просохнуть.

Вскоре на холме появился первый сруб. Ветер уносил стружку к болотам. Безумец, разведя костер, колдовал над глиной, которую набирал возле озерец.

Помогли ему женщины только со стропилами. И вот настал день: печная труба пробила крышу, и деревянный петушок уже сидел на коньке. С новеньких бревенчатых стен сбегала смола. Глина засыхала на вздувшихся руках плотника. Вновь он отправился за мхом и вновь топором помогал себе. Проконопатив жилище, сорвал дверь с Натальиной землянки и приладил ее к новому дому. И сколотил тяжелый и вечный стол. Были также сработаны им лавки и кровать, а затем и люлька для сына – это была единственная его забота о Владимире Пьянице.

Захватив из землянки утварь и тряпки, бросил все на пол новой избы.

Наталья гордо забралась в дом, неся сына, а Безумец отдыхал на пороге. Собаки окружили его и разлеглись на ступеньках соснового крыльца, готовые лизать сапоги.

Наталья стелила кровать и занавешивала икону. Бывший солдат, повернувшись к ней спиной, наблюдал закат. Рыжая ласково позвала его – он даже не шелохнулся.

– Что с тобой? – встревожилась.

Безумец взглянул на ту, с которой еще совсем недавно так ненасытно катался ночами.

– Крыша есть. Чего тебе еще надо?

Схватил флягу, гармонику и перебрался к Марии.

И не показывался из ее землянки, пока Наталья не устала проклинать его и рвать на себе волосы.

Он безбожно запил и без устали нежился с новой подругой. И развлекался так, пока не пролил подобный прежнему ливень и не пронеслась над холмом еще одна буря. Любовники остались без крыши.

Тогда вновь натащил бревен, схватился за топор, и заструилась щепа. И еще одна изба поднялась на холме, выступая высокой крышей из густой яблоневой зелени. Ловко сработал плотник еще одного деревянного петушка.

За холмом же вновь само по себе колосилось ржаное поле – хотя никто к земле в это лето и не прикасался!

А Безумцевы сыновья уже ползали в траве и пытались подняться с колен.

Те м же летом в один прекрасный день вдали показалось пыльное облако. Обогнув хлебное поле, на холм вскарабкался трактор и заглох под яблонями. С машины слез пришелец и расстегнул свою шинель. Был он длинным и худым, на его руках недоставало пальцев. Солдатские башмаки с обмотками дали скрип.

Напрасно обрадовалась было поначалу Валентина, напрасно застучало ее сердце – это тогдашняя власть наконец вспомнила о селении!

Жалость засветилась в скорбных глазах присланного Председателя, когда поглядел он на платья собравшихся женщин и на их помятые ведра:

– Здравствуйте!

Ему приветливо отвечали.

Тогда спросил:

– Нет ли у вас какого-нибудь жилья?

Ему показали на развалившуюся Натальину землянку.

Перетащил он туда нехитрые пожитки и бережно перенес сундучок с книгами.

В тот же вечер, дождавшись дойки, Беспалый (как тут же прозвали его женщины) сам взялся делить молоко. Заметив, что Мария, взяв себе и сыну, еще подставила огромную кружку, сощурился и глянул в свою записную тетрадь:

– Все у меня посчитаны.

– Не все, – замахали руками женщины. – Есть, как и ты, – фронтовик!

– Почему не выходит?

– Спит, – вздыхала Мария. – Да пьет из фляги, будь она неладна!

– А работать будет?

– Нет, – отвечали уверенно дружным хором.

– Калека?

– Да здоров он как боров! – уверили Председателя.

Беспалый тогда отправился к избе, в которой валялся Безумец, но недолго он там пробыл. Появившись на крыльце, разгневанный, тут же приказал бездельнику ничего не отпускать.

Торжество загорелось в Натальиных глазах.

Беспалый принялся расхаживать по холму. Женщины ему поведали – зерна с Безумцева поля не только хватило на зиму, но еще остались излишки, и даже немного зерна погнило.

– Откуда зерно в такой недород? – недоумевал присланный.

Женщины откликались:

– Сами не знаем! Бездельник наш одним мешком засеял осеннее поле – и под самую зиму пошла рожь!

Беспалый уткнулся в привезенные книги:

– Не может и быть такого! Нет на свете никакой чертовщины! Все имеет свое объяснение.

Однако он напрасно листал Маркса.

Поразмыслив же, сказал:

– Как бы там ни было, зерно нам пригодится. Всюду голод. Давайте-ка сюда излишки!

Ему снесли в двух мешках излишки, а оставшееся зерно он разделил поровну между всеми. Узнав, что есть здесь и ребенок без матери, Валентине насыпал пайка побольше.

Агриппа, не выдержав, собрала зерна и ему, и постучала в землянку. В сыром жилище при свече Беспалый склонился над тетрадью, зажимая обрубками пальцев карандаш, и что-то чертил там.

– Странный вы! – сказала ласково Агриппа.

– Я сюда правдой прислан.

– Делаете, как Иисус хотел – все поделить, – пробормотала. – А себе хлеб почему не берете?

– Вам и детям нужнее. А я как-нибудь перебьюсь. Наша власть никого не оставит!

– Да хватит хлеба! И на другой год намолотим.

– Откуда? – вновь озадачился Беспалый.

– Да все от него, окаянного пьянчуги. Не иначе, сам черт помогает проклятому пьянице!

– Не может и быть такого, – твердил Председатель. – По всем законам не может.

Чертил он в тетради планы будущей жизни.

И задумав первым делом построить на краю холма коровник, принялся считать бревна, оставшиеся еще от Безумцева строительства. Он мучался своей беспалостью – руль тракторный еще мог обхватить и зажать карандаш, но вот топор был ему уже заказан. С горечью признался Беспалый Агриппе, что сам готов был бы все сложить и построить, и приблизить будущую жизнь, но вот только рубить коровник ему не под силу!

Председатель завел трактор, приладил к нему мешки с зерном и отправился за помощью в областной центр.

Трясся он на дребезжащем сиденье по дорожному мху. Старуха со своей маленькой спутницей чуть было не оказались под колесами. Коммунист нагнулся с жесткого трона машины и сурово приказал:

– Впредь уходи от мотора. Или ты глухая?

– Божий глас слышу, шума твоего не слышу, – отвечала Аглая.

Он нахмурился:

– Не услышишь шума машины – сгинешь!

– Сгинешь ты! – отрезала старуха.

Председатель засмеялся:

– Жмись к обочине, старая. Вскоре повсюду будут моторы… Или не знаешь – навечно уже встала новая жизнь.

– Как встала, так и рассыпется! А безбожник при помощи черта вновь засеет поле. И пить будет, и валяться на холме… Не тебе прогнать его! То под силу лишь Божьему вестнику…

– В бараний рог скручу тунеядца, – пообещал Председатель. – И жизнь налажу такую, какой здесь еще не бывало.

Он похлопал по карману шинели, где была его тетрадь с планами.

– Один Бог может наладить такую жизнь! – упрямо отвечала старуха.

Председатель расхохотался:

– Триста лет, старая, ждать Его! И то не дождешься! Ступай прочь с дороги!

– Сгинешь, безбожный! – твердила знахарка. – Придет ангел! Что ответишь ему? Как оправдаешься?

– Но! – прикрикнул тогда Председатель. – Раскаркалась! Пропускай мотор!

Старуха, сплюнув, сошла на обочину. И жалась к знахарке спасенная девочка.

Беспалый вскоре вернулся в селение и привез с собой двух тщедушных пьянчужек. Шатались они с похмелья и работали плохо, а под вечер, опустошив весь запас припасенного для них Беспалым дешевого вина, вовсе спеклись. На вопрос Натальи Председатель со вздохом ответил: всех толковых работников повымела война, остались одни никудышные.

– Вроде нашего трутня, – завздыхали женщины.

А горе-плотники прохрапели возле начатого сруба всю ночь. Лишь они протерли глаза, Беспалый встал над ними, но пьянчужки на все его угрозы и уговоры только стонали и тряслись в ознобе. Женщины стыдили их, но все было без толку, жалобно и униженно просили работники достать им вина, готовы были ползать в ногах ради хоть одной живительной капли.

Взгляды женщин обратились на Марию – та все поняла и поспешила в свою избу. Безумец безмятежно посапывал на лежанке, чудесная фляга лежала у изголовья. Осторожно взяв ее и оглядываясь на спящего, Мария наполнила огромную кружку.