Глава IV

Итак, Манучаровы собрались решать нашу судьбу с Джулией. Как вы знаете, у армян родственные отношения такие же крепкие, как и у нас. Когда зашел в дом, все уже были в сборе – вся честная братия Манучаровых. И как они разместились в общем-то широком зале квартиры (убрав стену между комнатами, они превратили образовавшееся пространство в зал), ума не приложу.

Пожилые, молодые, армия двоюродных, троюродных братьев и сестер…

Как я понял, меня намеренно поздно пригласили, чтобы самим спокойно утрясти нестандартную ситуацию. Джулия радостно меня встретила, провела в соседнюю комнату и воодушевленно начала рассказывать про гостей.

Когда я услышал из ее уст имя Спартака Манучарова, сердце невольно забилось. Он прибыл с сыном Артуром – молодым человеком с открытым взглядом и приятной внешностью, и невесткой – тормаховой шатенкой, которая без устали пересаживалась то к одной, то к другой родственнице, всюду сея смех и веселье. Я смог разглядеть их из щели чуть открытой двери. Сам Спартак – грузный, седовласый мужчина с жесткими чертами лица – сидел мрачнее тучи. Еще бы…

Из других важных гостей Джулия показала мне дедушку Размика, как она, смеясь, назвала его – Размика Аллахвердяна, такого живчика-старичка с острым с горбинкой носом и живым взглядом. Несмотря на преклонный возраст, он умудрялся содержать любовницу – молодую девчонку, чего абсолютно не скрывал и даже очень гордился, любовно называя ее Люсечкой, – нашептала мне Джулия. Она все улыбалась и, видимо, поддерживала молодцеватый пыл старикашки. Размик являлся Джулии не родным, но, как я понял, был всеобщим любимцем, вроде аксакала у нас. Старик был чем-то недоволен, все время огрызался на молодую публику, которая, кажется, подтрунивала над ним.

“– Это Люську в дом не пустили,”– заливаясь смехом, сообщила Джулия.

“Или же впустили меня…”

Во всяком случае я заметил, как старик своей тросточкой несколько раз указал в мою сторону.

Наконец меня позвали. Вспыхнув, я, следом за Джулией, вышел в зал и сел с ней рядом.

После затянувшейся паузы отец Джулии немного сконфуженно начал:

– Вот Рафаэль… В общем, вы знаете…

Тишина. Даже дети замолкли, уловив волны напряжения у старших.

– А он краснеть умеет…

Эта сказала тихим голосом пожилая женщина, сидевшая рядом с тетей Инной. Я после узнал – она являлась приятельницей Джулиной бабушки. Когда-то одну школу заканчивали.

– Мадонна, он же свой, бакинец, – чуть надменно поддержала ее Инесса Андреевна, нарядившаяся для такого торжественного случая в темно-сиреневое вечернее платье с черными кружевами на воротничке. Семейные бриллианты сверкали на груди и на пальцах, придавая ей схожесть действительно с графиней. – Конечно, будет краснеть. Какой он воспитанный и умница, это я знаю. Он вырос на наших глазах…

– Пардон, Инночка, позволь не согласиться, – тут встрянул в диспут Размик Аллахвердян, гневно сверкая своими вовсе не старческими глазами. – Подумаешь, краснеет! Может, у него свинка. Или он краснокожий индеец… Будь он хоть сто раз бакинцем, он турк. Следовательно, враг!.. – гневно помахал он тросточкой вновь в мою сторону. – И я не понимаю, что за необходимость выдавать нашу девочку, нашу жемчужину… – взгляд, прошедший по Джулии на миг смягчился, – за этого… – взгляд опять посуровел, – дикого азербийджанца, который, как я слышал, еще и воевал против наших доблестных армянских войск! И у него после этого еще хватает наглости свататься к нашей девочке? Вы что, с ума сошли?

– Дедушка! – воскликнула Джулия, сжав мою руку. Глаза ее в один миг налились слезами.

– А ты молчи! – закричал на нее старик. – Ты еще ребенок, не понимаешь какой роковой шаг пытаешься сделать! К сожалению, твои родители тоже… – вновь махнул он тростью уже в Самвела Манучарова. – Наш долг – уберечь тебя от самой себя. Потом спасибо скажешь…

Несколько мужчин в возрасте, сидевших рядом со Спартаком, одобряюще закивали, женщины их тоже недовольно зашушукались. Сам Спартак сидел с каменным лицом и не реагировал, глотая иногда чай. Джулия, прикрыв заплаканное лицо руками, убежала обратно в комнату и захлопнула дверь.

Наступило неловкое молчание. Я нервно теребил пальцами бахрому скатерти и не решался поднять глаза. Сердце бешено колотилось.

“Все. Ничего не получилось. Вернусь в Баку… Нет, лучше в Сибирь. Подальше…”

Но я рано подвел итог.

– Ты что так раскричался? – услышал я вдруг гневный окрик тети Инны. – У нее, слава Богу, родители есть! Какой он воевал, он курицу не мог зарезать в Баку, все смеялись. Его с улицы схватили и затащили на эту проклятую бойню, а он убежал. К нам приехал, моя бала… Не знаешь, как это делают? И если тебя позвали на совет, это не значит, что должен командовать, старый хрыч!

– Инночка, ты не понимаешь… – спустил голос на тон ниже армянский аксакал. Чем-то он напоминал мною любимого актера Армена Джигарханяна. Внешнее сходство. Тот же лукавый, но волевой взгляд из-под бровей. Даже тросточка, видимо, с рукояткой из слоновой кости вписывалась в образ.

– Я-то хорошо понимаю… – не успокаивалась “Инночка”. – Размик, не открывай мой рот! Догадываюсь, почему ты против этого брака. Не открывай мой рот! – опять повторилась она, грозя указательным пальцем.

– Дорогая, вовсе не обязательно, чтоб ты открывала свой прекрасный рот, – засуетился вдруг Размик Аллахвердян. – Ты когда молчишь, еще прекраснее выглядишь, – он примиряюще-заискивающе залил. – Артурчик джан, налей нашей Инночке то красное вино, которое перед тобой. И, конечно, там, где ты скажешь слово, я буду молчать. Считай, сто лет прошло, и я в гробу.

– Вот и молчи, – вновь недовольно заворчала тетя Инна, – дай и другим высказаться…

Мне, конечно, стало интересно тогда, чем это тетя Инна заткнула этого вроде крутого старичка. После, как-то под большим секретом, она открыла эту тайну Джулии, а та, от души хохоча, мне.

Оказывается, первой любовью Размика Аллахвердяна была азербайджанка, дочь второго секретаря одного из районов послевоенной Советской Армении. И та вроде тоже отвечала ему взаимностью. Но когда дело дошло до старейшин рода, те после долгих уговоров поставили сватам условие: мол, парень должен стать мусульманином и, соответственно, сделать обрезание.

Хотя в советское время устои традиционных религий были основательно расшатаны, люди на подсознательном уровне следовали этим традициям, столетиями укоренившимися в их ментальности чуть ли не на генетическом уровне. Большое значение имело место в решении этих и других схожих вопросов “институт аксакальства”, с которым вынуждены были считаться даже партийные боссы.

Родня Размика сначала в гневе отказалась от предложенного, сочтя себя оскорбленной, хотя молодой Размик, чтобы добиться цели, согласен был даже на обрезание, хоть и холодел при мысли о предстоящей экзекуции. И орал во всеуслышание, что не то, что принять магометанство, хоть черту готов челом бить, лишь бы его женили на красавице Сураййе.

Видя одержимость единственного отпрыска, да и учитывая предприимчивыми армянскими мозгами выгодную брачную партию с дочкой партийного босса, родители его обратились не то к попам, не то к католикосу, что, может, во имя достижения цели, церковь даст свое благословение к требуемому “предательскому” обряду? Мол, пусть примет магометанство, женится, потом опять сделаем его добрым христианином, а заодно оставим конкурирующую религию с носом. Те вроде за чаркой доброго вина ехидно согласились. Но когда какой-то продвинутый поп поразмыслил, что религию поменять и опять принять обратно в общем-то фигня, учитывая, что Бог един, но как быть с отрезанной плотью? Ведь ее-то обратно в заводском качестве уже не прилепишь?

И переговоры “резонно” уперлись в тупик.

Убедившись в бесперспективности затеи и боясь огласки и, соответственно, коммунистической порки “сверху”, секретарь, наконец, выгнал армянских сватов прочь и переправил дочь к бакинской родне, а там спешно выдал за какого-то бедного родственника. Все утряслось. Остались довольны и аксакалы, и муллы, и попы. Только Размик получил душевную рану, преследующую его, наверное, всю оставшуюся жизнь…

Ясно, почему бравый старик так в спешке ретировался. Мало кто помнил эту историю, но, к его сожалению, не Джулина бабушка. И, конечно, то и дело разглагольствующему о величии и исключительности “армянской расы” Размику Аллахвердяну было накладно признаться, что когда-то он и сам мечтал породниться с представительницей этой “дикой” нации, как ранее выразился…

Как бы то ни было, когда старик заткнулся, среди оппозиционно настроенной части родственников Джулии больше не нашлось столь харизматичного лидера. Спартак Манучаров упорно молчал и не вмешивался. Зато Артур и его жена Гаянэ активно выступили в пользу нашего с Джулией брака и других зарядили. Мол, хватит, все мы люди в конце концов, знаем, что есть Баку и кто есть бакинцы. После некоторого обсуждения – притом являющиеся в большинстве бакинские армяне перетирали тему на “родном” русском – все обратили взоры к непосредственным предкам Джулии и постепенно замолкли.

Самвел Манучаров еще долго молчал, уставившись в пустоту. Казалось, он эти разговоры и не слышал. Наконец Роза локтем осторожно коснулась его руки, выводя из оцепенения. Он глубоко вздохнул, чуть ли не по очереди рассмотрел сидевшую за столом родню и заговорил:

– Почти все мы, дорогие мои родственники, собраны в этом чужом городе по злой воле старушки-судьбы и объединены не только кровными узами, но и общей бедой, сплотившей нас еще крепче. Сегодня перед нами тяжелая дилемма – принять этого молодого человека в лоно нашей семьи или нет? Парадокс заключается в том, что душа наша радуется и ликует, человек этот из родной нам бакинской среды, вырос перед нашими глазами и является дорогим намного раньше этого дня. А разум отвергает даже саму мысль об этом, как кощунственную. И вы знаете, почему.

Мы с его отцом были большими друзьями. Наши жены были ближе родных сестер. Я не помню ни одного вкусного обеда, которым не делились. Всегда один и тот же казан возвращался то к нам, то к ним, обязательно наполненный вкусным, ароматным блюдом. И мы даже не помнили, чей этот казан.

Сегодня я не общаюсь с его отцом. Моя жена не общается с его женой. И мы не делим больше хлеб-соль. Наши народы воюют. Нас выгнали из родных домов, из нашего прекрасного города. Сотни тысяч азербайджанцев столкнулись с такой же участью. Если на небе есть Бог, а я верю, что он есть, то те слуги Дьявола, придумавшие эту муть, ответят за свои проступки. До седьмого колена будут прокляты их потомки, настолько велик грех их деяний!

Но вот теперь сын этого моего бывшего друга, теперешнего… “врага”, пришел свататься к моей дочери. Без благословения родителей, без родственников, без соблюдения наших обычаев. Как бездомный, безродный юнец… Бог свидетель, не такого счастья я желал своему единственному чаду…

Но моя дочь любит его! Как не страшно осознать, и мы относимся к нему как к родному… Что делать? Как быть? Я у вас спрашиваю, люди добрые, ответьте мне. Не хочу один нести на плечах это тяжелое бремя ответственности…

Наступившее долгое молчание было красноречивым ответом неопределенности в душах этих людей. Сжимая кулаки, я в душе проклинал судьбу, сыгравшую со всеми нами такую злую шутку. Подняв глаза, я внимательно рассмотрел полные тревоги лица Джулиных родителей…

– Раз ты нас собрал, Самик, значит, уже сделал выбор, – это сказала печальным голосом школьная подруга тети Инны, – зачем себя обманывать? От того, что мы примем Рафаэля в нашу семью или нет, он не перестанет быть азербайджанцем. Так пусть помнит, что он и бакинец. А главное, всегда, при любых обстоятельствах пусть постарается оставаться человеком. Ведь там, куда для всех нас приготовлен билет в один конец, неважно кто ты будешь – азербайджанец или армянин…

Сынок, сегодня мы где-то с радостью, где-то с тревогой и печалью в душе доверяем судьбу нашей кровинки Джулии в твои руки. Вопреки всем предрассудкам, обстоятельствам, перешагнув через пролитую безумцами кровь… Береги ее. Не обижай. Пусть святая Дева Мария сама хранит вас от невзгод… – она, не торопясь, перекрестила нас с места. – Инна, Самик, Роза, благословите детей! Не сидите, как на похоронах…

– Джулия, джана, иди к нам, – с радостью в глазах проворковала тетя Инна в сторону спальной комнаты. – Сядь рядом с женихом. Гаянка, подай сладкий чай… Благословляю… – она перекрестила Джулию – та тихо пришла и села рядом. По инерции старушка хотела и меня перекрестить, но рука ее замерла в воздухе и медленно опустилась.

– Благословляю, – сидя, прошептал дядя Самвел, не поднимая глаз. – Будьте счастливы…

Роза разрыдалась и обняла нас.

– Откройте шампанское, какой чай? Вах!.. – это шумно заявил Размик Аллахвердян. – Артур, сынок, включи музыку! Я хоть по принципиальным позициям против, но тоже благословляю, раз ничего не поделаешь… А он, ей-богу, мне нравится, – старик обратился к рядом сидящим. – Клянусь Аствацом, у него ничего туркского нету, настоящий ариец-армянин. Даже нос нащий. Ну, почти… – тут, встретившись с моим мрачным взглядом, он гладко ушел от скользкой темы. – Теперь-таки я могу пригласить Люсечку? Такая радость, а она сидит в холодной машине и вспоминает мою маму. Где наша армянская гостеприимность?..

Выпили сладкий чай и шампанское открыли. Под родные всем бакинцам песни Боки поднялись бокалы и полились поздравительные речи. Люди в один миг переменились. Сбросив с плеч груз раздумий, все присутствующие – и стар, и млад – предались веселью. Словно лента времени прокрутилась назад в прошлое. Будто не было войны и последствий. И находились мы не в холодной и чужой Москве, а в Баку, в нашем теплом дворике в поселке Кирова…

Какие черные

Глаза у ней,

Какие нежные

Глаза у ней,

Какие чистые,

И лучистые,

И прекрасные,

Глаза у ней!

Какие чистые,

И лучистые,

И прекрасные,

Глаза у ней…

“Господи, как мало надо людям для счастья…”, – задумался я, одевая кольцо невесте, у которой и так лучистые глаза засияли ярче, чем камушки на обручальном. – “Крыша над головой, хлеб насущный и вера в светлое будущее, насколько призрачным оно не казалось бы…”

Я розы алые

Дарю тебе,

И свет, и солнышко,

Дарю тебе,

И эту радугу,

На небе звездочку,

И эту песенку,

Дарю тебе.

И розы алые,

И в небе звездочку,

И эту песенку,

Дарю тебе…

“Господи, дай мне силы…” – попросил я мысленно Верховного, когда Джулия надела и на мой палец кольцо и вновь засверкала прослезившимися от счастья глазами. Этот миг, этот ее взгляд я уже никогда не забуду. Он запечатлелся в моем сознании навеки и, наверное, последнее, что промелькнет, когда оно навеки погаснет…

Длинный замолчал. После, бесцеремонно отобрал бутылку у Арзумана – тот намеревался наполнить его рюмку – и приложился к ней через горлышко. Беспомощно наблюдая, как емкость стремительно теряет содержимое, мы начали просыпаться от гипнотического воздействия, вызванного текстом рассказчика.

– Что ты делаешь, придурок?

Это мрачно спросил Арзуман у Бакинца, который стал за спиной Длинного и начал чего-то выискивать.

– Ищу следы крыльев. По моему расчету, они давно должны были прорезаться.

Гюля хихикнула, покрутив указательным пальцем у виска.

– Какой рассказ!.. – мечтательно пропела Аталай, положив голову на плечо Ганмуратбека. – Неужели действительно где-то есть любовь? Если бы сняли кино, я с удовольствием сыграла бы Джулию.

– Только кавалера другого найди, – съязвил Оператор. – Этот с усами годится исключительно в качестве мавра.

– Небось, сам мечтаешь о роли невесты? – тут же съязвила Гюлечка.

– О чем я мечтаю, тебе даже не снится, – профыркал Оператор, демонстративно поворачиваясь к Режиссеру. У того тоже двигался кадык из-под рюмки. – Фу, опять двадцать пять…

– Слушай, кто эту парочку к нам подсадил? – вдруг возмутился Ветеран в тельняшке. – В тюрьме такие экземпляры под нарами спят или парашу чистят.

– Что теперь нам предлагаешь, бандит, под стол лезть или в туалет перебраться? – разозлился и Оператор.

– Да куда хочешь, только не за мой стол, – категорически предупредил Ветеран в тельняшке. – А то убить могу.

– На! – показал ему кукиш Оператор. – Знаешь, какие люди за нами стоят? Вмиг определят тебя обратно на нары.

– Лучше на нарах, чем рядом с тобой, ублюдок, – с отвращением ответил Ветеран в тельняшке.

– Кто там тявкает? – наконец подал голос, расхрабрившийся от градусов Режиссер.

– Щас ты у меня потявкаешь… – медленно начал вставать с места Ветеран в тельняшке. – И промяукаешь, и прокукарекаешь, и прокудахтаешь…

– Оставьте, – раздраженно встрянул в тему Прилизанный, – они и так отдельно сидят, делают свою работу. Они вас не трогают, и вы их… не топчите. – После обратился к Длинному:

– Голубчик, искренне говорю, очень захватывающий рассказ. Но меня интересуют больше ваши профессиональные действия, хотя вас и профессионалом-то и не назовешь… Честно говоря, мне не приходилось сталкиваться с работой наших специальных служб за бугром. Тем более в то мутное время, когда у нас даже нормальной армии не было. Мне интересно, как вы тогда работали?

– Как могли, так и работали, – невозмутимо ответил Длинный, вяло жуя кусочек ржаного хлеба в качестве закуски. – Не забывайте, сколько кадровых офицеров остались у нас тогда от советского наследия, они нас и обучали. Я по себе сужу. Меня за пару месяцев так натаскала парочка отставных гэбешных полковников, что после, в Москве себя чувствовал, как рыба в воде.

Кроме того, не сравнивайте ельцинскую Россию с путинской. Начало 90-ых было катастрофой для бывшей империи. Она напоминала больного на голову огромного медведя, в том числе и в оперативном плане. Это было время, когда, как образно пел Розенбаум, “страна кишмя кишела иностранцами, а в чертежи бабы селедку завертывали…”

Помню забавный случай. Вы не против на небольшой экскурс в сторону, – нарочито вежливо обратился он к Прилизанному.

– Валяйте… – тот вздохнул. – Чувствую, я встречу здесь старость…