Предисловие

Творческая эволюция любого исследователя подчиняется определенным законам саморазвития, которые, во-первых, не постигаются, а во-вторых, неподвластны человеку. Те проблемы, что еще вчера волновали и привлекали внимание, уступают другим исследовательским сюжетам. А если мы говорим про человека зрелых лет, ко всему этому примешивается тревожная потребность успеть сказать нечто главное.

В предлагаемом сборнике статей по преимуществу представлены работы последних лет. Тематически они обращены к проблемам человека в культуре, россиеведческим сюжетам и осмыслению всемирно-исторического процесса.

Последнее время автора все больше занимает дистанция между реальностью и нашими моделями понимания и переживания этой реальности. Дистанция эта принципиально неустранима, однако может варьировать в широком диапазоне. Чем глубже мы постигаем природу культуры, тем легче нам пробиться через защитные механизмы психики и продвинуться к пониманию природы и смысла, тех искажений реальности, которые доминируют в массовом сознании. Такая работа представляет далеко не только отстраненный академический интерес. Задача обретения психологического комфорта однажды может стать источником смертельных опасностей для общества, поскольку извращенная картина мира обрекает субъекта действия на неадекватное поведение.

Иллюзия хроноцентризма – одна из историко-культурных универсалий. Люди формируются, познают мир и проникаются убеждением, что их эпоха – ключевая и особенная. Им выпали чрезвычайно ответственные испытания и экстраординарные исторические задачи. Памятуя об этом, скажем, что человечество как целое действительно переживает сложные процессы качественных преобразований. В такую эпоху задача адекватного постижения реальности и создания языка, способного описать стремительно меняющийся мир, попадает в разряд высших приоритетов.

Размышления над этими проблемами лежат в основаниях настоящей работы.

Интеллектуальное мужество

Замечательная писательница, лауреат Нобелевской премии Светлана Алексиевич в середине 80-х годов прошлого века опубликовала книгу «У войны не женское лицо». Светлана Алексиевич опросила более 800 женщин-фронтовичек. Их воспоминания вошли в книгу. После того как книга была опубликована, писательнице стали приходить письма от фронтовиков, мужчин и женщин. Добавить в книгу их не удалось – вмешалась цензура. Информационно-аналитический интернет-портал «Гордон» опубликовал отрывки из писем к Алексиевич, не вошедшие в книгу. Свидетельства эти страшные. Приведу одно:

«Утром каратели подожгли нашу деревню… Спаслись только те люди, которые убежали в лес. Убежали без ничего, с пустыми руками, даже хлеба с собой не взяли. Ни яиц, ни сала. Ночью тетя Настя, наша соседка, била свою девочку, потому что та все время плакала. С тетей Настей было пятеро ее детей. Юлечка, моя подружка, сама слабенькая. Она всегда болела… И четыре мальчика, все маленькие, и все тоже просили есть. И тетя Настя сошла с ума: “У-у-у… У-у-у…” А ночью я услышала… Юлечка просила: “Мамочка, ты меня не топи. Я не буду… Я больше есточки просить у тебя не буду. Не буду…”

Утром Юлечки уже никто не увидел…

Тетя Настя… Когда мы вернулись в деревню на угольки… Деревня сгорела. Скоро тетя Настя повесилась на черной яблоне в своем саду. Висела низко-низко. Дети стояли возле нее и просили есть…»

Далее идут разговоры с цензором, и они в высшей степени примечательны.

«Из разговора с цензором:

– Да, нам тяжело далась Победа, но вы должны искать героические примеры. Их сотни. А вы показываете грязь войны. Нижнее белье. У вас наша Победа страшная… Чего вы добиваетесь?

– Правды.

– А вы думаете, что правда – это то, что в жизни. То, что на улице. Под ногами. Для вас она такая низкая. Земная. Нет, правда – это то, о чем мы мечтаем. Какими мы хотим быть!»

«Из разговора с цензором:

– Это – ложь! Это клевета на нашего солдата, освободившего пол-Европы. На наших партизан. На наш народ-герой. Нам не нужна ваша маленькая история, нам нужна большая история. История Победы. Вы не любите наших героев! Вы не любите наши великие идеи. Идеи Маркса и Ленина.

– Да, я не люблю великие идеи. Я люблю маленького человека…»¹.

Эти истории наводят на размышления: человеку свойственно формировать особую картину мира, в которой присутствуют фрагменты, адекватные объективной реальности (часто весьма значительные по объему), лакуны (то, что объявлено несуществующим, табуировано к упоминанию, «забыто») и ложные модели. Причем отклонения от реального не заданы гносеологическими проблемами, неполнотой наших знаний о реальности, неизбежным формированием ложных объяснительных конструкций в силу неполноты знания о конкретных аспектах реальности. Речь идет о присущей человеку потребности созерцания целостной, внутренне непротиворечивой, завершенной и психологически комфортной картины мира.

Кто-то скажет: так это всего лишь неполнота истинной картины мира, с некоторыми неточностями. Отдельные фрагменты опущены, отдельные аспекты комфортно интерпретированы, но и только. Мы же не отрицаем, что Волга впадает в Каспийское море. Ответ на подобные соображения принципиально важен: картина, в которой фрагменты истины присутствуют вперемежку с сознательной ложью, есть высококвалифицированная, правдоподобная ложь.

Наши рассуждения адресованы не общностям и идеологическим инстанциям, а отдельному человеку. Ибо человеку дано выбирать между истиной, в том числе страшной, безобразной, безнадежной, и комфортной ложью, которую избирают по самым разным мотивам – конформизма, следования традиции, потребности в психологическом комфорте, стремления убрать неудобное, и так далее.

Ложная конструкция может быть комфортна, социально более перспективна, технологична. В частности, победа ортодоксального христианства в конкурентной борьбе с христианским гностицизмом (на этапе становления христианства как мировой религии в I–V веках и далее через всю историю христианской Ойкумены) задана тем, что гностическое миропереживание задает глубоко дискомфортную картину мира, а ортодоксальное христианство, в любых его изводах, успешнее примиряет человека с бытием. Ибо массовый человек взыскует не истины, а утешения.

В жизни каждого состоявшегося человека присутствует ключевое событие экзистенциального выбора. Об этом высказана масса тонких и глубоких суждений психологов и философов. Зафиксируем необходимость выбора и креативную сущность такого выбора. Для того чтобы состояться, необходимо обрести себя, заглянуть в глубинную суть собственной личности, осознать замысел Создателя, призвавшего тебя к жизни, то есть понять, в чем состоит именно твое призвание². И далее, ответив на эти вопросы, двигаться по избранному пути.

Экзистенциальный выбор – эмоционально насыщенный, целостный процесс постижения собственной сути. Он не равняется чисто интеллектуальному усилию. По нашему убеждению, одно из важнейших свойств состоявшейся человеческой личности, необходимое условие обретения свободы (свободы внутренней, духовной), выхода из состояния культурного автомата, в котором пребывает подавляющее большинство популяции землян, есть интеллектуальное мужество.

Эта сущность не дается человеку от рождения, однако может быть обретена как результат непрестанных нравственных и интеллектуальных усилий. Предельно упрощая и обнажая суть, интеллектуальное мужество – это способность задумываться об обусловленности бесконечного множества якобы самоочевидных вещей, окружающих каждого человека с момента рождения. Сакральные сущности, базовые мифы, традиции, речения Власти, рассуждения авторитетов – то есть все то, что впитывается с молоком матери и представляется самоочевидным (а как же иначе), можно либо принимать, либо осмысливать, переплавляя в собственное мировоззрение, которое является вашим личным достоянием. Пространством реализации вашей свободы и вашей ответственности – тем самым, за что вам предстоит ответить на Страшном Суде.

Интеллектуальное мужество – характеристика личности, предполагающая, по всей видимости, некоторую врожденную потенцию, но, тем не менее, требующая постоянного развития и формирования, непрестанного движения в глубь слоев бытия. Способности додумывать до конца, называть все сущности своими именами и проговаривать результат вслух.

Проблема интеллектуального мужества требует обсуждения системных факторов, неизбежно трансформирующих картину мира.

Мышление и эмоции человека (а мышление сплошь и рядом нерасторжимо сплавлено с эмоциями) задается многими факторами – биологическими, культурными, психологическими. Факторами стадиального порядка, поскольку мышление человека задается стадией исторического развития общности, к которой он принадлежит: архаическое мышление не тождественно мышлению традиционного общества, а традиционное не тождественно мышлению эпохи модерна. Стадиальные скачки в мышлении разрывают континуитет исторического развития и создают проблему коммуникации, поскольку сущностный диалог между носителями стадиально различающихся способов мышления по существу невозможен.

Зададимся вопросом: можно ли объяснить носителю культуры, практикующей человеческие жертвоприношения, безнравственность этой исконной, вписанной в систему мифологических представлений практики и необходимость покончить с нею? Практически борьба с человеческими жертвоприношениями шла через запрет и смертную казнь нарушителей запрета. Так же изживались людоедство, работорговля, кровная месть.

Мы коснулись широчайшего проблемного пространства. Не притязая на глубокую разработку всех исследовательских сюжетов, попытаемся просмотреть обозначенное пространство в порядке самого предварительного обзора.

Прежде всего надо уметь видеть как биологическую, так и культурную детерминацию нашего мышления.

Биологическая детерминация

Начнем с того, что зафиксируем существование этого уровня детерминации. Дети, особенно малые дети, исходно порождают трогательную реакцию у взрослых. Любопытно то, что эта реакция носит подлинно универсальный характер и распространятся на остальных млекопитающих. Есть особенности анатомии, строения черепа, лицевой мимики и поведения, присущие всем млекопитающим. В человека биологически заложено умилительное приятие образа ребенка, которое гарантирует позитивное отношение к малому и беззащитному существу. Нам в равной степени греет душу созерцание котенка, щенка или тигренка. Это, кстати, то, что отличало млекопитающих от динозавров и обеспечило млекопитающим мощное эволюционное преимущество.

Восприятие противоположного пола. Людям свойственно онтологизировать собственные эстетические реакции, не задумываясь особенно об их истоках и телеологии. Мне естественнее говорить о восприятии женщины. Категория прекрасного бесконечно сложна и многопланова. Там можно выделять множество уровней. Если же мы говорим о восприятии представителей противоположного пола, то помимо сложно выявляемых предпочтений, заданных генетически (антропологический тип, цвет волос, пластика движений), и культурно заданного восприятия (свой/чужой в культурном и субкультурном смысле) работает симультанное восприятие меры оптимального строения, переживаемого в категориях привлекательности или красоты. Об этом достаточно сказано и написано. Длинные ноги – из палеолита, так как сообщества охотников проходили десятки километров в день), широкие бедра – гарантия успешных родов, и так далее. Понятно, что на эти универсалии накладываются вариации моды, колебания, заданные этноплеменными различиями (земледельцы, кочевники на конях и в кибитках, лесные народы). Причем переходящие от предков генетически заданные предпочтения исходны и не осознаются в своем качестве, а заданы они для того, чтобы, выбирая партнера, воспроизвести своих предков³.

Биология ответственна и за восприятие видового другого как полюса растождествления. Посмотрите на реконструкции неандертальца. По первому взгляду они малосимпатичны, напоминают примитивных спившихся маргиналов и вызывают отчуждение. Это биологически заданное отторжение конкурента homo sapiens на сравнительно близком от нас этапе эволюции человека (последние неандертальцы исчезли 40–25 тысяч лет назад). Большие обезьяны как конкуренты не воспринимаются и отторжения не вызывают. Близкие, хотя не настолько выраженные реакции на расово иного можно наблюдать в традиционных гомогенных обществах. Расово иной воспринимается как другой, конкурирующий вид.

Наконец, биологические механизмы задают общее отношение человека к миру. Но об этом мы поговорим позднее.

Перейдем к культуре

Культурная детерминация значительно сложнее, многообразнее и драматичнее.

В самом общем виде культура и человек находятся в субъект-субъектных отношениях. Создатель инноваций может как разрушать культуру, так и развивать, адаптируя к изменениям общеисторического и социокультурного контекста. Для этого в каждой культуре есть механизм тестирования инноваций. Этот механизм вырабатывает решения: кого – на костер, что положить в долгий ящик (потом пригодится), что внедрять, но по-тихому, незаметно, а что – объявить возвратом к истокам и внедрять широко, и так далее. Что же касается массового традиционного человека, то он представляет собой культурный автомат. Все возможные и мыслимые для него реакции заданы врожденной культурой. Вариации (микросреда, личностные характеристики, социальный статус) покрываются целостностью данной культурной традиции.

Культура использует массу механизмов управления сознанием своих носителей. Это и иррациональный ужас от мысленного прикосновения к сакральным сущностям, табуированным к осмыслению. Это и рефлекторный конформизм. И заданное культурой ранжирование тем и дискурсов, разделение всего множества возможных тем на солидные, принятые в приличном обществе, и непристойные, нарушающие правила игры. Это и демонизация определенных исходных установок и их носителей. Это и клевета на противостоящую позицию, и, наконец, формирование пакета устойчивых дискурсов, оформляющих накатанные процедуры и формы выражения своих мыслей. Что всякий раз приводит к устойчивым и ожидаемым результатам.

Дело в следующем: каждая культура постоянно конкурирует с другими культурами в борьбе за два ресурса: людей и территорию. Поскольку человек, в силу массы самых разнообразных обстоятельств, может покинуть врожденную ему культуру и перейти в другую, культуры ценностно ранжируют мир на позитивный «наш» и негативный «их». А также закладывают иррациональный страх перед утерей врожденного образа жизни, привязывают человека к месту рождения, демонизируют исторические альтернативы «нашему» миру (к примеру, взаимная неприязнь кочевников и земледельцев), и так далее. В равной степени культура требует выполнения предписанных правил игры, подавляет диссистемные тенденции и вписывает в общую целостность контркультурные и субкультурные образования. Иными словами, манипулирует человеком, двигая его в нужном направлении.

Поколения советских людей из года в год ходили на выборы и переживали выборы как особый советский праздник (существенный элемент которого – буфет с дефицитными продуктами на избирательном участке). Ядро этого праздника – ритуал припадания к Власти и единения со «всем советским народом» в акте голосования за «нерушимый блок коммунистов и беспартийных». Только продвинутые интеллигенты с широким кругозором (выводящим их из множества нормальных советских людей) осознавали фарсовый характер советских выборов без выбора. Я уже не говорю о том, что миллионы людей действительно верили в построение коммунизма. Индоктри-нированный советский человек был честным и искренним носителем предписанной доктрины.

Тому, кто скажет, что приведенные примеры – дела давно минувших дней, предлагаем обратиться к сюжету на Первом канале российского телевидения от 12 июля 2014 года о трехлетнем мальчике в трусиках и футболке, распятом жидобандеровцами в городе Славянске. Один солдат прибивал, двое держали.

Можно перечислить и другие ухищрения. Необходимо интеллектуальное мужество для того, чтобы осознать, что родная, впитанная с молоком матери культура не является ни антропологической универсалией, ни лучшей из всех возможных. Это – один из вариантов бытия человека. Кому-то он близок, кому-то – нет, а для кого-то является сущностью, отрицающей его бытие.

Повторим еще раз: от момента антропогенеза и до сегодняшнего дня культура манипулирует человеком. Прежде всего она трансформирует суждения об онтологическом статусе себя самой, а также пропорции времени и пространства. Любая культура (локальная цивилизация) – не что иное, как модус, выдающий себя за субстанцию. «Наша» культура исходна и вечна⁴