Вскоре взошло солнце, надёжно скрываемое плотными белыми облаками, очередной раз проделало путь с востока на запад и опустилось за горизонт. Тусклый день предоставил владения долгой зимней ночи. В окна била метель, заволакивая пространство белой пеленой, к вечеру она немного стихла, сменилась мелким лёгким снегом. Директор всё работал, не отвлекаясь ни на голод, ни на усталость, постепенно копившуюся в нём, – всё пытался найти ошибку в своих расчётах. Хоть он и отдал приказ найти пропавшего мальчика, сделал он это лишь от стремления хоть как-то оправдать свои действия перед собой же, из нежелания признавать собственную оплошность, некомпетентность. Для характера, которым обладал Федя, все расчёты казались верными. Директор выявил пару отклонений, но они были настолько ничтожны, что большой роли не играли. Каждое вещество, находившееся в бесчисленных пробирках, отвечало за воздействие на строго определённую часть человеческого сознания. Особое внимание он обратил на пузырёк с вязкой серо-коричневой жидкостью, отвечающей за временные рамки проведения эксперимента. От испарений этого вещества зависело, в какой именно промежуток времени на подопытного будут воздействовать все другие вещества, вызывающие в сознании жуткие образы. Стоило здесь хоть чуточку ошибиться в составе, и временные рамки могли оказаться размытыми или вообще стёртыми, превращая всё остальное в полный хаос. Но сколь хаотическими бы ни были всплывающие в голове подопытного картины, всё равно это являлось результатом тщательной упорядоченности необходимых веществ.

Ярославу Карловичу казалось, что разгадка вот-вот выявится, но разболевшаяся от непрерывного умственного напряжения голова не дала закончить ему работу. Он поднялся из-за стола, потирая уставшие глаза, и отправился в кабинет. Как раз в этот момент в прихожую вошёл Афанасий Михайлович, желая, видимо, о чём-то ему доложить. Он, как всегда, был строг и невозмутим… даже излишне невозмутим, что его и выдавало. Директор махнул рукой, приглашая его к себе в кабинет, сам тяжело опустился в кресло, вытянул под стол затёкшие ноги, голову положил на заднюю подушку спинки и практически беспристрастно взглянул на Афанасия Михайловича, догадываясь, что никаких приятных вестей тот не принёс.

5

Взорам ребят предстал пожилой человек с усталым видом, в неопрятной, заношенной одежде. Из-под грязной чёрного цвета тряпочной куртки выглядывали края какого-то длинного пиджака, некогда бывшего серым. Далее шли такие же заношенные брюки, заканчивающиеся стоптанными тапками с вышитым узором сверху, когда-то, видимо, выглядевшими вполне презентабельно. Спутанные жидкие волосы отросли и спускались ниже ушей, но их нельзя было назвать грязными, как, кстати, и его одежду. Под носом ютились усы, выглядевшие лишними на мужественном, серьёзном лице с примесью всё-таки усталости, разочарования. Но взгляд остался ясным, глубоким и целеустремлённым. Это был взгляд не сумасшедшего, а человека, получившего в жизни сильный «пинок», от которого до сих пор не оправился и который сломал всю его жизнь.

– З-здравствуйте. – Выдавили из себя ребята, во все глаза разглядывая этого местного аборигена, в то время как он тоже с не скрываемым любопытством, даже чрезмерным интересом внимательно вглядывался в удивлённые лица гостей.

– Добрый день. – Сказал он чётким, ясным, уверенным голосом, не присущим пожилым людям, обычно обладающим дребезжащим, шипящим, хриплым… Первым справился с собой и заговорил, как обычно, Вадик.

– Мы журналисты… Приехали… чтобы написать репортаж о вашей… этой деревне… и о школе, которая где-то здесь недалеко. Вы можете нам помочь? – Вадик говорил сбивчиво, постоянно отводя взгляд в сторону. Обычно он не очень-то смотрел людям в глаза при разговоре, но в этот раз взгляд собеседника ему почему-то сильно не понравился… уж очень пронзительный он был.

– Постараюсь. – Ответил старик так же чётко, явно пытаясь придать голосу беспристрастность. – Желаете говорить на крыльце, или позволите пригласить вас на веранду? – И добавил уже словно поблёкшим голосом, будто спохватившись за свою слишком правильную речь: – В дом уж не зову… Бардак там… знаете ли.

Не дожидаясь согласия, он повернулся и пошёл обратно по лестнице, сделав повелительный жест рукой, означающий приглашение войти. По ступеням он ступал тяжело, невероятно костлявой левой рукой с силой хватаясь за хлипкие перила, помогая тем самым, видимо, таким же хлипким ногам забираться вверх. Ребята, переглядываясь, робко последовали за ним. Оказавшись на просторной веранде, правая часть которой, уходившая в сад, была отгорожена дощатой стеной, он указал на круглый стол:

– Прошу располагаться. Я принесу чай. – И он, снова не дожидаясь каких-либо возражений или комментариев со стороны своих гостей, ушёл в дом.

Друзья осмотрелись, сели за стол, в деревянные старинные кресла с поворотным механизмом. Перед ними на столе, покрытом белой скатертью из грубой ткани с вышитыми узорами, стояло несколько вазочек со странным, угловатым печеньем, какого не купишь сейчас. Да и вазочки скорее соответствовали композиции какого-нибудь музея истории быта; они были отлиты из такого толстого стекла, что внутри него даже можно было разглядеть несколько застывших навеки пузырьков воздуха.

– Странный тип… мутный какой-то. – Высказал наконец общую мысль Артём.

– Ребята, не нравится мне здесь. Может, уйдём всё-таки? – Взволнованно заговорила Таня, поглядывая на дверь в дом и в задние окна веранды, упирающиеся стеклами в ветви кустарника и деревьев, вплотную подступивших к стенам с той стороны. – Какой-то он… вообще не похож на деревенского жителя.

– Ну ладно, сейчас выясним у него про школу и поедем. – Вадик не желал возвращаться опять к этой теме и стремился успокоить Таню, а точнее – просто отмахнуться от неё. – А что, прикольный старик! Наоборот, так даже интереснее. Ну встретили бы мы тут мужика в фуфайке и резиновых сапогах, который и два слова бы с трудом складывал? А этот может хоть расскажет что…

Его увлечённую, как всегда, речь прервал скрип старой двери. Хозяин появился довольно скоро, словно чай уже был налит и чашки расставлены по подносу. Придерживая плечом дверь, он неуклюже переступил порог, явно с трудом удерживаясь на ногах и удерживая поднос при этом; на лице выразились неподдельное усердие и возможно даже страдание. Его движения были отрывисты, не всегда точны, словно тело его было не просто старым, а именно изношенным, как велосипед – и детали все вроде на месте и исправны, а всё равно гремит, дребезжит, ломается… У всех троих мелькнула в голове мысль подойти, подхватить тяжёлый поднос, трясущийся в его руках, но никто, предостережённый, видимо, каким-то внутренним предчувствием, не осмелился выполнить сей благородный поступок. Старик поставил поднос на стол, друзья взяли с него чашки на блюдцах; на подносе осталась ещё такая же толстостенная рифлёная сахарница с засохшим и пожелтевшим сахарным песком на стенках и серебряная ложка, тоже с прилипшим сахаром. Хозяин опустился в кресло, тяжело вздохнул и заговорил. Разговор получался напряжённым, с длинными выжидающими паузами, во время которых ребята чувствовали себя очень неловко, а старик внимательно разглядывал их, как бы взвешивая и оценивая каждое их слово.

– Пожалуйста, угощайтесь. Так о чём вы хотели меня спросить? – Голос его стал чуть более мягким. Ребята хоть и пододвинули к себе чашки, но никто не дотронулся до чая. Таню эта ситуация очень беспокоила, Вадик ни на что не обращал внимания кроме нужного ему, Артём имел несколько отчуждённый и усталый вид. Заговорил, как всегда, Вадик.

– Мы узнали, что где-то здесь неподалёку в советское время была школа, закрытая по неизвестным причинам. Хотелось бы узнать что-нибудь о ней. Вы здесь давно живёте?

– Да… Дольше, чем вы можете подумать. Это была школа для мальчиков – сирот или кто остался без родителей… После Гражданской войны, а потом после Великой Отечественной таких много, знаете ли, было. Обычная школа. Я там сторожем работал. – Голос старика звучал ровно, не выражая никаких пристрастий, но внимательность его ничуть не уменьшилась. Его костлявые руки лежали, сцепленные, на столе. Таня тоже внимательности не теряла, разглядывала его. И руки привлекли её внимание – она не предполагала, что они могут быть настолько костлявыми. Тонкая, неестественная кожа обтягивала выступающие синими верёвками вены, в других местах вплотную прилегала к сухожильям и костям с большими деформированными суставами. Казалось, там вообще не осталось мышц; руки буквально просвечивали насквозь. Соответствовало рукам и лицо – щёки и глаза провалились, под подбородком в шее глубокая яма…

Последние слова старика ещё больше оживили Вадика:

– Вы не знаете, почему её закрыли?

– Наверно, детей стало мало. После войны ситуация в стране нормализовалась, да и далеко здесь. С тех пор и деревня пустеть стала.

Артём взял чашку и сделал пару глотков. Таня, заметив это, толкнула его под столом ногой, на что Артем сердито прошептал «Я пить хочу!»

– Я слышал, здесь расследование потом вели. А само здание сохранилось?

Проигнорировав первое замечание, старик ответил:

– Сохранилось, да заросло оно всё… там оно, в лесу на горе. Раньше-то парк был. Красивое здание.

– А как вас зовут? – Вмешалась Таня, опасаясь, что Вадик попросит их туда отвести. Старик будто бы растерялся.

– Меня?.. Зачем вам?

– Ну мы статью напишем, нужно же знать, кто нам всё рассказал.

– А… Вячеслав Кузьмич.

Таня делала убедительные взгляды Вадику, намекая, что пора ехать, но тот якобы не замечал их. Артём тем временем допил чай, оказавшийся на удивление насыщенным вкусом, и даже отважился съесть одно кривобокое печенье.

– Расскажите что-нибудь о своей жизни, о школе. – Не успокаивался Вадик.

– Тут и рассказывать нечего. Сторожем работал… Обычная школа. Потом закрыли, всё, сказали, делай что хочешь.

Таня пнула ногой теперь Вадика. Тот бросил на неё нетерпеливый взгляд и спросил:

– Здесь где-нибудь можно переночевать? А то поздно, дорога в лесу очень плохая, не хотелось бы ночью застрять.

– У меня негде. Даже не знаю, дома-то все в деревни уже развалились, а то в первый попавшийся заходи.

– А школа? В каком состоянии то здание?

– Оно-то в нормальном, кирпичное все-таки. Два этажа, третий деревянный. Да только не ночевал там никто уж лет сорок с лишним.

– Можете отвести нас туда? Заодно и осмотрим, больше напишем.

Таня уже не сдержалась:

– Вадик! Ты что? Я не пойду.

– Вот, правильно барышня говорит, – подхватил оживившийся старик – нету там ничего. Лучше домой поезжайте.

– Ну давайте мы посмотрим, а если совсем плохо, то уедем. – Предложил Вадик. В умении находить компромиссы ему нельзя было отказать. – Уехать никогда не поздно.

– Как сказать… – пробурчал старик, медленно поднимаясь. – Сейчас ключ возьму. Остался у меня.

Он ушёл в дом. Таня, как и следовало ожидать, тут же набросилась с упрёками на Вадика:

– Ты совсем чокнулся? Ночевать в заброшенном доме! На это мы не договаривались.

– Танюш, ну мы посмотрим и уйдём, если что. Ты же не хочешь застрять ночью в лесу, тем более у нас бензина мало?

– Можно и в машине переночевать. Тёма, ты что молчишь? Зачем ты чай выпил?

– А что? Кстати, вкусный. И печенье тоже. И вообще я жрать хочу. И как ты собралась втроём ночевать в машине?

– Я конечно не против, если она ляжет со мной на заднем сидении… – Начал было Вадик, но Таня его прервала.

– Хватит твоих шуток дурацких! Ну разве вы не видите, что он что-то наверняка скрывает? Эти выражения… «Я живу здесь дольше, чем вы можете подумать», «Как сказать»… И ключ у него нашёлся. От кого он здесь эту школу запирает? И значит, он туда ходит.

Таня бы и дальше продолжала, но старик снова появился из-за двери.

– Идёмте. – Он махнул рукой и стал спускаться по лестнице к двери на улицу. Артём тем временем прихватил из вазочки ещё несколько кусков печенья и спрятал в карманы джемпера.

Они пошли вдоль веранды, в ту сторону, где она уходила в сад. Около стены оказался узкий проход. Завернули за угол, стена скоро кончилась. Они шли прямо; начался небольшой подъём. Ветки кустарника, в основном ивы, свисали с двух сторон на тропинку, их приходилось раздвигать руками. Вадик настойчиво шёл вперёд, Артем за ним, Таня не решалась одна повернуть обратно к машине, да и не в её принципах было бросать друзей, пусть даже во время совершения очень глупых поступков. Из кустов они вынырнули на более широкую просеку, некогда бывшую дорогой, ведущей к той школе. Она шла в гору, по бокам росли могучие старые берёзы, обозначающие аллею, некоторые уже сломанные молнией или ветром, за ними кустарник постепенно превращался в лес. Выглянувшее между туч солнце рваными лучами побивалось сквозь кроны, аллея была тенистой и влажной и поэтому ещё не заросла полностью.

Старик прибавил шагу и устремился в гору, Вадик не отставал от него. Таня оглянулась назад, туда, где аллея спускалась к деревне. Там она уже полностью заросла, берёзы по бокам заканчивались. Между ветками деревьев, где проглядывало чистое голубое небо сквозь лёгкие перистые облака, Таня разглядела ястреба. Он неподвижно реял над полями, раскинувшимися по ту сторону деревни, высматривал добычу. Независимый, свободный, быстрый. Как хорошо было бы иметь крылья и взлететь, за пару мгновений миновать и аллею, и деревню, и устремиться через лес домой, оставив это непонятное и пугающее место, этот провал во времени, этот оторванный от цивилизации угол. Взмахнув крыльями, ястреб полетел в их сторону, издав протяжный резкий крик. Кто знает, может он чуял добычу?

От размышлений насчёт полётов Таню прервал Артём, дожидавшийся её чуть впереди.

– Да-да, я иду. – Таня повернулась и последовала за остальными. Старик с Вадиком уже ушли достаточно вперёд, Тёма с Таней оказались отставшими. – Там ястреб летает. – Ответила Таня на вопрос о том, что она там увидела. Тёма пошёл рядом с ней, хоть это и было неудобно на узкой тропинке. Уставшим и растерянным голосом Таня продолжила: – Ну хоть ты-то понимаешь, что это всё очень странно выглядит? Зачем мы туда идём? Почему ты вечно соглашаешься с ним?

– Ну… тут не всё так просто. Вадик всегда помогал мне, без него меня наверняка отчислили бы.

– Почему ты сам ничего не делаешь? Есть же у тебя голова! К тому же сейчас мог бы и возразить что-нибудь… Мы идём черти-куда, в лес, неизвестно с кем, и на десять километров никого вокруг. Конечно, так и надо!

– Ещё тут такая история произошла недавно… Короче, месяц назад, когда мы выбирать темы к докладу по психологии, Вадик обещал мне придумать хорошую тему… У него-то уже была выбрана, и очень интересная. Но, в общем, я в тот день опоздал на пару, и тему у него не узнал. Когда стали спрашивать, всё что мне на ум пришло – сказать его тему. Может, помнишь, он потом хмурый ходил?

– А, да, припоминаю. Неужели нельзя было отложить с выбором темы?

– Я уже и так откладывал до предела… Да и вообще это спонтанно получилось. Но факт в том, что он, конечно, выкрутился, придумал себе другую, но и на меня злился долго. Да он тоже хорош – вечно пообещает, а потом бегай за ним, напоминай! – И Артём бросил недовольный взгляд на шагающую впереди высокую фигуру. Как бы ни были мы виноваты, мы всегда ищем оправдание для себя, причём в первую очередь перед собственной совестью (если она есть), а потом уже перед другими. Но и доля правды в таких рассуждениях всегда имеется. Сколько бы ни делал Вадик для друзей, о себе он заботился в первую очередь, хоть со стороны это и не всегда было заметно. Впрочем, как и любой другой. Что поделать, такова наша психология. – В общем, я хочу сказать, – продолжил Тёма, – что перечить я ему не буду, по крайней мере, сейчас. Уж извини. – И добавил, уловив недовольный Танин взгляд: – Думаешь, мне наша ситуация нравится? Гуляли бы сейчас где-нибудь в городе… А не по лесу. Тем более, вспомни, сколько раз Вадик делал то, что ты не одобряла, и всё равно добивался своего? Сдаётся мне, что тем самым он стремился доказать тебе и себе свою правоту. Чем больше с ним споришь, тем больше он упирается.