– А чего тут думать-то?! Судебный следователь Московского окружного суда по особо важным делам надворный советник Павел Федорович Кейзер. Ему по должности положено это следствие вести. Кроме того, он зарекомендовал себя человеком безукоризненной честности и как умный выдержанный сотрудник. Имеет громадный опыт следственной работы и чужд карьеризму, – Константин Иванович улыбнулся. – Поэтому до сих пор и ходит в надворных советниках, потому что правду в глаза не боится сказать и на своем стоит до конца. Не так ли, Николай Валерианович?!

Муравьёв с недовольной гримасой на лице кивнул. Я заметил, что и Сергей Александрович как-то кисло поморщился. Видимо, этот Кейзер – личность довольно-таки известная, интересная и достаточно независимая, если такие люди, как министр юстиции и генерал-губернатор, его убрать не могут.

– Хорошо. Данная кандидатура принимается. А вы, Константин Иванович, – обратился император к графу, – назначаетесь главой комиссии по расследованию случившегося. Завтра к вечеру жду доклад о первых результатах.

– Да, ваше императорское величество.

Потом был царский павильон на Ходынском поле. Бледный государь и осунувшаяся императрица стояли перед бушующим человеческим морем. Как только их величества вступили на крыльцо этого строения, на крыше его взвился императорский штандарт и грянули выстрелы салюта. Огромная масса народа на поле обнажила головы, и громовой рев, в котором с трудом можно было разобрать «ура», раздался над Ходынкой, заставив перепуганно взлететь в округе всех птиц.

Такого я никогда не видел в своей жизни. Огромная толпа орала так, что закладывало уши. Вверх летели шапки, картузы и даже женские шляпки. Звуки оркестра рядом с павильоном, играющего «Боже, царя храни» и «Славься», были еле слышны. Царская чета пробыла на крыльце двадцать минут, и всё это время над Ходынкой стоял несмолкающий рев. Народ Российской империи, уже разогретый спиртным, выражал свои верноподданнические чувства своему императору и императрице.

Покинув павильон, Николай и Елена направились в Петровский дворец, где принимали депутации от крестьян. Здесь государь смог довести до избранников народа сведения о случившейся трагедии. Праздничный обед для волостных старшин превратился в присутствии царской четы в поминальный. Но это продолжалось недолго, так как после первого поминального тоста император с супругой покидали шатер, где были накрыты столы. После их ухода праздник продолжился.

В Кремль вернулись рано. Николай и Елена ушли в свои покои и больше никого в этот день не принимали. Провели вечер в кругу детей. Мне же отдыхать было некогда. Я и Ширинкин вплотную занялись репортерами.

Как рассказал мне Евгений Никифорович, в Москве официальными государственными органами печати были «Московские ведомости» и «Ведомости Московской городской полиции». Бравирующая либеральная интеллигенция считала дурным тоном читать эти газеты. Для них выходили «Русские ведомости» и «Русское слово». «Московский листок», «Новости дня» считались прессой для толпы. Остальные газеты были мелочевкой с небольшими тиражами. Но на некоторые из «желтой прессы» обратить внимание стоило.

Прекрасно представляя, что могут сделать СМИ при выработке у народа мнения о случившихся скорбных событиях, отработали с репортерами «Московских ведомостей» и полицейской газеты статьи для завтрашних изданий, отобрали наиболее яркие и информативные фотоснимки.

После того как заинструктированные «журналисты» убыли, мы вместе с Ширинкиным отправились в гости к Николаю Ивановичу Пастухову – владельцу «Московского листка». Встреча прошла плодотворно. Пастухов уже знал о случившемся, но вот подробности ему были неизвестны. Именно ему принадлежали слова: «Репортер должен знать всё, что случилось за сутки в городе. Не прозевать ни одного сенсационного убийства, ни одного большого пожара или крушения поезда». А тут такая возможность. Официальные власти сами дают правдивую информацию, фотографии с места событий и единственным условием сотрудничества является – ничего не выдумывать, а написать всё так, как было на самом деле. Кто же от такого откажется.

На другой день в Кремле во всех церквах была проведена панихида по погибшим на Ходынке. В Успенском соборе служба проходила в присутствии их величеств и всей царской семьи. В два часа пополудни Николай и Елена в сопровождении великого князя Сергея Александровича посетили Старо-Екатерининскую, Мариинскую больницы, клиники и лазареты, где находились раненные на Ходынке.

Везде царская чета общалась с пострадавшими, расспрашивая подробности. В конце этой поездки была подведена статистика, по которой из почти полутора тысяч раненых, вывезенных вчера с места трагедии, во всех лечебных заведениях осталось где-то семьсот человек. В основном с тяжелыми травмами в виде переломов, остальные, получив первую медицинскую помощь, разошлись по домам, несмотря на то что им было обещано бесплатное лечение.

Когда царская чета еще только собиралась в эту поездку, вышли газеты. Так сказать, проправительственные и «Московский листок» осветили трагедию и действия царя в нужном русле. Фото Николая и Елены со слезами на щеках, сделанное на фоне трупов у Ваганьковского кладбища, пробирало до мурашек. Я бы тому репортеру-фотографу точно Пулитцеровскую премию вручил, жаль только, что ее основатель Джозеф Пулитцер еще жив. Жаль, конечно, в переносном смысле.

«Русские ведомости» опубликовали большую статью Гиляровского. Талант есть талант. Статья Владимира Александровича была яркой, бьющей по нервам. С одной стороны, автор практически ничего не исказил, но после ее прочтения возникало ощущение, что давка была по всему Ходынскому полю и что количество убитых и раненых, о которых официально сообщается, явно занижено.

Деятельность царской четы в тот день в этой газете отражена не была. Было только упоминание в один абзац о том, что «его императорское величество, глубоко опечаленный этими событиями, повелел оказать пособие пострадавшим: выдать по тысяче рублей на каждую осиротевшую семью и расходы по похоронам погибших принять на его счет».

«Русское слово» чуть ли не слово в слово напечатало материал, как в «Московском листке». Насколько я успел узнать, господин Пастухов дружил с господином Сытиным.

А вот газета «Новости дня» несколько расстроила, напечатав статью, в которой критиковалась работа полиции по организации народных гуляний на Ходынском поле, досталось и генерал-губернатору за привлечение к наведению порядка гренадеров. И самое главное, слезы царской четы на фото, опубликованном во многих изданиях, автор статьи под псевдонимом «Скучающий россиянин» назвал «крокодиловыми».

На этот счет у нас с Евгением Никифоровичем были наработаны определенные заготовки. Редактор и хозяин газеты «Новости дня» должен был стать первым, кто испробует их на себе. Тем более звали его Абрам Яковлевич Липскеров.

– Чего там пишут-то? – повысив голос, чтобы перекрыть гул трактира, поинтересовался у своего соседа мужчина лет сорока, судя по одежде из мещан.

– Про трагедию на Ходынке читаю. Больше пятисот человек погибло и почти полторы тысячи пострадало еще. Ужас-то какой! – уверенно ответил ему крепкий мужчина лет тридцати.

За этим столом сидело двое крепких мужчин, которых отличала какая-то подтянутость, поджарость, пластичность движений, и еще два представителя мужского пола. Один, как было описано выше, из мещан, а вот второй, вернее всего, принадлежал к купеческому сословию.

Трактир был переполнен. На коронацию Николая Второго приехало множество народа, и все забегаловки, харчевни, трактиры, рестораны в Первопрестольной были забиты в течение всего времени открытия заведений. Данный трактир пусть и не дотягивал хотя бы до плохонького ресторана, но и забегаловкой не назовешь. Публика здесь собралась чистая, а нехватка мест привела к тому, что в обеденное время за столами можно было встретить вместе представителей крестьянства, рабочих, студентов, купцов. Солдатики, находящиеся в увольнении, также присутствовали.

– Да, трагедия. Но император молодец. Несмотря на праздник, и на месте трагедии побывал, и на Ваганьковское кладбище съездил вместе с государыней, куда задавленных свезли. Как вспомню фотографию вот эту, – купец перегнулся через стол, ткнул в газету, лежавшую перед чтецом, – мураши по всему телу. По тысяче рублей государь на каждую осиротевшую семью из своих средств выделил. А это почитай больше полумиллиона получается. И похороны за его счет.

– Иди-ка, ты. Тысячу рублей. Это ж какие деньги-то. Вот свезло! – мещанин лет сорока покрутил головой. – Даже не верится.

Произнес всё это мужик настолько громко, что на него стали оборачиваться посетители трактира от других столов.

– Скажешь тоже, свезло. У тебя близкий человек погиб, а ты – свезло, – осуждающе произнес молчавший до этого второй крупный мужчина. Купец хмыкнул и вернул ложку, в которой были щи, назад в тарелку.

– А я чего?! Близкие всё равно мрут. У меня вона трое детей да первая жена умерли. А тут целую тыщу дают, – громко и как-то визгливо произнес в ответ на упрек мужик.

Тьфу на тебя! Разве в деньгах счастье?! – перебил мужика купец и грохнул кулаком по столу, чем привлек к себе внимание уже многих присутствующих в трактире.

– Уважаемые, попрошу немного тишины, – можно сказать, прокричал поднявшийся на ноги купец.

Гул в трактире стих, и народ вопросительно уставился на говорившего.

– Уважаемые, вчера случилась трагедия на Ходынском поле – погибло много православных, и многие были покалечены. Наш государь с царицей-матушкой сразу же отреагировали на это, и панихиду по убиенным организовали, и большую помощь пострадавшим из своих средств оказали, – купец сделал паузу, глубоко вздохнув, и произнес: – Выставляю за свой счет всем присутствующим здесь по две чарки «Московской». Первую за помин, вторую во славу Государя нашего.

Трактир буквально взорвался радостными воплями, а половые заскользили между столами, расставляя посуду с налитой водкой. Некоторые тут же опрокидывали рюмки в рот, но основная масса дождалась, когда обслужат всех, после чего все дружно поднялись и, перекрестившись, молча выпили.

Через несколько секунд поднялся купец и провозгласил здравицу Николаю Второму и всему его семейству. Народ дружно это поддержал. Не каждый раз почти двести пятьдесят граммов халявно на грудь падает.

Прошло несколько минут. Жизнь в трактире вернулась на круги своя, только гул усилился, да и лица у многих раскраснелись.

– Нет, вы посмотрите, что пишут, – вскочил за одним из столов, потрясая газетой в руке, какой-то мужичок невзрачного вида, одетый в несколько затасканный костюм, с раскрасневшимся лицом и какими-то безумными глазами за стеклами очков. – Это же уму непостижимо!

Гул в помещении быстро стих.

– Слушайте, что пишут в этой газете, – развернув газету, очкарик начал читать: – «Император и императрица, прибыв к Ваганьковскому кладбищу, куда свезли раздавленных и затоптанных насмерть с Ходынского поля, пролили немало слез. Только не были ли эти слезы крокодиловы?!»

– Я чего-то не понял, – на ноги поднялся здоровый мастеровой, находившийся в состоянии уже хорошего алкогольного опьянения. – Причем тут государь с царицей и крокодиловы слезы?!

– Это аллегория. Крокодил плачет, когда поедает свою жертву, – начал было объяснять мужчина, поправив на носу очки, но мастеровой его перебил:

– Это чё… Писака императора с крокодилом сравнил?! Это чё творится-то?! Да я ему…

Дальше пошел непередаваемый русский фольклор, посвященный убийству, нанесению травм и неестественной половой жизни с репортером, написавшим эти слова.

– А что за газета? – раздался чей-то крик.

– «Новости дня». Статью подписал какой-то «Скучающий россиянин», а редактор и хозяин Абрам Яковлевич Липскеров.

– Млять, и здесь евреи…

– Царя оскорблять…

– Где типография…

– Рядом на Неглинке…

– Доходный дом купеческого общества…

– Айда громить…

– Пошли…

– Бей жидов…

Трактир быстро опустел. Купец, подойдя к стойке, расплатился за свой заказ и, покидая помещение одним из последних, тихо под нос произнес:

– Вот про Абрама Яковлевича Липскерова Гаврилову говорить не надо было. Как бы еврейские погромы не начались.

– Дмитрий Фёдорович, объясните мне, каким образом в Москве возникли волнения, погромы и что вообще произошло? Мне что, одной Ходынки мало во время коронации?

– Ваше императорское величество, народ разгромил пять типографий, в которых сегодня были напечатаны материалы с критикой в вашу сторону, действий генерал-губернатора и моих, как московского обер-полицмейстера при организации народного гулянья на Ходынском поле, – чеканя каждое слово, твердо ответил генерал-майор Трепов, готовясь про себя к получению отставки.

– И какая же критика?

– Про «желтую прессу» говорить не буду, но в газете «Новости дня», редактором и хозяином которой является господин Липскеров, вышла статья некоего «Скучающего россиянина», сравнившего слезы императора и императрицы на фотографиях у Ваганьковского кладбища с крокодиловыми. Почти как в пьесе Островского «Волки и овцы», где звучало: «И крокодилы плачут, а всё-таки по целому теленку глотают».

– Что?!

– Вот народ и отреагировал так. В общем, редакция и типография данной газеты полностью разгромлены негодующей толпой. Да тут еще господин Абрам Яковлевич Липскеров – выкрест из польских евреев. Его фамилия означает «житель Липска», это город в Подляском воеводстве. Еще и это наложилось, – московский обер-полицмейстер сожалеюще развел руками.

– А что Липскеров говорит о статье? – заинтересованно спросил император.

– Ничего не говорит. Он пока без сознания в больнице лежит. Ему голову проломили. Но врачи говорят, что всё будет хорошо.

– Даже так?! И кто это сделал?

– Пока выяснить не удалось, ваше императорское величество. И если честно, вряд ли удастся. В той толпе, что вышла из трактира на погром издательства, по словам хозяина трактира, чуть ли не все были приезжими. Свою клиентуру из москвичей тот хорошо знает. Так что… – Трепов тяжело вздохнул.

– А кто автор статьи – выяснили?

– Выяснили, ваше императорское величество. Пётр Иванович Кичеев, сорок пятого года рождения. С шестьдесят седьмого по семьдесят девятый год совершил несколько преступлений, в том числе убийство. Провел два года в тюрьме и три в ссылке. Дважды за составление подложных денежных документов направлялся в Сибирь, откуда сбегал. В последний раз инсценировал самоубийство, содержался в психиатрической лечебнице.

– И этот псих и убийца – писатель?! – удивленно произнес император.

– Да, такой писатель. С семьдесят шестого года пишет стихи, поэмы, очерки, выпустил несколько сборников. Сотрудничал с «Русским курьером», потом с «Русскими ведомостями». Последнее время пишет для газеты «Новости дня». Сегодня с утра Кичеев помещен в психиатрическую лечебницу. Соседи вызвали полицию, когда он рано утром начал громить свою комнату.

– Да… А остальные редакции?

– Мелкие газетенки. Им лишь бы тираж поднять. Любую гадость напечатают. Но в них в основном великого князя Сергея Александровича хают. В одной газете его даже «Князем Ходынским» назвали.

Николай изумленно посмотрел на Трепова, а потом, улыбнувшись, спросил:

– И здесь разъяренные москвичи отличились, предварительно в трактирах разогревшись?

– Да, ваше императорское величество. Что интересно, все погромы прошли практически в одно время, будто их кто-то спланировал.

– Я понял, господин генерал. Можете идти.

Когда довольный Трепов, развернувшись кругом, покинул кабинет, император тихо произнес:

– Кажется, я знаю, кто более подробно мне расскажет об этих погромах.