И у Андроса прямо нет слов, кроме одних пакостных и не при дамах о них можно говорить, на такое её демонстративное выпячивание перед всеми другими своей страны проживания, называя её так эпично. Да если, бл*ь, она хотела бы знать, – а знать она точно не хочет, – то хуже её страны проживания для проживания и не найти. Разве что только в аду. Ну а то, что он в этой стране хочет проживать, то это всё от безысходности. Либо в ад (туда всегда успеется и там всегда ждут даже без визы), либо в эту промозглую страну, где все её жители живут с таким наплевательским ко всем отношением, – а что поделать, когда среда обитания определяет твой конструктивизм и быт внутреннего сгорания и состояния, – что все вокруг себя чувствуют так эгоцентрично и внутренне устремлённо.

И что больше всего бесит Андроса, так это вот такая подача Брунгильдой этого своего предложения. Мол, пожалуйста мне всё это скажите, а не скажите, то мы не будем считать наше дальнейшее общение перспективным. Вербуют гады не иначе. И Андрос уже начинает понимать, через какие препятствия и деформации личности ему придётся пройти, чтобы стать своим для всех этих снобов, если по сути говорить, а так-то при публичном употреблении их явственности, то независимых, с суверенной конституцией личностей.

– Вот как только вы без сложных умственных завихрений и проблематик морального толка, на мой вопрос: «Как нынче погода? Пасмурна или как-то иначе благоприятствует нашему нахождению на природе?», сразу дадите следующий ответ: «Я бы не сказал, что туманно, а на улице закономерно местным природным обстоятельствам отбалансировано», то тогда я могу сказать ответственно и в чём-то безусловно, что вы, наконец-то, влились в семью просвещённых местным законодательством народов. – Поставит вот такое условие принятия себе в страну эта служащая не одного только посольства, но и однозначно спецслужб, которые из государственных интересов должны выявлять среди потенциальных кандидатов на получение визы в свою страну, людей неблагонадёжных, склонных к беспорядкам ума и с наличием в себе качеств и интереса быть, скажем так, всему миру полезным. И если ты за мир во всём мире, то для вас все двери посольств открыты, и вы можете с закрытыми глазами пальцем ткнуть в любую их сторону и вас там всегда с открытым сердцем встретят.

Но, видимо, Андрос Собакин слишком закоренел в своём воспитании в недоверии капиталистической системе ценностей, которая определяет и систематизирует жизнь во всех тех государствах, которые находятся за чертой пределов мечтаний всякого быдла и немного вашего воображения, которое всегда плодит столько всяких преимуществ в странах находящихся под визовым запретом, что он со своей стороны не шибко широко открывает двери своего сердца и разума, и не всё под чистую рассказывает этому работнику визовой службы, Брунгильде. Где её вопросы к нему служат только для одной благочинной цели – выявить в нём его недостатки и в зависимости от запущенности его болезни, назначить лечение. И если болезнь культуры народничества не сильно в вас проникла, то вас под наблюдением специалистов впустят на лечение, если же всё в вас так запущенно, что вашу ментальность никаким средствами не выбить, сколько не предлагай материального обеспечения (здесь только так лечат), то лучше вас оставить там, где вы были, а иначе вы тут всех завирусите.

Ну и Андрос само собой Собакин, на её вопрос: «Цель вашего приезда или может переезда?», как думал, так и говорит честно-честно. Хочу, мол, влиться в семью просвещённых народов. И при этом как бы намекает, что если вы, падлы, меня туды не возьмёте, то я вам покажу такую кузькину мать, что вам будет лучше сдохнуть. В общем, не вынуждайте меня морду тут всем вам бить, заявляя истерично о двойных стандартах, которые вы применяете лишь к тем людям, кто рылом своим не вышел.

Чего будет недостаточно, как это видит по малоприятному лицу Брунгильды Андрон, и что уж тут пытаться выдать из себя того, кто ты не есть, заявляя, что Брунгильда не в моём вкусе, тогда как она вообще ни в чьём вкусе по своему определению страшилы и умнейшего создания, как компенсации за эту её тупорылость только по мнению Андроса Собакина, ещё только познающего арифметику тех двойных стандартов, по которым живёт сообщество близких к Брунгильде сограждан, в число которых и он намерен заехать. И если его вот такие намерения крепки, то ему уже прямо сейчас нужно сильно крепиться и учиться, называя вещи не так на прямую и своими именами, а наименовывать их ассоциированными тождествами.

И не особо в красоте или хотя бы пригожести своего внешнего вида выделяющаяся Брунгильда, чьё имя уже много чего нелестного в её адрес стоит, ни под каким видом, предлогом и в состоянии даже душевного полумрака, ещё называемого на родине Андроса с перепоя, не должна таким узколобым образом определяться. И если уж у Андроса, неожиданно для всех вокруг людей оказавшегося с перепоя, но только по евоному, а так-то он находился в глубоком насчёт себя и всех вокруг заблуждении, не останется никакого выбора, либо поцеловать эту жабу прилюдно, – они играли в бутылочку и так уж выпало, что горлышко бутылки указало на неё, – либо же должно объяснить свой отвод от этого общего желания насладиться видами превратности судьбы, где такой видный и самый представительный представитель мужского общества, Андрос Собакин, не жалея нисколько себя, бросается на амбразуру реальности в лице жабы Брунгильды.

И уважительным оправданием не могут служить слова подтверждения той очевидности в лице Брунгильды, которая для всех так очевидна – она тошнотворна и мне, как минимум, естественно неприятна. А Андрос, если он не хочет быть засужен за дискриминацию Брунгильды по этическим и моральным соображениям, – он ограничивает право Брунгильды на эксклюзивную красоту, – которую природа создала именно такой по своим резонным соображениям, чтобы учить уму-разуму вот таких как он недоумков, должен найти и притом немедленно, каким ещё словом можно назвать это внешнее своеобразие Брунгильды.

– Ваш лицевой сюрреализм недоступен моему животному и приспособленческому пониманию, и я его недостоин, пока не познаю все выверты кисти того художника, кто кладёт такие мазки своих художеств на человека. А именно природы. – А вот это уже что-то, и такие слова даже в устах Андроса (так-то в роте) подвигают Брунгильду задуматься о повышении собственной самооценки, до которой тому же Андросу ещё нужно дорасти.

В общем не верит ни единому слову Андроса эта зловредная Брунгильда, и всё по причине своего скверного характера (это из-за отсутствия личного счастья) и по напущению её должностных обязанностей и инструкций, в которых так прямо и написано: «Ни одному слову не верь Брунгильда, особенно, если оно сказано красавчиком на чуждом для тебя языке; умеют эти носители чуждых нам языком всё изворачивать так, что то, что казалось нам правильным, начинает видится не таким уж и верным», и если ты, Андрос Собакин (а коробиться физиономией нечего на такое фамильярное обращение, привыкай уже к тому, что в новых условиях существования, куда такие как ты(!), Собакины, всё стремитесь, нет обусловленного на уважение вы-обращения, и там сразу вам тычут туда, чего ты стоишь), хочешь получить одобрение консульской службы, то давай выкручивайся, придумывая для всех нас сказки. И так, чтобы они звучали как есть правдоподобно.

И видимо Андроса Собакина так припёрло к стенке необходимость насладиться воздухом свободы иноземщины, что он не стал лаяться с этой стервой Брунгильдой, а с каменным лицом, то есть серьёзным, принялся обосновывать ту необходимость для этой всей иноземщины принять его в качестве постоянного гостя.

Правда, сперва Андрос чуть было большую глупость не брякнул, заявив, что я, мол, пригожусь и буду вам очень полезен, демонстрируя таким образом свой генетический, народный код, где все мало уровневые герои сказок, с такой фразой обращались к главному герою сказки за своей поддержкой. Но так как Андрос вовремя одумался, то он, вспомнив и сообразив все внутренние нарративы судьбинушки людей, живущих на этой чужбине, частью которой, и он собирался стать, сразу обозначил свои деловые качества и перспективы.

– Я разве вам не говорил, – с вот таким уточнением недалёкой памяти, а может и ума Брунгильды, делает своё заявление Андрос, – меня, мол, всё в вашей стране устраивает. И разве этого недостаточно? – прямо обескуражен Андрос такой непонимаемостью всех этих бюрократов из посольства, кому поди что нужны душещипательные рассказы о своей ущербности и горькой доле, чтобы их проняло до самых печёнок (что поделать, иногда приходится пользоваться своим служебным положением, ведь работа в посольстве так скучна на душевные отношения) и они, испытывая сердечные и душевные волнения и склоки, так уж и быть, выпишут тебе разрешение на временное у них убежище по политическим мотивам. – У нас с тёщей полнейшая несовместимость в плане понимания будущего для неё родной дочери, а для меня жены Наташки. Вот она и дискредитирует меня постоянно в глазах всех кого знает и даже не знает, называя половой тряпкой и приживалой. С чем я категорически не согласен, но вынужден всё это в свой адрес слушать, проживая на её жилплощади. А когда попрекают жилплощадью, мол, ты на неё никакого права не имеешь, то разве можно дальше с этим и там жить. Вот я и обращаюсь к вам за содействием мне в этой проблеме.

Но Андрос не собирается прибедняться, как того любят видеть и наблюдать все эти работники консульств и посольств, даже заготавливая заранее для всех этих печальных историй орешки и конфетки в специальной блюдечке на столе перед собой. А его история будет про другого рода недопонимание с местной проблематикой жизни, где как раз его успешность во всём стала кому-то поперёк горла, и эти люди злодейского и завистливого склада ума и характера, и что главное при возможностях, решили укорить его образ жизни со стороны морально-нравственного аспекта жизни. А Андрос Собакин терпеть не может, когда его оценивают не по его капитализации, а по какой-то там шкале нравственных ценностей.

И он, никогда и никому не собирающийся ничего доказывать, решил всё же доказать, что ценность ценности рознь, и что его так называемая патологическая беспринципность и аморальность, которые ему и позволили стать успешным человеком, в других условиях существования, а если точней, при изменение места своей геолокации, будут называться совершенно другими словами. Так беспринципность и цинизм будут называться его деловой активностью и хваткой, а та же аморальность его взглядов на использование человека будет зваться наличием в нём, человеке исключительного качества, особых жизненных приоритетов, с некоторой диспропорцией в сторону отхода от нормы. «Это человек с неограниченными возможностями для своего самовыражения», – вот так он будет отныне называться по примеру того, как все тут друг друга кличут, чтобы не дать кому-то повод подать на тебя в суд за твоё не доброе, и что уж греха таить, дискриминационное отношение.

А такой подход людей друг другу, где как в бизнесе, человек человеку волк, и от него на хрен ничего хорошего не ожидаешь, в самый раз устраивает бизнесмена отныне Собакина (это у себя дома он всего лишь предприниматель, что очень близко стоит к жуликоватому человеку, а это Собакину мало нравится).

В общем, не хер, меня учить жить! И лучше всего это делать там, где тебя никто на своём не выговариваемом никак языке не понимает, и значит, уже априори тебя всей этой морали учить не может.

Вот и Андрос как есть высказал Брунгильде о том, что он из себя значит и представляет. Ну и чтобы два раза не повторяться для этой неповторимой по уму служащей государственной службы, Андрос от себя ещё добавит кое-какой определённости.

– И если хотите знать, чем я собираюсь в вашей стране заниматься. – С такого крайне интересного для Брунгильды захода начинает свои пояснения Андрос, вальяжно так откинувшись на спинку стула, прихватив из чашечки орешка, как бы демонстрируя и указывая Брунгильде на правду жизни, где не он от неё и её решений по своему вопросу зависит, а она полностью подчинена ему и всем тем обстоятельствам её жизни, заставляющих её, ни в свет, ни заря просыпаться и идти на эту, жутко скучную работу, где ей приходится ежедневно выслушивать все эти, далеко стоящие от правды слёзные истории. А разве она заслужила, чтобы ей на чистом глазу вот так врали безбожно (и то, что все они атеисты, это тоже относится к этому вранью безбожно)?

Да с какой это стати?! И теперь она понимает, почему её личная жизнь её не устраивает, а вот всех остальных как раз устраивает – она поднаторела на своей работе в деле умения распознавать ложь от правды, и вот это-то и стало для неё большой проблемой в деле своего личностного самообмана, который является первой ступенькой для построения личностного счастья. Когда вдруг увлекшийся Брунгильдой такой наивный прохожий, дабы впечатлить её, в качестве прелюдии начнёт возводить для неё воздушные замки. А для их построения и используются, скажем так, вещи иллюзорные, несколько отличающиеся от всего того, что называется правдой. А это всё наталкивается на профессиональный взгляд Брунгильды, в момент разрушающий все эти воздушные замки и низводя все эти, только намечающиеся отношения до уровня сам привет.

А Андрос Собакин между тем продолжает свои обоснования того, что без него эмигрантский поток будет не полон (и даже здесь прорывается его внутренний код), где он, естественно, не собирается посвящать Брунгильду в то, в чём он никогда не признается и что никогда не будет доступно людям без его возможностей воплотить в жизнь самые свои пакостные желания (почему-то только такие на ум приходят, когда о них заговаривают). – Я об этом никогда не распространялся, – как бы по секрету делает это вынужденное заявление Андрос, сразу поясняя с чем оно вызвано, – и это не потому, что к этому меня призывает ложная скромность или эта информация крайне критического качества, а дело тут в моей некоторой суеверности. Как у нас говорят, не говори о чём-то, а то не сбудется. Но если это необходимо и станет входным билетом в новый для меня мир, то я готов раскрыть свои карты. – На этих словах Андрос пододвигается к столу, несколько пугая Брунгильду такой своей к ней близостью и неустановленными намерениями, и уже отсюда конфиденциальным тоном голоса озвучивает то, что он никому, кроме теперь Брунгильды не говорил.

И тогда получается, что Брунгильда единственная, кто будет посвящена в эту его тайну. А это налагает на неё огромную ответственность. О которой Брунгильда пока что ничего не знает, но что-то ей тревожное в душе подсказывает, что без уточнения ею своих прав на эту информацию, было бы глупо брать на себя эту ответственность. Вот только ей не даётся право и время заявить о своих правах дать отвод и Андрос уже начал посвящать её в тайны своей души и сердца, и намерений.

– Я вообще-то научного склада ума человек. – Говорит вот такое Андрос, не сводя своего взгляда с Брунгильды, и чуть ли не сразу её разочаровывает. Она-то подспудно ожидала более чего-то сложного и опасного. Такого, что подвело бы её к повышению по службе, или на крайний случай, под монастырь (она окончательно разочаруется в мужском человечестве, которому был дан шанс себя оправдать перед её глазами, а он в очередной раз не воспользовался этим шансом), а тут такая…Прямо нет слов, даже родных для Брунгильды, а для Андроса мутор какого-то. А Брунгильда ещё дура хотела сослаться на своё иноязычное трудно понимание Андроса, если он сейчас начнёт её запугивать сложными для её душевного спокойствия предложениями.

– Я, мол, вам дорогуша (что это уже значит?!), со своей стороны предлагаю руку, сердце и морально-физическое удовлетворение. А от вас всего-то нужно всё это от меня принять на территории вашего государства. Как по мне, то достойное для вас предложение. – И вот как быть и что дальше думать о своей работе и счастье, а также об Андросе Собакине и этом его безнравственном с любой точки морали предложении Брунгильде. Только одно ей ясно – с придыханием, с ущемлением сердца и бюстгальтера.

Но Андрос, как и все представители мужского народонаселения, оказавшиеся на той стороне стола перед Брунгильдой, повёл себя ещё значительней безнравственней и подло, выступив с ничего не имеющим общего с её ожиданиями безнравственного предложением, таким образом указав на неё в деле корня всех проблем и зла, раз она выступает застрельщиком вот таких предложений. И он начал озвучивать какие-то прямо скучные и получается, что безнравственные с этого фокуса рассмотрения вещи.

– И у меня есть некие секретные разработки, которые могут заинтересовать людей, кто в теме. – Вот такую бредятину и глупость начинает озвучивать Андрос, как это делает каждый второй заявитель на получение статуса беженца от политического преследования. Но как спустя немного выясняется, то Андрос в этом деле пошёл куда дальше, и он беженец от самого себя. Правда, Брунгильда уже в пол уха его слушала, так как была в нём разочарована, и она уже наперёд знала, что он дальше скажет. Типа здесь ходу моим научным открытиям и разработкам не давали, ссылаясь на их антинаучность. А вот у вас полная свобода и как я слышал, то дают ход даже самым безумным и сумасбродным идеям, лишь бы они побольше финансирования под себя предполагали. И что есть здесь антинаучно и отрицательно, то у вас, на другом полюсе мировоззрения и антагонизма, как раз научно и здраво.

Правда, на словах Андроса всё это выражалось несколько иначе. – Я, – ещё говорит Андрос, как только он в своём предисловии озвучил ожидаемые Брунгильдой тезисы о научности и моральности двигать прогресс только в их благодатной точно для разработок мысли стране, – хочу опытным путём опровергнуть типа аксиому: «От самого себя не убежишь». Как по мне, то это спорное выражение. И в мире, где всё относительно, мы не можем полагаться на то, что сказано и не проверено одним человеком.