Уважаемый Владимир Емельянович!
Я обращаюсь к Вам с просьбой помочь выехать из Союза двум моим друзьям: художнику Сергею Есаяну и скульптору Леонидову Сокову.
Отец Сергея Есаяна погиб в чистках 30‐х годов. Лёня Соков был долгие годы другом и помощником Эрнста Неизвестного. Сейчас они оба в очень трудном положении, и уже в течение нескольких лет ожидают израильский вызов, который никак не могут получить.
Говорят, что Израиль сейчас не даёт вызова, если не уверен, что выезжающие станут гражданами Израиля, поскольку ему надоело, что значительная часть выезжающих направляется в другие страны. Конечно, Израиль от этого ничего не выигрывает, но он также ничего не выигрывает от того, что несколько людей, которые могли бы жить и эффективно работать на Западе, вынуждены волочить своё существование полуподпольных художников в Москве.
Поскольку сейчас для них нет другой реальной возможности выехать, как только по израильскому вызову, то выдача этого вызова становится вопросом простой гуманности. Я очень прошу Вас, если это в Ваших силах, как-то этому посодействовать.
С уважением и пожеланием всего хорошего в Вашей работе,
Игорь Шелковский
Устроители биеннале в Венеции хотят посвятить вашим работам небольшой зал, сделать его игровым. Я уже отдал кубики, имевшиеся у меня, и все фотографии, слайды и тексты. Но этого мало. Просят прислать ещё работ. И чем больше, тем лучше. Важно также, чтобы работы были сделаны в Москве, из московского картона, и оклеены советским ситцем и т. п. Надписи можно напечатать здесь. Я думаю, что никакой таможенник не примет эти кубики за произведения искусства, поэтому посылать можно, в принципе, с кем угодно. Могли бы вы прислать Валерины работы из конструктора? Пюпитры будут сделаны организаторами выставки. Пришлите всё, что у вас есть нового, то, что я не видел. Есть ли ваши работы на Западе и могли бы вы обратиться к их владельцам с просьбой переслать их на адрес выставки? Всё, что я пишу вам, относится также к Ивану [Чуйкову], Лёне [Сокову] и Серёже [Есаяну]. Все их работы вызвали очень большой интерес. Это совершенно новая нота. Может, только на общей русской выставке это может прозвучать наилучшим образом. Соревноваться на больших парижских салонах очень трудно. Местное искусство сделано из совсем других материалов и имеет совсем другие размеры. Кроме того, для этого надо жить здесь. А что касается новизны идей, то нужно, чтобы кто-то большим пальцем указал на это. Тогда эти работы возьмут на выставку. Русские же выставки находятся под более пристальным вниманием критики.
Париж консервативен, за год я в этом убедился. На Италию у меня надежд больше, и этой точки зрения придерживаются многие. Эта выставка будет совсем другого качества, чем устраиваемые Шемякиным и Глезером (они не подпущены к её организации).
Я уже написал вам два письма на ту же тему, что и это, и до сих пор не знаю, получили ли вы их или нет. У меня прервалась всякая связь с вами, Аликом [Сидоровым], и я не знаю, что думать. Последнее письмо, случайно ко мне прорвавшееся, было письмо Лени С. [Сокова]. Больше писем из Москвы я не получал уже в течение нескольких месяцев. Или вы не пишете, или они не доходят.
Жака [Мелконяна] не видел с самой весны и потерял с ним всякую связь. Думаю, что наша идея уже умерла, или сама по себе или с чьей-то помощью. Даже здесь, среди «коллег», немало таких, которые готовы были б перегрызть ей горло в самом зародыше, не говоря уж об остальных трудных обстоятельствах. Что-то сделать можно только при условии, что никто об этом не знает. Иначе всё превращается в облако пыли.
Дорогие Алик, Лида!
<…> Жака [Мелконяна] не видел где-то с марта или апреля. Он исчез, и от него ни слуха ни духа. Говоря только между нами, вся его помощь мне была равна нулю, если не считать, что он мне привёз одну маленькую скульптурку и перевёз мои вещи от Христиана к себе. Больше того, полагаясь на него, я был более сдержан в некоторые моменты, о чём, наверное, придётся пожалеть. Мне кажется, что он или совсем не в состоянии мне чем-то помочь, или занял какую-то странную выжидательную позицию. Пока что все встречи между нами напоминают встречи толстого и тонкого, где я последний. Он ведёт меня в ресторан и заказывает обед с дорогим вином и устрицами, а я мысленно прикидываю, какие бы инструменты или материалы можно было бы купить на эти деньги (а я с удовольствием поужинал бы творогом за 3 франка). Всё задуманное начинание зависит от его доброй воли, от того, захочет он раскошелиться или нет. Может быть, я в нём ошибаюсь и он лучше, чем я о нём думаю. Дай Бог. Поживём, увидим. <…>
Здравствуй, дорогой Игорь!
Извини, что я навязал тебе тяжёлую обузу и отнял время. Мои друзья благодарят тебя. Они мне рассказали немного о тебе. Для меня эта информация очень ценная. Я как бы всё время мысленно сравниваю Америку с Европой. Меня очень интересуют ваши галереи, художники. Не скажу, чтобы здесь у меня возникли новые художественные привязанности. Американские художники очень увлечены модернизмом. Часто – это модерн во имя модерна. Ситуация отчасти напоминает Россию эпохи футуризма. Но мои суждения, возможно, затрагивают лишь частности – полной картины у меня нет. Возможно, эти тенденции имеют место и в Европе. Французское искусство меня интересует в особенности, т. к. французские художники оказывали на нас наиболее сильное влияние. Может, когда-нибудь и сам съезжу в Париж.
У нас с Людой всё хорошо, работаем. Я испытываю, как всегда, трудности с материалами и технологией. Техническая часть у меня слабое звено. Скульптор должен много уметь и знать. В художественной жизни у нас ничего интересного не происходит. (Я имею в виду выходцев из России – это всё много хуже, чем даже в Москве.) Скорей бы уж был нормальный язык, чтобы общаться с местными художниками. (Пользы будет несравненно больше.)
Может быть, скоро Лёня Соков выскочит оттуда. (Вызов на него лежит как будто в голландском посольстве.) Я скучаю по друзьям. Нужны умные зрители. У меня их здесь нет. <…>
Твой Саша
Игорь, здравствуй.
<…> Игорь, опять письмо идёт с оказией. Надеюсь, не как с Николь – какое легкомыслие с её стороны, ей Богу! Мы всё ещё под впечатлением от твоих писем. Всех. Заработала с «лунника» обратная связь. Тонны информации. Чрезвычайно интересно и «волнительно». Даже хочу снять копии с других твоих писем. Для себя. Казалось бы – все это знали, вернее угадывали. Вот твои письма – и всё подтвердилось. Нет преувеличения. Дикая, звериная животная жизнь. Не жизнь – прозябание. Вот эпизод. Папаша, лет 30-ти, выводит из детсада мальчика в колготках и резиновых сапогах. Всё время зло дёргает его за руку и шипит: «Я тебе говорил – не водись с синистами. Не водись». Елей на сердце редактора «Правды».
Пустые весенние выставки. Порнография наоборот в кинотеатрах. Маразм спектаклей. Новое – огромные очереди в книжных магазинах за классикой. На Кузнецком, на улице постоянно стоит очередь. Квартирные выставки вроде приказали долго жить. Ни слуху, ни духу. Славу Л. [Лебедева] в Союз не взяли. Сказали – «не умеете рисовать».
В газетах переход на откровенное (может ещё быть), не завуалированное враньё. Уже и Дудко стал сотрудником гестапо и валютчиком. Нескрываемое желание арестов и расстрелов. Ещё новое в городах – улицы наводнены пустующими стоящими такси с растерянными шофёрами. После повышения платы на 100% – почти полный бойкот населением. Наверное, пока. <…>
Дорогой Иван!
Посылаю тебе каталог парижской биеннале. Выставка на 90% состоит из фотографий, остальное телевизоры и кино. Фотография уже вытеснила все другие виды изобразительности. Один художник так и сделал: всю отведённую ему комнату засыпал фотографиями старыми, из семейных альбомов, там же намешаны и животные, и пейзажи, и эротические. Зрители ходят аккуратно, стараясь не наступать, наклоняются, берут в руки, рассматривают. Сам же автор, когда заходит, то разгребает их ногами, подбрасывает в воздух. Кажется, это уже пик. Следующую такую выставку можно будет назвать выставкой художественной фотографии, с этой стороны действительно всё интересно и особенно великолепные цветные фото американцев. Это мода, а мода быстро выходит из моды. На остальных выставках более демократично. Крайний авангард занимает не больше места и пользуется не большим влиянием в жизни художественной, чем маоизм и троцкизм в политической.
Я здесь уже год. В общих чертах Алик [Сидоров] знает всё о моей жизни. Получилось так, что первый год я здесь прожил на деньги фонда. 3 месяца Толстовский фонд, 6 месяцев Франц. орг. пом. эмигрантам и 3 месяца католическая организация. Теперь я должен сам думать о себе, но я более спокоен, чем раньше. У меня уже есть друзья, знакомые, которые не дадут пропасть. Кроме того, я уже начинаю понемногу ориентироваться в этой жизни. Самый главный камень преткновения – медлительность моей работы. Чтобы преуспевать, надо продавать и продавать, много и регулярно. Все коммерческие художники именно этим и выигрывают. Шемякин, например. Дело, как правило, не в высоких ценах, а в количестве продаваемого; в графике, при тиражировании, это ещё легче. Представь себе, что приходит маршан или коллекционеры и у тебя покупают все двадцать работ. Ты остаёшься ни с чем, деньги рано или поздно расходуются, а тебе надо выставляться, тебе надо показывать что-то, когда к тебе приходят. Желательно, чтобы у тебя через год было ещё 20 работ или более. Вот в таком я положении, работаю я медленно. Кроме того, у меня какое-то нежелание продавать работы, расставаться с ними. Поэтому я тяну. На предложения иногда отвечаю неопределённо и больше надеюсь на экономию в расходах.
Надежды касательно первой выставки были у меня связаны с Жаком [Мелконяном], но он вот исчез, и я не знаю ни о нём, ни о наших делах ничего определённого.
Но мой пример совершенно нетипичный, другие живут здесь и преуспевают по-другому, я среди них, наверное, самый неделовой.
Жизнью доволен. Чем дальше, тем больше убеждаюсь, что для меня – уехать было единственным выходом, там для меня не оставалось ни малейшей щёлочки, никакой надежды на просвет.
Я теперь лучше понимаю Сашу Косолапова. Все мы, уехавшие, первое время остаёмся сами по себе, как бы в пустоте, и как художники тоже. Но это явление временное, это проходит, заводятся знакомства, осваивается язык.
О Венеции я уже писал. Вы вызвали очень большой интерес, особенно после публикации во Flash Art, но нет работ, вернее очень мало.
Приехала Н. [Николь]. Звонила, но увидимся только через два дня. Она передала твоё согласие. Надеюсь, при встрече она мне всё расскажет более подробно о вашей жизни. У меня почти оборвалась связь со всеми. Я уже в течение 4-5 месяцев не получал писем из Москвы и не знаю, доходили ли мои.
<…> Ваш Игорь
Дорогой Игорь,
О проекте
О подписке