Всё происходило так стремительно, что происходящие на Материке, в обычное время, долго доходящее до голов и сердец, вообще никем было непринято и непонято. В это время, к нам прилетел пассажирский самолет из Москвы, полный оживших мертвецов. Уж не знаю, как и кто их туда загружал. Наверное, в Москве они сели ещё людьми, а в полёте они или часть их обратились и перекусали остальных. Может это было сразу и со всеми, как массовый психоз.

– А пилоты? – недоумённо прервал рассказ Мякинин. – А пилоты тоже были зомби?

– Нет, – покачал головой Филиппов, – пилоты были обычными гадами. Страна перестала рожать героев, они знали, что происходит на борту и, вместо того, чтобы обрушить полный самолёт оживших где-нибудь в тундре, выгрузили его в аэропорту.

– Всякая тварь жить хочет! – философски заметил Редькин.

– Ага, – согласился Виталий, – только пилоты те долго не прожили. Они успели уехать с теми, кто эвакуировался с аэропорта, а потом обратились в самом Нарьян-Маре, хотя, как они утверждали в машине, их никто не кусал. Они заперлись у себя в рубке, а ожившие просто не успели к ним проломиться.

– Постой-ка, – нахмурился Мякинин, – ты хочешь сказать, что все, кто остался на материке, обратились?

Напряжение в голосе Миши заставило напрячься даже пожизненного пофигиста Редькина.

– Это вряд ли, – уверенно качнул головой Филиппов. – Я недорассказал, у нас перед этим ещё самолет был, как раз за неделю. Люди, что на нём прилетели, смотались с Материка аккурат перед беспорядками. Большинство из них превратились в зомби, но были и те, кто остались людьми. Их точно никто не кусал.

Виталий замолчал. Было непонятно, то ли он ещё хотел что рассказать, то ли увидел, что слушателям стало не до него. Мякинин сидел, уставившись куда-то сквозь стену каморки, Редькин тоже развращённым умом думал о чём-то своём, крутя головой то влево, то вправо, то задирая лицо к потолку. Филиппов не нарушал паузу, дожидаясь, когда услышанное ими невероятное дойдёт от ушей к мозгу. Наконец не выдержал, выдернул Мякинина из раздумий:

– У тебя родня?

Миша кивнул.

– У меня тоже отец с матерью в Гатчине, – поддержал Мякинина Филиппов, – а здесь жена с двумя дочерьми.

– У меня сын, жены нет, – тягуче медленно произнес Мякинин и покосился на Редькина, не хотелось изливать тяжёлую душу при этом покемоне.

Ни Виталий не успел ответить, ни Лёха не успел сострить, чтобы затроллить Мякинина – где-то во дворе глухо ухнул выстрел, за ним ещё два один за другим. Все трое, схватив куртки, рванули через дверь каморки. Пока рысили сумрачными школьными коридорами и рекреациями, Филиппов коротко пояснил:

– Мы запрещаем стрелять, чтобы не привлекать оживших. Значит, что-то чрезвычайное случилось!

Мякинин забирался за Филипповым на снежную стену, осклизаясь на отяжелевших весенних вырубленных в сугробе ступеньках. Охотники на стене, рассредоточившись не более чем не мешать друг другу, тщательно выцеливая, стреляли по кому-то по ту сторону стены из карабинов. Миша отошел в сторону, чтобы не мешать, посмотрел за стену и почувствовал внутри холодный тяжёлый удар сердца: по дороге, ведущей от домов к школе, бежала женщина с ребенком лет может быть семи-восьми. Расхристанная, со сбившейся набок с шапкой, как в фильмах про войну. Бежала – это сильно сказано, скорее быстро волоклась, помогая идти вусмерть уставшему орущему от страха ребенку – нести его, видать, сил уже не было. Ожившие, особей двадцать с лишним, возбуждённо рыча, нагоняли её, защитники, с весело-злобными матюгами стреляли по мертвецам, довольно часто попадая в туловища, лишь заставляя дергаться зомби. Лишь ближний к Мише мужик «ремингтоном» с оптическим прицелом ловко вышибал мозги из мёртвых черепов.

– Отставить стрелять! – заорал Филиппов. Сам ринулся вниз к тем защитникам, что отволакивали трубы от ворот, чтобы выбежать навстречу женщине и помочь ей. Мякинин побежал за ним, схватив по дороге воткнутый в сугроб обрезок арматуры – их было вокруг натыкано немало, видно так делали, чтобы хоть какое-то оружие было под рукой, а может, собирались использовать как колья у стены.

Ворота не успели полностью распахнуться, как защитники бросились наружу в помощь женщине. Впереди бежали два мужика, за ними – Виталий, потом Миша, стараясь не отстать от Филиппова. Начинались длинные северные сумерки, и Мякинин ясно мог различить быстро волочащих ноги, почти бегущих навстречу мертвецов.

Защитники промчались мимо рухнувшей на снег совсем обессиленной женщины, сошлись в рукопашную как некогда древние люди за тысячи лет до этого, с яростными криками, с секущим звуком железа, режущего плоть.

Мише ближе всего оказалось существо, бывшее когда-то женщиной, с почерневшими то ли от грязи, то ли крови волосами и нельзя было понять, стара она была при жизни или молода, красива, или безобразна. Жёлтые раскорявленные зубы в опухших дёснах клацали, будто пробуя на вкус запах живой человечины. И не он на неё напал, замешкавшись на секунду от растерянности, а она на него. Миша, чуть уйдя с линии атаки, вполсилы ударил её арматурой по лицу. Край закалённого металла порвал кожу на серой щеке, оставив рваный неживой чёрный след. Зомби не разозлилась, не почувствовала боли, просто продолжила, рыча, тянуть мёртвые руки к Мякинину и упорно наступать. Миша отвёл в сторону арматуру и, уже не как дубиной, а как дротиком, ударил ожившую в лицо. В последний момент предательская мысль, что бьет человека, отвела арматуру вниз, раздался противный хруст проламываемой грудины. И снова никаких эмоций, кроме жажды нечеловеческого голода. Мертвец потянулся к Мякинину, крепко уцепился за куртку, всё глубже насаживаясь на арматуру. Зубы щёлкали почти у самого лица, рот обдавал смрадным дыханием, Миша замотал арматуру от себя влево-вправо, уворачиваясь от зубов, заодно пытаясь освободить оружие. Моталась и зомби, не отпуская добычу и увлекая за собой Мякинина. Миша понимал, что упади он первым – ему конец, ожившая дотянет до него.

Хорошо, что женщина была при жизни довольно стройной, а значит легче Мякинина раза в полтора, поэтому он смог свалить её. Оттолкнувшись ногами от земли, ему удалось вырваться, оставив в руках зомби кусок рукава, и вырвать арматуру. Разбуженные древние инстинкты самосохранения отбросили предательскую жалость и губительную мораль, и следующий удар пришелся прямо в глаз ожившей. Арматура насквозь пробила череп, брызнула чёрная мёртвая кровь. Миша сглотнул подступивший к горлу ком.

– Долго возишься, было бы их больше, уже бы сожрали тебя! – сурово-наставительно заметил один из защитников. Мякинин промолчал, приходя в себя от схватки и осматривая непривычное для себя поле оконченного боя с мертвецами. Остальные, подобрав женщину и ребенка, споро несли их к школе-крепости. Виталий, обернувшись к Мише, указал ножом в сторону домов, откуда лезли на ужин один за другим десятки оживших, гул от их глоток сливался в один сплошной рык.

– Глянь, полезли твари! Завтра снова уводить их придётся. А может и сегодня, если успеем, пусть их побольше соберётся!

Ворота закрыли, снова подперев их стальными трубами. Женщина рыдала навзрыд на плече у седого защитника, сквозь её рыдания Миша смог только разобрать:

– Толпа…ворвались…Рому в клочья…говорила ему…

Помешал слушать Редькин, неслышно как оказавшийся рядом и хмыкнувший в самое ухо:

– Ну что, теперь и ты убийца!

– А ты где был? – огрызнулся Миша.

– Всё, ша! – прикрикнул на них Филиппов. – Вы двое на фильтрацию, ужинать и спать, а завтра разберёмся!

Так называемая фильтрация очень напомнила осмотр у дерматолога. Доктор велел раздеться донага и тщательно осмотрел поверхность кожи. Скучную процедуру неожиданно скрасил Лёха, хоть и шутил бородато и плоско, вроде: «Доктор, ягодицы раздвигать? Прошлый раз у меня отсрочкой пахло!», «не подходите близко, после вахты у меня на всё живое непроизвольная эрекция!». Потом их отвели в спортзал, где, как оказалось, жили люди. От увиденного обалдел даже Мякинин, никак не могущий отвлечься от мыслей о семье: зал напоминал небольшое индейское поселение. Вдоль и поперёк зала были натянуты верёвки, на которых висели шкуры и одеяла в качестве ширм, разделяющих комнаты. Весёлые сорванцы со смехом носились, врезаясь в мягкие «межкомнатные» стены, недалеко кто-то перебирал струны гитары. На потолке вместо ламп дневного света мягко по-барному лучились светодиоды. Настоящий постапокалиптический сюрреализм.

– А что, классов на всех не хватило? – спросил Миша сопровождающего их уже знакомого Серёгу.

– И да и нет, – ответил тот. – Здесь гостиница, а также казарма для тех, кто теперь боится закрытого пространства, а таких, поверь, теперь много, после того, как ожившие ловили их в тесных квартирах. Пойдём, покажу вам ваше лежбище.

– Я с ним рядом спать не буду! – напомнил о себе Редькин, кивнув в сторону Мякинина.

– Тебе и не потребуется, – хмыкнул Серёга. Он отвёл Редькина по «коридорам» к дальней от входа стене, где была огорожена маленькая комнатка, которую почти всю занимала надувная кровать, застеленная оленьей шкурой и стёганым одеялом.

– Ого, ничё так шконяра! – сказал Редькин, плюхаясь на матрас.

– Не шуми, люди кругом, – пристрожил Серёга.

– А я не человек? Давай, вертухай, задёргивай вход, спасибо за номер!

– Пожалуйста!

Серега вернулся к Мише, торчавшему у входа и всё ещё с интересом разглядывавшего «стойбище».

– Ты где взял этого придурка? – спросил Мякинина Серёга.

– Сам удивляюсь. Где мой вип-номер? Мне желательно с мини-баром.

– Э нет, – замотал головой провожатый, – тебя Виталик ждёт. Сказал этого клоуна уложить, а тебя привести. Пообщаться он хочет зачем-то.

Мякинин даже обрадовался, оставаться наедине с беспокойными мыслями хоть и в довольно бодрой «гостинице» он не хотел и возможно боялся, поэтому лишних вопросов задавать не стал, а просто пошёл за Серёгой тёмными коридорами.

Виталий сидел в учительской за столом, на котором тонкой невидимой в темноте струёй через узкогорлое стекло, чадила керосиновая лампа, заправленная каким-то жиром, специфический запах которого плавал по кабинету.

– Через две минуты отключат генераторы, – пояснил он, кивая на лампу. Серега вышел, Филиппов показал на стул:

– Присаживайся.

Мякинин развалился на стуле, забросив ногу на ногу.

– Мы не договорили там в каморке, – начал Виталий и неожиданно спросил:

– Знаешь, кто была раньше та женщина, которую ты убил? Её звали необычно: Камила. Она работала медсестрой в больнице, там, по-видимому, её укусили. Она обратилась и укусила мужа. Потом они вместе сожрали своего малолетнего ребенка. Я тебе об этом рассказываю, потому что ты уже всё видел и воспримешь правильно мои слова. Это уже не люди, это существа. Злые и хищные.

Виталий добавил с улыбкой:

– Но Камила была девкой фигуристой при жизни!

– Я обратил внимание, – согласился Миша.

– Ты некрофил?

– Ещё пока нет. Но я не знаю, как там с женщинами на Материке.

Филиппов снова улыбнулся:

– Тебя не проймёшь! Ты не из бывших случайно?

Мише сразу стало понятно, что Виталий имел в виду не уголовников, ни чиновников, а именно себе подобных оперов.

– Из них. Четыре года в уголовном розыске, потом почти год в УЭБе.

От Мякинина не укрылось, как Виталик обрадовался, что не промахнулся с выводами о сидящем перед ним собеседнике.

– Чего ушёл?

Миша, размышляя: стоит ли открывать душу мало знакомому парню, шумно фыркнул носом, решился. Да, собственно, рассказывать особо было и нечего: родился и жил в Удельной Раменского района Московской области, женился, родился сын, подрос, жена умерла, с органов ушёл из-за того, что и дома не бывает и зарплата маленькая.

– Жилья своего нет, живём с сыном с родителями, кредитов ещё с женой набрали, с банком до сих пор расплачиваюсь. Всё как у большинства нашего нищего российского населения. Обычный маргинал и неудачник, – Заключил Мякинин, глядя прямо в глаза Филиппову, заволоченные мраком комнаты. Виталий неожиданно усмехнулся, поднялся из-за стола, полез куда-то в шкаф, загремел стеклом. На столе оказалась початая узкогорлая бутылка коньяка, пара стопок и плитка шоколада в цветной обёртке.

– Это как сказать, – ещё раз усмехнулся Филиппов, разливая цветную жидкость по стопкам, – теперь нет ни банков, ни ССБ, ни «красных», ни «чёрных» зон, ни президентов, ни правительств, ни закона. Сволочное прошлое, мрачное настоящее и ещё более мрачное будущее. Давай за то, чтобы будущее было лучше прошлого!

Понял или нет Филиппов то, что хотел сказать или недосказал Мякинин, Миша так и не догадался. Но хотел верить, что понял. А не досказал многое: что больно было смотреть, что жируют как раз жулики и беспринципные негодяи, а честные остаются за бортом этой жизни. Недоноски, возросшие из самой низовой браги и в другое время оставшиеся бы на самом дне, упивались своим величием, без всякого снисхождения топча тех, кто находился ниже. Вся эта негласная кастовость, российские кшатрии и брахманы, которую старательно не замечала чернь, пока это её не касалось. Мякинин сосредоточился на воспитании сына, замыслив, чтобы его ребёнок ни в чём не нуждался в будущем.

Филиппов также рассказал о себе кратко, и не потому, что хотел что-то скрыть, просто новые знакомцы никак не могли перейти к главной теме разговора. Рос Виталий в Талнахе под Норильском в семье военного. Потом отца перевели дослуживать на материк, школу Виталий оканчивал уже в подмосковной Заре. Потом армия, потом полтора года в ФСБ в наружном наблюдении, потом через увольнение поступил на службу в нарьянмарский УР. На Север его всегда тянуло…

– На чём я остановился, когда рассказывал про вирус? Ах, да: в густонаселённой Европе, Индии и Китае этот ад начался быстро, у нас и США всё случилось медленнее. Затем вирус исчез, будто выбрал себе достаточно носителей и стал распространяться только через укусы. К примеру, до нас он не дошёл, но ожившие, прибывшие с материка, наделали достаточно себе подобных. Их же клали в больницу, таскали в околоток, они ходили на работу и просто по городу. У нас было чуть более двадцати тысяч населения, оживших сейчас тысяч семь-восемь. Остальные: кто умер, кого сожрали, кого-то убили, кто-то (живой) сбежал. Кроме нашего есть ещё так называемые «очаги сопротивления». Я не знаю, сколько людей осталось вообще. Может быть тысячи четыре вместе с женщинами и детьми, может меньше. У нас здесь семьсот двадцать три человека и в неделю пополняется ещё в среднем на десять. Но всё меньше тех, кто до сих пор отсиживался по квартирам и домам, они либо мертвы, либо уже с кем-то объединились.

– Мы встретили один такой «очаг»: Николаича и какого-то нерусского, – улыбнулся Миша, вспоминая встречу.

– А-а-а! Это Николаич и Тихон, метисом кличут. Мама у него из эвенков, а папа украинец. Они чокнутые, собрались, когда льды сойдут, тикать на катере в Финляндию. Объясняют, что там Европа и по любому такого бардака не допустили. Но лично я сомневаюсь. Перед катастрофой весь цивилизационный лоск слетает.

– А вы? Что будете делать вы? – поинтересовался Мякинин.

– Лично я остаюсь здесь и убеждаю людей также здесь остаться. У нас здесь всё есть. Оружие, пища в тундре и в море, печи сделаем, дрова добудем. Есть мастеровые, охотники, врачи. У нас, представляешь, газ до сих пор идёт, каким образом, я даже не знаю. Связи нет, в том числе и сотовой, спутниковый телефон работает пока, но с кем созваниваться? Лишь бы газ до лета шёл, а там мы уже развернёмся. Оживших истребим потихоньку, а там посмотрим, загнётся цивилизация или реанимируется.

– А вот мне на материк надо в любом случае, – задумчиво сказал Мякинин. Сын… Как старался себя отвлечь от гнетущих мыслей, они всё равно наползали тучей.

– Забыл тебе сказать, – Виталий плеснул коньяку себе и Мише, – утешит тебя это или нет… Дети. Их мозг не выдерживал заражения, они умирали. Просто умирали. Лет примерно до четырнадцати. Поэтому ты детей среди оживших встретишь не много. К тому же ребенок слаб против взрослого ожившего и, как правило, одним укусом не оканчивается…Он просто не успевает сбежать и заразить остальных…

Рука Михаила до боли в пальцах сжала почти пустую бутылку. Коварное воображение тут же начало рисовать страшные картины. Его сын один там далеко, среди рухнувшего мира. И не спасти, не помочь маленькому беззащитному человечку, к которому тянулись зверские дьявольские лапы оживших…

Виталий не дал довоображать: внимательно посмотрел на Мишу поверх тусклого света, развернулся на стуле, лязгнул дверцей сейфа, и положил перед Мякининым две маленьких круглых белых таблетки.

– Из запрещённого? – хмыкнул Мякинин.

– Ага. Ещё месяц назад торчки удавили бы за них. Но у них доза от трёх начинается, а тебе двух хватит, чтобы уснуть. У тебя впечатлений как у ребёнка от зоопарка. Заморишь себя мыслями и спать до утра не будешь, а тебе силы нужны.

Наблюдая, как Миша запивает таблетки, Виталий добавил:

– Знаю, что если тебе предложить, всё равно не останешься, но, тем не менее – наши двери для тебя открыты. Твоих друзей я не знаю и не приму их, даже если поручишься. Сейчас такое время, что не до человеколюбия. А с этим, как его…

– Редькин, – подсказал Миша.

– Ну да. С ним будь осторожен. Я, да и ты, подобных сволочей повидали немало. Их раньше закон сдерживал, а теперь не держит ничего. Он не вкусил просто этого, но придёт час, когда тебе придётся его убить. Может не его, но кого-то похожего. Вижу, что не думаешь об этом. Пока. Ты тоже ещё не объял всего, что произошло. Слово «убить» для тебя пока страшное и растёт из преисподней. Ладно, шабаш не сегодня!

Отрезал Виталик. Взял со стола аккумуляторный фонарь, подмигнул Мише:

– Пойдём, коллега, провожу, а то заблудишься.

Таблетки действительно помогли, и как бы Миша не гонял в голове мысли, они затухли, едва он коснулся головой подушки.

– Подъём!

Серёга тормошил Мякинина. Миша тряс головой, просыпаясь. Палаточный городок в спортзале уже ожил, наполнился детскими и взрослыми голосами.

– Давай, на завтрак и пора доставать вам машину, чтобы уехать.

В бывшей школьной столовой столпотворение. Дети сидели за столами, деловито за детскими разговорами уминая кашу, маленьких кормили родители. Взрослые со своей посудой выстаивали очередь, получали порцию, находили место, где перекусить, либо шли на выход. Напоминало всё какой-то лагерь беженцев из новостей.

– О, здорово, Миха! – Редькин вывалился из очереди с полной миской дымящейся пшённой каши. Да уж, этот не пропадёт.

На улице уже как полчаса занялся длинный северный рассвет. Виталий, свежий и гладко выбритый, стоял на снежной стене, переговаривался с каким-то коренастым мужиком в спортивной шапке, показывая в сторону обступивших лагерь мертвецов. Михаил поднялся по оплывшим ступеням на стену и встал рядом с Филипповым.

– Ни чего себе! – вырвалось у него. Оживших были сотни. Толпа раскачивающихся урчащих с подвывом мертвецов напирала на стену, пытаясь зайти внутрь, где ждала недоступная вожделенная добыча.

– Серега сказал тебе, что за машиной вам пойдём? – вместо приветствия спросил Виталий.

– Сказал, только как мы выйдем отсюда? – вид толпы оживших невольно кольнул хребет жутким первобытным ужасом.

Филиппов усмехнулся:

– Не в первый раз такое. Сейчас всё увидишь.

Ждать пришлось недолго. В тыл зомби выехал снегоход с двумя седоками в ярких пуховиках, у заднего пассажира был карабин. Виталий пояснял по ходу:

– У нас есть внешний пост на такой случай – если ожившие собираются у лагеря, то их нужно отвлечь. Сегодня на посту были Пульковы, отец и сын. Папаше уже за пятьдесят, а глаз как у орла. Смотри, сейчас будет шоу.