Аленький цветочек

Когда я поняла, что это ты – тот самый человек, которому я тысячу лет назад, в другой жизни, мечтала отдать на растерзание свою сумочку, у меня ёкнуло и упало сердце, как перед чем-то непоправимым. И ёкало и падало каждый раз, стоило мне только увидеть, что от тебя пришло сообщение, хотя бы два слова на корпоративную почту, или я просто замечала какой-то жест в мою сторону. Ты был корректен и сохранял дистанцию. Ну, и ради приличия стоит сказать, что доктор Фрейд может не волноваться: дамская сумочка иногда всего лишь сумочка, не более того.

Потом каким-то загадочным образом ты меня разглядел в бесконечной ленте Фейсбука – сама-то я давно тебя нашла, но вела себя как очень влюблённая, старательная тихоня, и ты вдруг одарил молчаливым «лайком» фотографию, которую я выложила: некрасивая девочка с книжкой и короткая подпись, что я и есть эта девочка, но без кос, как у неё.

Мне начало казаться, что ты сразу всё понял про меня, а потом стало немного обидно: вдруг ты думаешь, что я такая угловатая, сутулая и нелюдимая. Ведь на самом деле я живая и горячая. Но сколько нас там таких – живых и горячих? Ты-то был живым для меня с самого начала, и я была живой. Потом я возмечтала: почему бы нам вдруг не стать друг для друга чем-то большим? Тут у меня возникло что-то вроде плана, который состоял из трёх пунктов: 1) не надоесть; 2) напасть; 3) будь что будет.

Проще всего было с «напасть». Приближался твой день рождения, и мне хотелось написать тебе письмо. Что-то совсем особенное, хоть и нейтральное. Текст был придуман примерно за месяц и проговаривался в самых тайных мыслях. Пусть это будет не бесполое интернет-сообщение, а надушенная любовная записка, как в старинном романе, почему бы и нет. Ну и что с того, что она послана программой, которая шлёт всё и всем? Я буду знать, что это совсем личное, и ты сумеешь это понять. Даже если я буду «одна из», а я обязательно ею буду, тут у меня иллюзий не было никаких.

Сложнее было «не надоесть». Я сознательно удерживала себя от комментов и от писем, которые желали быть ежедневными. Уж не знаю, как мне это удалось. Рискованней и трудней всего было не писать о себе. Мне казалось, в какой-то момент ты посмотришь на меня с любопытством и, возможно, тебе представится, какая тонкая у меня кожа, как пахнут мои волосы на затылке, как горят мои щёки и леденеют кончики пальцев, когда я набираю буквы на экране.

В первых разговорах самое сложное было вовремя попрощаться – хотя бы за секунду до того, как начнёшь сомневаться: вдруг тебе отвечают из простой вежливости. Но я успела заручиться твоим разрешением написать тебе когда-нибудь ещё – и посчитала это большой удачей.

С того момента я вообще на всё вокруг смотрела сквозь один вопрос: а будет ли это интересно ему? Я послала тебе файл с любимой песенкой, ты ответил не сразу, но зато прислал мне ответную песенку. Туманно сказал, что не спал всю ночь – провожал человека в аэропорт, и я не разрешила себе задержаться на мысли, кто был этот человек. Хотя немножко всё-таки подумала: «Кого мужчина может провожать в аэропорту? Конечно женщину». Чуть-чуть поревновала, но строго сказала себе: «Человек имеет право на личную жизнь. А ты не имеешь права в неё лезть. И вообще».

Однажды твоё сообщение застало меня в дороге. Я ехала в такси, у меня жутко гудели ноги после целого дня на каблуках, в новых узких туфлях, и мы как раз пошутили о ногах, и ты написал мне что-то сдержанное, но, как мне показалось, интимное, у меня тут же загорелись щёки, вспотело под коленками, и я начала так ёрзать, что мой таксист подозрительно поинтересовался, всё ли у меня в порядке и не забыла ли я, например, кошелёк.

Потом наступили морозы, и я всю зиму подумывала, что неплохо бы купить специальные перчатки, чтобы тыкать буковки на телефоне не ледяными пальцами, а как модная передовая молодёжь – силиконовыми пимпочками на тёплом трикотаже. Но зима как началась, так и закончилась, а мы остались и продолжились.

Иногда я ходила в гости. Перед уходом из дома мне нравилось постоять под горячим душем, погулять по квартире, замотавшись в полотенце, выпить кофе, растереть на коже крем. Казалось, что ты видишь меня в эти моменты и что ещё чуть-чуть – и я точно опоздаю, потому что ты притянешь меня к себе по очень важному, неотложному делу и мне потом придётся заново укладывать волосы и красить губы.

В гостях меня называли человеком, потерянным для общества, грозились отнять телефон, ехидно спрашивали, не влюбилась ли я в кого-то в интернете, а то, знаешь ли, бывают случаи, такая беда. А один системщик, умудрённый электронным опытом, зачем-то сказал мне, что в Сети ничего не пропадает, ни одно слово нельзя сохранить в полной тайне, и что-то ещё про «кэш Гугла», но это я уже не поняла.

Удивительно, что я сумела не надоесть, и у нас стало то, что стало. А стало так, что в моём «Самсунге» с сенсорным экраном начала жить вся моя жизнь. Влюблённость в буквы была совершенно животной, вызывающей такие реакции в организме, что иногда приходилось срочно бежать менять бельё или, сидя в кафе с подругой, внезапно умолкать, потому что голос пропадал или делался по-звериному хриплым. Когда я раньше слышала о виртуальном сексе, мне было понятно, что это вообще занятие не для нормальных людей. Теперь оставалось думать, что либо я ненормальная, либо у меня что-то другое. Мне нравились оба эти предположения: я точно ненормальная – нормальные не кусают губы до крови, читая сообщения, и у меня точно не секс. У меня любовь. Пришлось это признать. А позже оказалось, что у тебя тоже любовь и ты ещё более ненормальный, чем я.

Что было совершенно очевидно – ты находился фактически рядом. Мы жили вместе. Знали, кто что и когда ест, пьёт, когда спит, когда ходит курить или в душ. Сложились ритуалы и привычки, нам хорошо было и нежничать, и молчать вместе.

Иногда ты уезжал по своим делам, и каждый раз это была разлука, даже если, уехав из дома, ты попадал в мой часовой пояс, то есть оказывался географически ближе, чем обычно. И вот однажды ты сказал, что скоро полетишь в Лондон, а я стала думать всякие мысли: как я буду одна? Ему там будет интересно и весело без меня? Как это вообще такое может быть? Ну хорошо, пусть ему там будет интересно и весело, я же люблю его, и надо иметь совесть. Но совести не было. А была такая лютая тоска, что, наверное, от неё поднялась температура, вылез прыщик, и ещё один, и ещё сто, и оказалось, что от любви и грусти случается ветрянка. Детская болезнь взрослого человека. Болело всё, но самой болезненной была мысль: вот теперь он меня с этими папулами и пустулами даже видеть не захочет. И слава богу, что он их не видит! Ах, он их не видит?… Но ведь зачем-то на голубом глазу просит прислать свежую фотографию пациентки. Тогда пусть увидит и напугается. Вот тебе, смотри. Как там сообщается в вашей любимой песне? У ней следы проказы на руках, у ней татуированные знаки!.. Но, как нам стало известно, уходит капитан в далёкий путь и любит девушку из Нагасаки. Потому что извращенцев и маньяков проказа не пугает, они всё равно любят и хотят. И это было очень волнующе – иметь своего личного извращенца и маньяка.

Что было совсем непостижимо для меня: ты серьёзно спрашивал, что мне привезти из Лондона. «Куда привезти?» – думала я. В личку? В наш с тобой мессенджер? Я решила, что это такая игра в реальную реальность. «Ну, привези мне цветочек аленький, чтобы краше его не было на всём белом свете», – написала я, находясь в трезвом уме, чтобы ты понял, что не за подарки я тебя люблю, купец мой батюшка. Но ты спокойно согласился. «Хорошо, привезу. А что ещё?» Я совсем наугад назвала что-то из белья. Но у вас, у маньяков, наверно, принято выпытывать подробности: размер, цвет. Чтобы задача выглядела наименее правдоподобной, я ответила: «А в тон цветочку! Аленькому». Откуда мне было знать, что маньяки такие ответственные. Мне в голову не могло прийти, что ты будешь приставать к продавщицам из сонных отделов с дорогими тряпочками, заставлять рыться на складских полках и снимать недостающее с манекенов. Ты выслал мне почти шпионский фотоотчёт со скептическими вопросами. Но выбрал ты всё равно сам. «А что ещё?» Тут я вошла во вкус, точнее, в роль. Хочу ещё маечку. Ещё магнитик с красной телефонной будкой. Ещё укради для меня в отеле фирменную авторучку!

Я была уверена, что всё это невозможное богатство ляжет у тебя дома где-нибудь в шкафу, а мы будем знать, что это моё. Однажды я уже таким образом подарила тебе оберег в виде хрустального дельфина: мы договорились, что ты мне разрешаешь его «пока поносить», и я даже успела его потерять. В общем, я думала, это такая игра, чтобы немного потрогать если не друг друга, то вещи друг друга. А теперь у тебя в руках вообще окажется моё бельё, мама дорогая!

Но ты был настроен решительно. У тебя всего один лишний час в аэропорту между рейсами, чтобы воспользоваться почтой. Нужны адреса, пароли, явки! Серьёзность твоих намерений так меня поразила, что я тут же всё сдала. Меня счастливила страшная сладкая мысль: теперь мой маньяк точно знает, где я живу с любимым сыном и нелюбимым мужем, и может меня подстеречь. Или, допустим, ты приезжаешь, звонишь в дверь, а я открываю и стою перед тобой такая – в болячках от ветрянки и в домашних тапочках. С этой мыслью я останавливалась прямо на улице и глупо улыбалась, пока кто-нибудь из прохожих не толкал меня в общем потоке. Теперь я точно была в твоей власти. И на кончиках пальцев: ими ты набирал сообщение, ими ты трогал и держал меня так крепко, что я растворялась, но не таяла, а проникала в тебя. У нас произошла диффузия. Мы с тобой удивились, что помним это слово из школьной физики. По-моему, отличное слово – и точно про нас.

А потом пришла твоя посылка. Оказалось, у тебя есть почерк, и он отличается от тех буковок, которые сыпались из мессенджера. Я нарядилась в обновки, сфотографировалась в зеркале – и показала тебе себя. Ты написал: «С ума сойти». И добавил несколько нежных слов. Красная телефонная будка примагнитилась к холодильнику, а ручку я спрятала подальше – мало ли что. Вдруг в отеле хватятся, и будет международный скандал.

И только через два или три дня я разобрала ворох пакетов, оставшихся от посылки. Выкинуть я их не могла, для меня это было похоже на святотатство. Да, ничего смешного. И тут под ворохом целлофана нащупала маленький прямоугольник. Почему я не увидела сразу? Настоящий алый цветок с пятью лепестками, запаянный в брикет из белого стекла. Именно такой, как я себе представляла: можно любоваться, невозможно дотронуться.

А спустя четверо суток ты пропал. Отовсюду, со всех радаров. Я спрашивала и спрашивала: «Ты где? Что произошло??» Мои сообщения висели непрочитанные. Ты молчал.

Я вспомнила один наш разговор о возрасте и смерти. Когда ты сказал: «Чем старше, тем любопытнее становится жить. И ещё ведь умереть предстоит – тоже интересно».

Мы никогда не звонили друг другу, так у нас было заведено. А тут я набрала твой номер и безнадёжно зависла на длинных гудках.

В общей сложности я позвонила тебе одиннадцать раз. На двенадцатый раз трубку взяла незнакомая женщина и молодым прохладным голосом известила: «Мы похоронили его вчера. Сердечная недостаточность».

Когда я назавтра проснулась в слезах и пожелала тебе доброго утра, а ты снова не ответил, я подумала, что можно выплакать хоть целую солёную реку и она без остатка растворится в этом океане интернета. Но я всё же хотела бы знать, в каком запаснике, в каком проклятом и драгоценном кэше Гугла уцелел, сохранился наш с тобой рай, который точно был – вот где-то здесь, в двух шагах от реальности, до которой мы не успели дожить.