– Права нечисти в нашем графстве столь же уважаемы, как и рыцарские и любые другие. Свобода совести и бытия, если вам угодно.Они разделяют наши взгляды на круговорот праны и маны, и мы к ним лояльны. Насколько мне известно, ваше Лукоморье тоже процветает, и энергию вы качаете именно оттуда.

При этих словах в устах разгула скользнуло что-то змеиное – то ли раздвоенный язык, то ли гадкая ухмылка.

– Наша нечисть кровь по ночам у детишек не сосет. И Лукоморье наше не шабаш, а заповедник, законом хранимый.– От патриотических аргументов Ерофея Павловича явно попахивало кваском, но сдаваться он не торопился.– И потом, какие вы, чеширский кот, первооткрыватели, ежели тут люди спокон веков живут.

– Быдло это, а не люди! – свой шлем снял наконец и второй рыцарь.– Нам папа на отстрел аборигенов лицензию дал. И индульгенцию лет на двести. Будь спокоен, почистим эти конюшни, как в Австралии и Новом Свете. А те, что уцелеют,– пущай себе плодятся. Вампирам и оркам тоже жрать надо. Регулируемая рождаемость, храни нас королева! Опять же, надо приобщать этих язычников к свету истинной веры и идеалам демократии. Омен, пардон, аминь.

Рыцарь коротко хохотнул. Пахло от него довольно мерзко, потому как едкий запах нестираного исподнего, смешавшись с «шанелью», заглушал даже терпкий аромат придорожной полыни. По сведениям краткого курса истории диалектических реальностей, в проточной воде жители Островного графства научились умываться только в начале ХХ века любой реальности.

– Мой верный Ланселот, господа, несколько прямолинеен,– слегка поморщился сэр Артур,– но в целом недалек от истины. Надеюсь, что вы, как истинные джентльмены, уступите нам завтра дорогу. Эскьюз ми плиз, но, право, мне не хотелось бы омрачать наше знакомство столь мелким конфликтом. В конце концов, нам, урожденным дворянам духа, дважды избранным, делить нечего, не так ли, господа?

Сэр Артур Камелотский смачно сплюнул в реку и аккуратно отер губы платочком, извлеченным из приваренного на латах нагрудного кармана. Русалка внизу, плененная было блестящей никелированной упаковкой рыцарей и галантной речью сэра Артура, брезгливо поморщилась.

Кузнецов молча переваривал услышанное, да и насупившийся Ермак мозолистой пятерней задумчиво чесал в затылке, подыскивая ответ подипломатичнее.

«Шо хошь, сволота, делай, а политеса мне не нарушай» – эту старую заповедь в его спинной мозг прочно вколотил розгами Петр Великий на регулярно проводимых им политзанятиях. Те двухнедельные дипломатические государевы экстернат-курсы в Навигационной школе в свое время очень пригодились юному атаману, командированному позже на освоение Сибири.

– Шел бы ты, верблюд ^[5]… – Ермак грязно, но от души выругался, развернулся и, насвистывая «Гей, славяне!», пошел прочь. По мнению Ерофея Павловича, великий государь остался бы вполне доволен столь лаконичным завершением переговоров…

Так и промолчавший всю встречу переводчик Николай Кузнецов, молча и с достоинством поклонившись, решил сгладить неловкость коллеги тонким русским юмором.

– Вы знаете, господа, а это неправда, что у Нельсона не было одного глаза. У адмирала был один глаз.

Еще раз вежливо поклонившись вконец оторопевшим сэрам, Кузнецов последовал за Ермаком.

«Странный они народ, островные. И с юмором у них что-то не того. Кутузов Михайло Илларионыч полчаса хохотал…» – уже на ходу припомнил Николай свою историческую встречу с ветераном в отделе кадров и выбросил разгулов из головы. Сейчас его больше заботила предстоящая оценка переговоров сначала Ильей, а затем и руководством старшего ранга.

Разгулы, постояв на мосту еще пару минут, обменялись презрительными для дружинников оценками «варваров в портах», потом по-военному слаженно развернули лошадей и, поскрипывая ржавеющими на глазах латами, двинулись к своему отряду.

А белокурая русалка оставила облюбованную сваю, бесшумно нырнула и серебристой молнией понеслась под водой к Коровьему омуту; услышанные вести вполне могли заинтересовать ее троюродного деда Водяного.

* * *

Выслушав доклад, Илья с яростью ухватил себя за ворот полотняной рубахи и без малейшей натуги рванул его вниз. Рубаха разодралась с задорным металлическим скрипом – увлекшись, богатырь прихватил могучими руками и кольчугу, которая теперь, весело позвякивая коваными колечками, сыпалась с его могучего торса. На плече у Ильи обнаружилась яркая темно-синяя пороховая татуировка – пятиугольник знака качества и четыре буковки «СССР».

– Я тебе что говорил, Ерофей! На кой ляд ты, скажи мне, Кольку на мост потащил? У него опыта – с гулькин нос. А ежели бы Хеллоуин этот треклятый сегодня был? Посекли бы они вас двоих как котят.

– Так ведь переговоры ж, Илюша.– Ерофей Павлович, оправдываясь, походил на впервые выпившего подростка.– Честь рыцарская опять же. Не казачья, конечно. Но ведь честь.

– Какие переговоры, какая честь, Ероша? У них на эту честь мораторий пожизненный. Ты вон у Коли спроси, сколь лет они второй фронт открывали? Тьфу на вас, интеллигенция казачья.

Илья бушевал недолго. Замена Левы на переговорах Кузнецовым была единственной претензией богатыря к понурому Ерофею. Сам ход исторической встречи на мосту он оценил очень высоко, особо упирая на добытые данные.

– Учитесь, парни,– комментировал Илья, поднимая к небу толстый, как сарделька, указательный палец.– Во-первых, Ероша узнал, когда противник предпримет наступление. Во-вторых, мы знаем имена главных их застрельщиков. И наконец, последнее. Своим предложением форсировать реку вброд Ерофей Павлович, полагаю, посеял в рядах агрессора хаос и смятение. Теперь они до утра будут думать, нет ли тут какой хитрости, а утром все они, кроме тролля, через мост попрут, потому как тролль глуп и потому как мост его веса не выдержит. Вам это на руку: в тине тролль увязнет, а речка здешняя илистая, и дно топкое, некачественное.

– Илья Тимофеевич, извините,– суховато-официальным тоном перебил Муромца Задов,– вы сказали «вам» или «нам»?

– Вам, Лева, вам. Я отсель, как сказано, шага не ступлю. А потому предлагаю товарищу Поповичу представить мне к девяти часам утра план вашей обороны. Как там, кстати, супостат, Николай?

Кузнецов навел подзорную трубу на вечерний стан противника. Лагерь, разбитый у дороги перед мостом, выглядел вполне невинно. Эльфы распивали и распевали, гномы попыхивали трубочками и точили свои топоры. Два маленьких мохноногих орка, аккуратно сложив футляры, неустанно подтаскивали хворост для разгоревшегося костра; орки покрупнее то и дело подгоняли их увесистыми тумаками и оплеухами. Тролль любовался у реки своим отражением, а трое гоблинов о чем-то ожесточенно спорили, облокотившись на перила мостика. Остальные гоблины уже спали.

Отдельно кучковались вампиры, озабоченно копошась вокруг сборно-разборных походных гробиков. Собирались ко сну и разгулы; лишь один из них, отряженный, видимо, в караул, еще был на ногах. Остальные поснимали доспехи и, укрывшись попонами, ворочались на охапках реквизированного крестьянского сена.

– Стога два разорили,– заметил Задов.

– Ответят, не боись,– беспечно ответил Илья.– Товарищ Задов, заступить в караул у моста.

– Когда будет смена? – неохотно приподнимаясь и с трудом глотая обиду, поинтересовался Лева.

– Я тебя, сынок, сам разбужу,– ухмыльнулся богатырь.– Мне все одно завтра тут без дела торчать. Ступай себе с Богом от греха и от меня подальше.

– А почему, собственно, вы именно меня в караул, Илья Тимофеевич? – собирая амуницию, упавшим голосом полюбопытствовал Лева.

– Некому больше, Левушка. Ерофей с Николаем вон какое дело вынесли, а у Алеши ночь долгая, бессонная. Думу он думать будет, верно, Лешенька?

Алеша согласно и серьезно кивнул, ласково улыбнулся Леве, отвернулся, присел на камень, закинул ногу за ногу, подпер подбородок рукой и изобразил тягостные раздумья. Задов негромко выругался и поплелся к мосту.

* * *

– Интере-э-эсный план,– оглядывая коллег, с сомнением протянул Илья, выслушав Поповича в десять часов сорок две минуты следующего утра.– Главное, лаконичный. Обмозгуем…

– Хрена ли тут мозговать? – взвился на дыбы Задов. Ночью Леву так никто и не сменил, а тревожить Илью и отходить от моста он, хорошенько подумав, не решился – богатырь славился равной суровостью как к нарушителям своего ночного покоя, так и к дезертирам из караула. Теперь злой, невыспавшийся и продрогший за ночь Задов был вынужден выслушать еще и гениальный «план» Поповича, который сводился к трем-четырем фразам, ключевой из которых была «А тут мы выскакиваем и по мордам их, по мордам!» Как понял Задов, на обдумывание своей стратегии Алеша не потратил и минуты драгоценного сна. Кстати, условленный срок не проспал только Кузнецов, присоединившийся к Леве в девять утра из товарищеской солидарности.

Здесь, на импровизированном вече, Николай в полном недоумении переводил задумчивый взгляд с Поповича на Илью и обратно. От Ерофея Павловича проку было мало – Ермак от обсуждения предусмотрительно самоустранился. Истово крестясь и поминутно поминая царя небесного, он с тоской мечтал о добрых старых временах покорения Сибири и добром старом своем враге хане Кучуме.

– Хрена ли тут мозговать? – вторично возопил закусивший удила Задов.– Это не план, это форменный контрреволюционный саботаж. Да батька Махно за такие планы самолично саблей от сих до сих вот рубал…

– Ты мне ручонкой не тряси, мал ишшо, чтобы мне перечить.– Илья слегка повысил голос, но тут же, сменив тон на более мирный, ласково глянул на Алешу.– Согласен, в плане есть некоторые, скажем так, недоработки, но заглавная идея мне вполне, понимаешь, импонирует.

– Это насчет «по мордам»? – ехидно уточнил Задов.

– А что? – обиделся за свой план Алеша.– Ласкать их, что ли?

– Ан и приласкать могем, ежели Родина-мать позовет,– раздался за спиной у пятерки отважных дружинников чей-то незнакомый голос с приятной испитой и прокуренной хрипотцой.

– Та-ак,– не оборачиваясь, процедил сквозь зубы Илья, обшаривая траву рукой в поисках меча.– Я, кажется, кого-то умного да надежного вчера на ночь в караул ставил?

– Брось, Илья. У тебя, похоже, проблемы,– продолжал все тот же спокойный голос.

– Проблемы будут у тебя,– едва нащупав меч, заверил незваного гостя Муромец и развернулся к нему.– И мало тебе, козел, не покажется.

– А ведь ответишь за козла когда-нибудь, Илья Тимофеевич, ох и ответишь.

Илья вскочил на ноги. Алеша и Ермак, навалившись на разъяренного богатыря, едва удерживали его.

– Посеку гада! – орал Муромец.– Под трибунал пойду, а посеку вусмерть!

Гость стоял спокойно, иронично улыбаясь и явно наслаждаясь ситуацией.

– А правов у табе таких нетути, деревенщина ты лимитная, простофилина. И реальность здешняя ничейная, и я тут по официальному приглашению братвы местной,– откровенно подначивая Илью, посмеивался гость, небрежно протягивая Задову внушительного вида паспорт с гербом Лукоморья – мрачного вида черно-бело-полосатым котом, разрывающим цепи под раскидистым дубом.

– В порядке документ, Илья Тимофеевич,– хмыкнул Задов.– Виза вчерашним днем открыта.

– Кто такой? – тихонько поинтересовался у Задова Кузнецов.

– Барыга лукоморский, разбойник бывший, Соловей. У Ильи к нему счетец неоплаченный, да с поличным его не возьмешь, юрок больно,– шепнул Николаю Задов и повысил голос: – Да угомонись ты, Тимофеич, говорю же, в порядке бумаги, все чин по чину, командирован по обмену опытом.

– Знаю я его опыт, людишек безвинных изводить,– слегка остывая, стряхнул с плеч руки друзей Илья.– Он тут нам таких делов понаделает за неделю – год не расхлебаем.

– Оно и так, а выбирать не из чего, авось и впрямь чем сгодится,– рассудительно заметил Ермак.– План у Алешки, мягко говоря, невелик, и места в нем всем хватит. Али нет?

– А толку с него? – заметно успокаиваясь, внезапно ухмыльнулся Илья.– Он у меня в прошлый раз полгода зубами плевался. Чем свистеть-то будешь, урод?

Соловей широко улыбнулся, обнажив прокуренные золотые фиксы:

– Чудеса заморской стоматологии, Илюша. Сотня дублонов, и всех делов. Я тебе еще «Прощание славянки» на похоронах насвищу.

И Соловей, демонстративно сложив губы трубочкой, издал пару известных трелей.

– Тоже мне, золотые губы Лукоморья,– снова, но уже без прежнего энтузиазма, буркнул Илья.

Кузнецов поймал себя на мысли, что отношение Ильи к явлению Соловья вдруг изменилось.

– Слышь, мил человек, дела твои с Ильей того… дела приватные, и нам до них и дела-то нет,– проникновенно обратился к Соловью Ермак.– А с каких таких пор, скажи, ты о наших заботах печалишься, злыдень. Али не твои сродственники, нечисть поганая, по ту сторону кордона на нас зубы точат? Отвечай как на духу!

– Отвечаю, казачок.– Соловей недовольно пощупал еще влажную от утреннего тумана землю, скривился и без спросу расположился на вещмешке Кузнецова.– По первости, мы не нечисть, а нелюдь, а это, как говорят у господина Задова на Дерибасовской, две большие разницы. Второе. Нелюдь мы местная, тихая, и нам лишней крови по понятиям не треба. А забулдыги закордонные на нашу территорию лапу наложить хотят. Это нам надо?

– Таки на вашу территорию? – выделяя голосом «вашу», поинтересовался ехидный Задов.

– Это частности, господин-товарищ Задов,– развел руками Соловей.– Нашу-вашу, шолом-салам, шашлык-машлык. Я эту реальность, между нами, земляки, лет пятьсот знаю. Захолустье, конечно, но свой гешефт мы имели, имеем и иметь будем. Если, конечно, вы ее разгулам не уступите. Наше дело небольшое, но верное. Ну сами посудите:, кабы мы тут куролесили, то вы бы сюда давно добрались. А так мы сидели рядком да гуляли тишком. И все в ажуре. Местные нас, конечно, не больно жалуют, а кому охота дань платить? Кузнецов глянул на Илью. Муромец буквально смотрел Соловью в рот. На губах богатыря мелькала какая-то нехорошая многообещающая ухмылка, которую заметил наконец и сам Соловей.

– Але, земеля, ты на слуху или в астрале? – раздраженно рявкнул разбойник.– И че ты на меня пялишься, как Каспаров на домино? Мы с тобой тыщу лет знакомы, дотошный ты мой. Прикид у меня не от Версаче, покрой местный, домотканый. Блюдем-с интересы отечественного производителя.

– Ась? – встрепенулся Илья, отрываясь от каких-то своих сладких мыслей.

– Двась… Чо скажешь, говорю, бугор? Берешь в дело?

Илья окинул Соловья смурным взором. Перед ним стоял уверенный в себе мужичок, кругленький, коротконогий, с кривыми ножками. Во рту у мужичка блестели вставные зубы, в глазах светился недюжинный ум. Одет он был и впрямь исключительно в отечественное: отутюженные порты из крепкой дерюги, алая косоворотка с перламутровыми пуговками, шитый бисером и серебром пояс. Из лайковой кожи сапоги последней лукоморской моды изящно сминались гармошками. Лысый череп барыги украшал лихо сдвинутый на затылок картуз, подбитый соболем.

Илья усмехнулся и доверительно изрек:

– А неправду ты баешь, свет-Соловушка. И начхал бы ты с высокого терема своего на доходы местные, гроша и впрямь едва стоящие, кабы не интерес личный. Колись, вражинушка, тут все свои.

Соловей досадливо мотнул головой и ответил Илье в тон:

– Ай и правду ты баешь, сокол ясный. Есть у меня тут свой интерес. Мне, земеля, за державу обидно. Да и батюшка мой из местной нелюди. Чай, не чужие меня сюда позвали, мог бы и сам додумать, стоеросовый ты мой.

– Вот и ладно,– подытожил Илья, вставая с покоса.– Зови своих отморозков. Уж верно, ты сюда не один явился.

Соловей благодушно кивнул и щелкнул пальцами. В ближайших кустах послышался шорох, и на белый свет вылезла ватага его сподвижников…

* * *

Над всей равниной, доступной с холма взору Ильи, стояло на редкость безоблачное небо. Майский полдень был уже по-летнему ясным и теплым. Налетавший с юга ветерок ерошил богатырские кудри, а сам Илья крепкой своей дланью ерошил гриву коня. Верный Сивка, вызванный изрядно надоевшим ему «Встань передо мной, как лист перед травой», угрюмо щипал эту самую траву, время от времени всхрапывая и отгоняя хвостом кусачих слепней.

Чуть правее и ниже Ильи на том же холме уютно расположились зеваки из числа местных крестьян и парочка давешних дружинников – то ли откомандированных в село своим князьком для сбора недоимок, то ли пребывающих в очередном отпуске. К Илье крестьяне пришли с челобитной, упрашивая немедля выдать им Соловья, уже успевшего чем-то напакостить местной общине. К грядущему вторжению они отнеслись, однако, довольно равнодушно. «А нам все едино. Что так от голоду подыхать, что эдак»,– добродушно заверил Илью местный староста Кучок, даже не оглядываясь на насупленных дружинников. Те сидели отдельно, но явно более патриотически настроенные, поскольку оказались при мечах и белых тряпках. У моста между тем должна была вот-вот решиться как минимум лет на восемьсот пятьдесят вперед судьба местной реальности.

Реку объединенные силы разгулов и Островной нечисти форсировали без малейших усилий. Проблемы возникли только у тролля, по пояс увязшего, как и полагал Илья, в речном иле. Остальные отряды переправились через мост и, выстроившись в ложбинке ухватом, дисциплинированно ждали команды.

Алеша решительно управлял тройкой дружинников и ополчением из нелюди, в строгом соответствии с выбранной им стратегией. Сам он гордо стоял по центру, поставив по левую руку от себя весьма поганого вида Идолище, Кузнецова, Лукоморское Лихо Одноглазое, местного лешего и неунывающего Соловья, который, разминая губы, глумливо насвистывал «Интернационал». По правую руку стояли Задов, Ермак, два домовых и банник; все трое последних – местные. Войска были выстроены строго по алфавиту, и этот факт почему-то особо грел просвещенную Алешину душу.

– Дорогу! – властно распорядился сэр Артур, слегка выступая вперед и обнажая свой легендарный меч.

Алеша неторопливо снял левую перчатку и, сложив увесистый кукиш, ткнул им в сторону сэра.

Зеваки на холме одобрительно загудели – Алешин жест им был явно знаком. Особо бурно реагировал селянин, высеченный намедни за недоимки.

– Дорогу, холопы! – чуть тише, но еще строже приказал сэр Артур, стиснув не чищенные с утра зубы.

– Поединщиков на поле! Заводил высылай! – донеслось до противников с холма.