1. Солнце

Солнце, полностью выбравшись из-за края земли, повисло над пустыней тусклым оранжевым шаром, еще не жарким, приглушенным разноцветной дымкой висящей в воздухе пыли. Тени на скалах и склонах барханов стали фиолетовыми, постепенно меняя оттенки от темного, почти черного, до сиреневого. Внезапно, по всему видимому пространству прошла волна ветра, подняв клубы пыли, и сразу после нее громко зазвенела жизнь вокруг – пустыня просыпалась.

Старик с трудом расправил затекшие ноги и кряхтя, держась за спину поднялся с рваной циновки, расстеленной на большой каменной плите, на которой он проводил свой ежедневный ритуал встречи своего Бога.

Ковыляя он прошел в маленькую пещерку, многие годы служившую ему жилищем, в дальнем темном углу взял посуду, разломал и положил в глиняную плошку куски сухой лепешки, залил их кислым молоком и не спеша стал есть свой завтрак, который затем был дополнен горстью свежих фиников и кружкой солоноватой воды со вкусом пустыни.

Голоса снаружи пещеры вывели его из задумчивости. Сделав еще пару глотков, он встал с плоского камня, служившего ему и столом, и кроватью, достал из мешка и разложил различные снадобья и вышел из своего жилища, щурясь от яркого сияния солнца, уже довольно высоко стоявшего в выцветшем до белизны небе.

В почтительном отдалении от входа в пещеру его ждала разношерстная толпа людей. Там было несколько женщин, державших на руках завернутых в лохмотья детей, лежащий на носилках и громко стонавший мужчина в окружении родственников и пара воинов в доспехах, но без оружия, с трудом державших на ногах своего, обмотанного окровавленными тряпками товарища.

Люди стояли и молча, терпеливо ждали, стараясь закрыться от все более обжигающего сияния ослепительного диска, висящего в небе.

Старик жестом показал им, что они могут пройти и расположиться в тени под легким навесом, сделанным из жердей, накрытых сверху сухими пальмовыми листьями, ткнул пальцем в раненого солдата и молча вернулся в свое жилище, не сомневаясь, что будет понят правильно.

Воины помогли своему товарищу пройти в полумрак пещеры и лечь на каменную плиту, в нерешительности постояли у входа, дожидаясь указаний и, не получив их, вышли наружу.

Старик размотал окровавленные тряпки, осмотрел глубокие раны, нанесенные, видимо, когтями и зубами какой-то большой кошки – леопарда или льва, покачал головой, достал из плошки с каким-то раствором костяную иглу с нитью и, не обращая внимания на стоны, стал их зашивать. Закончив работу, он смазал раны остро пахнущей мазью и замотал чистым холстом. Затем, он положил ладони на грудь раненого, закрыл глаза и замер в тишине. Вскоре затих и воин, погрузившись в транс.

Через некоторое время старик пришел в себя, шлепнул воина по щеке с тем, чтобы тот очнулся, помог ему встать и вывел из пещеры, передав в руки удивленно и испуганно смотревших на них товарищей.

Один из них почтительно передал старику корзинку с едой в качестве оплаты и дрожащим от волнения голосом начал благодарить.

– Благодари Ра, – грубо оборвал его старик, повернулся к навесу и кивнул одной из женщин, державшей ребенка, показывая жестом, что она может пройти в пещеру…

Солнечный диск уже спустился к горизонту и потускнел, когда старик окончил свою работу. Оглядев оставленные у входа в пещеру подношения, он взял из высокой стопки пару лепешек, немного фиников, кувшин с молоком и кивнул стоявшим в отдалении женщинам, пришедшим, как обычно, из соседней деревни за своей частью подношений, дав понять, что остальное они могут забрать себе.

Есть ему не хотелось. Сделав пару глотков воды, он неспешно пошел прочь от своего жилья в глубь пустыни.

Солнце уже почти касалось горизонта, когда старик взобрался на небольшую скалу, торчащую из песка поодаль от его убежища. Камень еще сохранял дневной жар и сидеть на нем неподвижно было не просто. Но старик, казалось, этого не замечал. Его взгляд был направлен в сторону уходящего за горизонт, тускнеющего солнечного диска, а губы еле слышно произносили слова молитвы…

Ночная темень быстро поглотила все вокруг, но пустыня не засыпала. Продолжали громко трещать цикады, где-то неподалеку всхлипывали детскими голосами шакалы, порывы теплого ветра приносили терпкий запах трав, дыма костров из деревни, теребили спутанные длинные волосы старика, пробуждая что-то давно забытое, наполняя щемящей тоской его сердце.

Знакомой тропой он вернулся в свою пещеру, расстелил на каменной плите циновку, улегся и закрыл глаза. Но сон не приходил. Старик долго ворочался, устраивая поудобнее уставшую за долгий день спину и пытаясь понять, что с ним происходит и откуда взялось это волнение. Внезапно, он вспомнил глаза одной из тех женщин, которые приходили днем за помощью. Эти глаза как-то особенно выделялись на ее покрытом пылью смуглом лице и, несмотря на то, что были полны слез, ярко сияли. И теперь, в его сознании, эти глаза в упор смотрели на него, проникая глубоко в память и постепенно оживляя образ другой женщины, который он много лет пытался забыть…

…Бешеный ритм музыкальных инструментов постепенно стихал. Изгибающиеся в танце тела еще отбрасывали фантастические тени на уходящие высоко в глубокую темень колонны храма. В воздухе резко пахло благовониями, тлеющими на жаровне травами и сладким запахом обнаженных женских тел, мокрых от пота.

Тела двигались все медленнее, подчиняясь движению музыки и, когда она внезапно стихла, в изнеможении рухнули на каменные плиты. В центре зала осталась стоять лишь одна невысокая фигурка девушки, которая отличалась от остальных тем, что на ней была набедренная повязка и золотой обруч на лбу с огромным зеленым камнем в центре. Глаза у девушки были прикрыты и, казалось, она что-то рассматривает в глубине своего сознания.

К девушке, переступая через лежащие на полу тела, осторожно подошли двое мужчин в роскошных одеяниях верховных жрецов главных храмов страны и встали рядом, словно чего-то ожидая. В густом сумраке храма повисла напряженная тишина. Было слышно только легкое хлопанье висящих между колоннами тяжелых, расшитых золотом занавесей, колеблющихся от легкого сквозняка, и откуда-то издалека, с улицы, доносилось стрекотание цикад.

Внезапно, девушка, не открывая глаз заговорила, а жрецы стали напряженно слушать, стараясь не пропустить ни одного слова. Затем, они тихими голосами задали ей несколько вопросов и, получив на них ответ, подозвали стоявшего поодаль служителя. Тот подошел, приставил к губам девушки чашу с какой-то жидкостью и дал возможность сделать несколько глотков. Вскоре, она слегка качнулась и открыла глаза, показавшиеся в сумраке храма огромными черными звездами, сияющими на ее смуглом, скуластом лице. Ощущение этого сияния еще больше усиливало мерцающее отражение пламени многочисленных светильников, зажженных после ее пробуждения.

Ее бережно проводили к одной из высоких скамей, стоявших вдоль стен, и оставили приходить в себя после глубокого транса. Постепенно, сознание полностью к ней вернулось, и она с интересом стала наблюдать за продолжением ритуала, посвященного празднику плодородия, разглядывая многочисленных гостей в пышных нарядах, толпящихся в огромном помещении, заставленном рядами уходящих в темную вышину колонн.

Внезапно ее глаза встретились с пристальным горящим взглядом, устремленным на нее из полутемного закоулка храма. Стараясь не выдавать своего любопытства, девушка осторожно пригляделась и увидела незнакомого юношу, облаченного в одеяния жреца одного из городских храмов.

Поняв, что она его заметила, юноша в смущении отвернулся, но тут же справился с собой и посмотрел на нее уже откровенно восхищенным взглядом…

…Утро началось как обычно. Старик затемно поднялся со своего каменного ложа, в серых утренних сумерках добрался до места утренней молитвы и замер в ожидании. Несмотря на утреннюю прохладу, он сидел на своем камне совершенно неподвижно, вглядываясь в розовеющий край неба. Ветер пустыни приносил ему запахи дальних стран, океана, пряных трав, играл его спутанными волосами, словно стараясь обратить на себя его внимание, но старик продолжал сидеть совершенно неподвижно, ничего не замечая вокруг, остановив свой взгляд на светлой полоске на горизонте…

– Тебе нужно принять Ра в свое сердце, тогда он будет проявляться через тебя, рассказывать о будущем, давать советы жрецам. Его Светом ты даже сможешь лечить людей. Это мне сам Ра сказал.

– Но как теперь я смогу принять Его в себя, в свое сердце, если там все занято тобой?

– Не говори глупых слов. Ты не можешь меня любить, а я тебя. Мы должны любить только Ра.

– Теперь я могу любить только тебя. Давай уйдем в пустыню, где нас никто не найдет. Построим там хижину и будем вместе до самой смерти!

– Нас обязательно найдут. Тебя убьют, а я навсегда буду заперта в нижнем храме.

– Тогда что нам делать?

– Жить, любить Ра и знать, что есть ты и есть я. Прими Ра в свое сердце, Он подскажет выход…

– Он подскажет выход… Старик усмехнулся – в памяти его всплыли проведенные в пустыне после того разговора долгие дни, полные молитв и обращенных к Небу вопросов, что от может сделать, чтобы быть вместе с ней? Ответ пришел в словах старого паломника, проходившего мимо: «Ра во всем! Он в тебе и во мне, в действии и бездействии. И что бы ты не сделал, это сделал Ра!

– А если нужно нарушить закон и полюбить жрицу храма Ра?

– Я уже сказал тебе, все вокруг, это Ра – и тот, кто дает закон и тот, кто его нарушает, и тот, кто наказывает за нарушение. Дело за тобой, какую из его ролей ты готов сыграть. Но мудрый будет действовать с Ра в сердце, отдавая Ему и само действие, и его результат.

– А если принять Его в сердце и дать Ему возможность через себя любить жрицу Его храма?

– Выбор за тобой. Пробуй, если ты уверен, что сможешь удержаться от обмана, не присвоив все себе…

– Я теперь могу любить тебя, потому. что у меня в сердце Ра! Мы будем вместе с Ним тебя любить!

– А чьи губы будут меня целовать, твои, Его, ваши? Глупый мальчишка, убирайся, пока тебя не поймали.

– Я не могу уйти. Я буду тебя любить, только я!…

– Принять Ра в сердце не так уж сложно, – подумал старик. – Сложнее принять последствия. Принять для себя тот путь, который теперь Он будет прокладывать, принять и пойти по нему. Причем, другого пути уже не будет. Ведь нельзя уже будет попросить Ра уйти из сердца. Попросить, конечно, можно, но лучше уж сразу умереть. Ведь как дальше жить с той дырой, с той пустотой, которая останется после ухода Ра?…

– Ты самое большое счастье в моей жизни. Обнимать тебя, целовать твои губы, сливаться с тобой в одно, разве может быть в жизни что-либо прекраснее этого?

– А как же твое служение Богу? Твои клятвы?

– Мне кажется, я служу ему, когда обнимаю тебя. Ведь мое наслаждение и счастье – они не помещаются в моем сердце. Они переполняют его, вытекают наружу в этот мир и, возможно, делают его счастливее. Разве это не служение?

– Жрецы твоего храма думают иначе.

– Мне не важно, что они думают. Мне важно, что думаешь и чувствуешь ты!

– Я чувствую, что люблю тебя! Но мне страшно! Страшно за тебя, за нас! Страшно за наше будущее. Ведь если тебя здесь увидят, ты умрешь.

– Я умру, если больше не увижу тебя! Так что выбора нет!

– Выбор всегда есть.

– Возможно. Но ты готова к тому, что я больше не приду?

– Я и думать об этом не хочу. И не могу.

– Ра нам поможет!

– Ра заботится о всем мире, а не о отдельных муравьях, его населяющих. Чем мы отличаемся от тех двух пальм, которые вчера срубили у ворот храма? Разве Ра им помог? А ведь они были молодыми и красивыми, и их вина была только в том, что они выросли не в том месте.

– Но мы же служим Ему?

– Служим, нарушая закон, который он дал людям? Ведь этот закон был дан, чтобы сохранять мир Ра!

– А зачем Ему мир без любви? Пустые, мертвые обряды – какой в них смысл? Слепое поклонение – оно Ему зачем? Разве садовнику нужно, чтобы цветы в его саду ему кланялись? Ему радостно, когда они цветут, дают свой аромат и украшают его мир.

– Расскажи это своим жрецам. Что они тебе ответят?

– Они просто не умеют или боятся любить…

– Я не боюсь любить. И я люблю Ра! Люблю за то, что он создал тебя и позволил нам встретиться…

– Принять Ра в сердце не трудно, – опять подумал старик. Каждое утро он это делает. Встречает восход солнца, открывая ему свое сердце, наполняя себя волшебной энергией Ра, которую, затем, отдает людям, исцеляя их. Ра вошел в его сердце и проложил ему этот путь, забрав счастье любви женщины и наполнив своей любовью. Любовью ко всему саду, а не к одной только розе, пусть даже и самой прекрасной в нем…

Солнце двигалось по своему небесному пути и вместе с ним двигалось время, наполняя день мельтешением образов людей, нуждавшихся в помощи. Старые женщины, закутанные в темное тряпье, матери с детьми, калеки – все было как обычно.

Когда солнце стало клониться к горизонту, тени стали длиннее и поток людей иссяк, старик сел на камень у входа в свое жилище и опять провалился в свои мысли. Он смотрел на далекие облака на горизонте, одновременно пытаясь понять, что с ним происходит. Его привычное спокойствие куда-то ушло и на месте привычной безмятежной радости обосновалось что-то болезненно щемящее, похожее на чувство голода. Но это был не физический голод, который можно легко утолить горстью фиников и куском лепешки, а болезненная потребность в чем-то крайне важном и давно спрятанном в глубине памяти. Опять в памяти всплыли глаза приходившей недавно женщины, полные слез, боли и надежды…

Из забытья его вывел приглушенный шепот. Старик очнулся, открыл глаза и увидел перед собой совсем юных юношу и девушку, которые, держась за руки, с испугом вглядывались в его лицо, видимо, боясь потревожить. Он подозвал их к себе жестом, но девушка покачала головой, подтолкнула в его сторону своего друга, а сама накинула на лицо покрывало и отвернулась.

Юноша робко подошел к старику, постоял в нерешительности под пристальным взглядом, а затем, волнуясь и запинаясь, начал рассказывать про их историю, про то, что они любят друг друга, но родители против, и что она беременна и когда об этом узнают родители, их обоих жестоко накажут.

Старик слушал сбивчивую речь парня, поглядывая на девушку. А та сбросила с лица покрывало и смотрела на него огромными заплаканными глазами, полными страха и надежды.

– Ну вот опять, новые жертвы любви, – подумал старик.

Сколько таких пар, поддавшихся своей страсти, он видел за свою жизнь. Они приходили напуганные, полные страха и раскаяния, в надежде на то, что он совершит чудо. Но Ра дарует жизнь, а не забирает ее. Ра дарует жизнь даже, если ребенок не будет принят семьей девушки и, в лучшем случае, будет продан в рабство, а в худшем – принесен в жертву богам. Ра дарует жизнь даже, если юные родители будут убиты. Ра дарует жизнь, а жизнь уже сама распоряжается собой.

– Я не могу вам помочь, – сказал старик юноше. – Я не могу прервать жизнь вашего ребенка.

– Что же нам тогда делать?

– Смиренно принять волю богов.

– Тогда мы уйдем в пустыню.

– Это твое решение, как и в тот момент, когда ты разрешил себе нарушить запрет и поцеловать свою девушку. Но в утешение скажу, что иногда, когда мы принимаем правильное решение, боги нам помогают.

Старик смотрел на удаляющуюся пару – сгорбленную от горя и страха фигурку девушки и на молодого человека, что-то горячо ей доказывающего, и думал о неумолимом потоке жизни, который несет куда-то людей, заставляя их совершать поступки, раскаиваться в них, и опять совершать и раскаиваться, пока черная пелена смерти не закроет их зрение в этом мире. Слишком много таких отчаявшихся пар прошло через его жизнь, и он ясно представлял, какая судьба их ожидает. Но почему так? Потому, что человеческие законы встали поперек течения Жизни, а жизнь в этих людях оказалась сильнее страха? При этом, как понять Ра? Он создает Жизнь и дает людям законы, а эти законы убивают созданную им Жизнь. Неужели Он действительно желает, чтобы эти двое и их еще не родившийся ребенок были убиты? Ведь, если Он этого не желает, то зачем дал им возможность встретиться и провалиться в их безумную страсть? Или зачем тогда Он дает людям закон, убивающий за то, что Он сам создает и допускает?

Ночь давно накрыла пустыню, но старик все сидел на своем камне и смотрел невидящими глазами на прекрасный мир, созданный Ра – россыпь звезд на черном бархате неба, яркий диск луны, далекие скалы, серебряные в лунном сиянии, и в нем все сильнее разворачивалась его собственная, давно забытая боль. В сознании вновь всплыли огромные черные глаза, полные слез, тонкие смуглые руки, которые цеплялись за его одежду, когда храмовая стража волокла его в темницу, суд жрецов, самодовольных мужчин в дорогих украшениях, защищенных своим законом, которые с негодованием смотрели на него, нарушившего обеты, и последовавшее наказание, равносильное смерти – изгнание в пустыню.

Долгие годы он скитался от деревни к деревне, прогоняемый ото всюду изгой мира людей, пока не нашел эту пещеру рядом с небольшим источником воды и научился выживать в нечеловеческих условиях, сведя к минимуму свои потребности. Постепенно боль утраты стала стихать, уступив место умиротворению. Затем, наступил день, когда он снова стал молиться, но не так, как когда-то в храме, бездумно выполняя положенные ритуалы, а совсем по-другому – искренне восхищаясь красотой мира: пустыней в переливах цветов и оттенков – от розового до фиолетового, весенними цветами, пальмовыми рощами, весело машущими своими длинными узкими листьями, бездонным ночным небом. Вместе с осознанием окружающей его красоты, в его сердце вошла любовь к Тому, кто все это создал, а вместе с любовью к Ра, особая сила, которая могла исцелять многие людские болезни.

Открылось это случайно, когда к его жилищу забрел изможденный долгой болезнью и скитаниями мужчина, которого родственники отправили в пустыню умирать. Тогда он, повинуясь неосознанному внутреннему импульсу положил руки на грудь больного и через них направил в него всю свою любовь к Ра. Когда он проснулся ранним утром, то увидел того, забредшего к нему человека здоровым и полным сил.

Вернувшись в свою деревню, мужчина рассказал людям, каким образом он так чудесно исцелился, после чего уединение закончилось. К пещере потянулся поток страждущих. Однажды, среди них оказался служитель того самого храма, где старик когда-то встретил свою любовь. Не узнав его, служитель на осторожные вопросы сообщил, что она жива и давно стала главной жрицей, пользующейся всеобщим почетом и расположением самого фараона…

…И вот опять эта, давно пережитая и забытая боль.

Ночь подходила к концу. Восток стал светлеть, меняя оттенки своего сияния от серебряного до голубого. Когда он стал розовым, пришло время вставать и идти к месту утренней молитвы. Но старик не двигался. Не сдвинулся он с места и тогда, когда солнце оранжевым диском поднялось из-за края земли.

Поднялся ветер, растрепал седые волосы, замахал пальмовыми листьями, поднял и погнал по пустыне веселый столб пыли.

Старик проследил глазами, в какую сторону двинулся маленький смерч, зашел в свое жилище, бросил в мешок лепешки, горсть фиников и меха с водой, взял свой старый посох и зашагал вслед за ветром в сторону столицы…