Рань повышибла сны, раскурив маету у порога,
Пробудились надежды, весна полыхнула в груди;
Всё своё – при себе, ветер юн, и открыта дорога,
И с неё никуда не свернуть. Только, что впереди?
И надежды вздымает сквозное дыханье свободы,
А нагую печаль веселит ликование птах;
И молчат под лазурью небес отшумевшие годы,
И играет вселенская нега в тревожных сердцах…
Прорастая сквозь холод и горечь, чтоб жить под звездой,
Мы торопим себя, словно чуем открытые двери;
А тоска не горит, и мечта остаётся живой,
И быть может, в счастливую Родину кто-то поверит…
Всякой вере – свой дар, и уже всё волшебней закат,
И внезапная сила меняет значенья местами…
Я не помню обид и вхожу в неизведанный сад;
Но как долго мы ждём, чтоб себя озарить чудесами!
Над лоном сна парила память,
Желая мир оставить прежним;
А город стон гасил о камень
И тяжелел я безутешно…
Играла пламенем свеча
И тело жаром оплывало;
А утро выждало свой час
И томный сумрак разорвало…
В облавном зареве рассвета
Металась раненая птица;
Сквозняк сорвал со стен портреты
И билась тень по белым лицам.
Крылатой мощью шло движенье
И скорбь юлой вилась и жала;
А пульс вошёл в этап скольженья
И карма дух расколдовала…
Поток хорала взвил мечты,
В пылу расплакав лязг рояля…
И очи явь очаровали,
Из мути выхватив цветы, —
Надрыв бессильной немоты
Живые губы целовали…
Отблеск солнца в окне – как очаг
Для того, кто устал от ненастья;
Всё надёжно, мир – здесь и сейчас,
Но согрета душа лишь отчасти.
Что ей надобно, странной такой?
Что дано во вселенской интриге?
В ней тоска оживает грозой,
И мечта сокрушает вериги.
Драгоценности ей ни к чему,
У неё – обнажённая вечность;
И, наверное, лишь потому
Ты в очах сохраняешь беспечность.
Там, где даль пламенела и млела,
Дерева одевая в зарю,
Наполняла гармония тело
И дарила тепло сентябрю.
Эта рань высоко и беспечно,
Погружала меня в чудеса,
Где любые реальности вечны,
Как распахнутые небеса.
Я невинно бродил в этих травах,
Что-то тихо шептавших ветрам…
И теперь отгоревшие раны
Наполняет певучий бальзам.
Но рассвет обнимая сознаньем,
Я иной простоты не ищу;
И проснувшийся мир вспоминает
Ту стезю, что подобна лучу.
Осади боль мечтою,
пробудись под звездой;
Напои душу волей
и войди в непокой.
Завяжи беды в узел
да верни стужу льдам,
Всколыхнётся надежда,
дав свободу ладам.
В тайне – жажда полёта,
а судьба тяжела,
Отыщи в себе небо —
и родятся крыла.
Всякий путь это сила,
стань водой меж песков;
Я открыл в сердце двери
и дошёл до столпов.
Есть в эпохе абсурда
неизбежный расклад:
В бурю слаще и воздух,
и в тоске глубже взгляд.
Я не знаю чем сеять
это иго идей, —
Здесь не ведают меры
ни жуир, ни сэнсей.
Заплети все вопросы
в золотые мечты, —
Нет ни пекла, ни бездны,
если видишь мосты.
Разомлей под грозою,
чтоб не двинуться вспять…
И туманное сердце
напоит благодать.
Один из нас когда-то станет первым,
Пройдя без грёз по лезвию судьбы;
Он выйдет из трагедии бессмертным,
Приняв как дар и лавры, и шипы.
Один из нас когда-то будет вольным,
Разъяв цепной эгрегор суеты;
Он выйдет без потерь из-под контроля,
От пут освободив свои мечты.
Один из нас когда-то станет вещим
И сердцем распахнёт свободный путь,
Чей драйв неугасим и безупречен,
Как солнца несгораемая суть.
У всякой медали – две стороны,
Две жизни и два лица;
И если одна – словно песня весны,
Другая – секретный фасад.
Когда вездесущая действом горит,
Обратная – сна печать;
И та, что при деле – всегда говорит,
А скрытой велит молчать…
У всякой натуры – две стороны,
Два голоса, две борьбы;
Но, чтоб ни случилось – они верны
Единству судьбы.
Одна не имеет ни стен, ни завес,
Другая – как тайный джинн;
Но, стоит почуять простор в голове —
И путь – лишь один.
От души до небес – несгораемый свет,
А в закрытых сердцах – мрак системного круга;
Как пройти этот путь, если большего нет?
Остаётся лишь солнце в глубинах друг друга.
Посмотри на дома, им цветы не нужны;
Я порой плыл по ветру, но с Музой надёжней.
Ты открыта, как воздух, как шок без вины,
Всё живое нас помнит, и это не сложно.
От души до небес – вольный путь на веку,
А в закрытых сердцах – виртуальная вьюга…
Я прошёл сквозь формат, обаянив тоску,
Просто мы без всего отогрели друг друга.
Окно – как аналог экрана,
В сознании дремлет огонь;
Весна задышала туманом,
Но в тучах сквозит не покой…
Ты спишь глубоко и невинно,
А я торможу суету;
И пульс грозовой сердцевины
Сверкает, штормя высоту…
Но грохот несёт пробуждение,
Вздымая любимые руки;
И в тайне сплошного затмения
Рождаются светлые звуки.
Когда весна прольётся в душу
Новорождённой красотой,
Я в память исповедь обрушу
И воспарю над суетой.
И устья вен овеяв песней,
Я в сердце небо распахну;
И речь, витавшая над бездной,
В миру найдёт свою волну.
И ни страстям, ни медным трубам
Сиянье в дым не обратить;
Душе даны живые губы,
Чтоб вдохновенье не губить.
Я так долго молчал. Почему?
Потому что эпоха пьяна,
Потому что и мне в эту муть
Не хватало огня и вина.
Потому что в умах – катаклизм,
А лекарство – как анабиоз;
И любой ностальгический «изм»
Вызывает подкожный мороз…
Альтруизм не имеет путей,
Я кормлю адекватных собак;
Мы не можем творить без цепей,
Потому что шаг в сторону – враг…
Но когда, закрывая глаза,
Я пою о смертельной тоске,
Обнимают меня чудеса,
И сжимается жизнь в кулаке.
И восходят из пепла цветы,
И душа узнаёт красоту,
Сохранённую в тайнах мечты,
Не терявшей свою высоту.
Высокие клятвы – как старая мебель,
Которую можно отдать не глядя
Знакомым, живущим на кровном хлебе,
Согласно завету священного лада.
Они антикварны, молчат о великом,
Внимая блаженству деревьев раздетых;
И сад опустелый становится диким,
Даруя свободу ликующим детям.
А в холоде мира душе не укрыться,
Сквозь боль и тоску мы идём на запрет;
И время нам дарит счастливые лица,
В которых забытого прошлого нет.
Ты помнишь дыхание гроз
И шквал веселящих дождей?
Ты помнишь движение грёз
И свет легендарных идей?
Ты помнишь невинный оркестр,
И холод незримой стены?
Ты помнишь тепло от небес
И восторг от волны?..
Ты помнишь значенье вина,
Когда разговоры пусты?
Ты помнишь, как плачет весна,
Когда погибают цветы?
Ты помнишь весёлых детей
И думы, таящие боль?
Ты помнишь пропавших людей
И святую любовь?
Ты помнишь сияние звёзд
И небо в зеркальной воде?
Ты помнишь движение грёз
И неугасимых надежд?
И я вспоминаю опять,
Как сила рождает пути;
А мир продолжает сиять,
И всё – впереди.
В восьмидесятых было дело – мы летали
На ЗФИ, там острова и вечный дрейф;
Мы в экспедиции по-чёрному пахали,
А в передышках пили «шило» и портвейн.
Те передышки были важным перелётом
С архипелага ЗФИ на материк;
И пересадки тоже были для чего-то, —
Ведь нужен отдых, дозаправка, ну и шик.
Для этой цели в основном имели Диксон,
Там полный кайф для тех, кто вышел на «отрыв»;
Хоть не растёт там ничего, и с виду дико,
Зато там души нараспашку и без «крыш».
И были чуткими полярники-пилоты,
Они как братья были мне, ценили жизнь;
И натурально поутру лечили глотку,
В меня вливая чистый спирт без укоризн.
Ну а потом вручали бережно гитару,
Чтоб я в их душах нараспев тоску задул…
Я колокольно их озвучил в мемуарах,
Я с ними шёл бы и в разведку, и в загул.
А как-то раз нас отуманил остров Средний,
Там дозаправились, умножив позитив;
Но задержались, – был туман на редкость вредный:
Всего два шага – и полнейший сенситив.
Мы всё допили, чтоб быстрее отключиться,
А на рассвете штурман крикнул нам: – Летим!
Хоть не рассеялся туман, – пора лечиться,
Уже одиннадцать! В полёте дохандрим…
Мы тут же сели в самолёт и удивились,
Как он в тумане отупляющем взлетел;
Ещё не ведал я тогда, смотря на крылья,
Что у пилотов было «шило» на похмел…
Но меньше знаешь – крепче спишь, и мы отбились
На безопасной высоте в ненастный день;
Но пробил час, и борт вошёл в кривую милю,
А с бодуна никто не понял, что за хрень.
Все мирно дрыхли. Как приятно быть бесшумным!
Чего тревожиться? Ведь мы ж не на войне.
Но кто-то должен быть над бездною дежурным,
И холодок дурной прошёлся по спине…
Я вскинул голову и внял высотомеру:
Мы просто падали, – реально, без проблем…
Но спали все, лишь друг мой Вовка, в тон отметке,
Сказал: – Мы падаем… И я кивнул: – Совсем.
Он тут же руку сунул в свой рюкзак безмерный
И вдруг извлёк бутылку водки. Вот дела!
Ну, молодец, Володька, друг, – на грани смерти
Он нужней, чем крик и звон в колокола.
Он дал мне первому, как старшему и другу,
Я жарким залпом полбутылки осушил;
Затем вернул Володьке средство от недуга
И стал бесстрашным, как четырнадцатый «Ил»…
Я вольно встал и усмехнулся, глядя в точку:
– Пошёл к пилотам, – нам не время погибать.
И я вошёл в кабину к ним – узнать всё точно,
Зачем мы падаем с небес, ядрёна мать…
Я на мгновенье стал похож на истукана,
Когда увидел отключившихся друзей —
Родных пилотов у валявшихся стаканов
С портфелем спирта и доской для префдолей…
Они невинно развлекались преферансом
И пили «шило» на лету… Какой пассаж!
Я извлекал, зверея, штурмана из транса,
И он открыл глаза, усвоив эпатаж.
И он сказал мне: – Игорёк, попить чайку бы…
Я заорал в ответ: – Мы падаем! Врубись!
Тут он рванул штурвал и одурачил ступор,
И стрёмный лайнер прекратил движенье вниз.
«Ил» тряхануло, и взметнулся он, как птица,
И штурман выдал: – Щас поправим высоту…
Автопилот опять заклинило, – ершится!
Да всё нормально, лечим лайнер на лету…
Он резко выдохнул и мне кивнул с намёком,
И другу тоже подлечиться предложил;
Второй пилот в момент оправился от шока,
И стал как авиаковчег старинный «Ил»…
Мы долетели до Архангельска нормально,
Пилоты были вновь солидны и бодры;
А мы потом родную землю обнимали,
Благодаря её за щедрые дары…
Я тех пилотов наградил бы орденами
За силу духа и бесстрашный романтизм.
Теперь не так всё; только птицы бьют крылами,
Чтоб ощутить полёт и не сорваться вниз.
О проекте
О подписке
Другие проекты