Распространялась ужасная эпидемия, и о встрече Актрисы и Скептика

Скептик, которому жить было тошно, начал свой путь с Красной площади, а до этого отсидел каждодневную норму часов в неком обществе, побуждавшем людей любить книгу. Топая по брусчатке, он не без помощи чувственного восприятия разлагал встречные нравы на атомы, благо, сумерки и позёмка ему не мешали, ладно одетому и наблюдательному. Ишь: к огненным окнам ГУМа стремятся заштатные модники в долгополых дублёнках, хотя лбы в испарине; через час самолёт унесёт их в Сургут или Ямбург с бутылкой «Московской» и с диском шлягеров, каковыми затуркают они сами себя до того, что, спустя сорок лет «Встреча с песней», буде она будет быть, проникновенно начнёт: «М-м-м… нефтяники из Сургута, товарищи Разудалов и Удалоев, просят, м-м-м… передать для них песню восьмидесятых годов Позвони-позвони, что напомнит им молодость и поездку в столицу, м-м-м… нашей Родины». И седые Удалов и Удалоев размажут скупые невольные слёзы. Скептик язвительно оттянул уголок рта и сошёл в свет подземного перехода. Куда поспешают малёванные красотки, занятые визгливым чириканьем? В бар спешат, где усядутся на вращающиеся седалища, если им повезёт, и, воткнув в пищеводы по винному шлангу, начнут себя тихо накачивать в предвкушении фирменных встреч. А всходя по ступеням на улицу Горького, Скептик взглядом упёрся в обутые с шиком ножки и пропустил иностранку годов двадцати, впечатляющую настолько, что, поглупев, он проследовал вслед за ней безотчётно. Только когда иностранка исчезла за дверью отеля, он образумился, покраснел, усмехнулся и притворился, будто ему не за нею. Малость спустя у театра Ермоловой ему встретился давший знакомец, выглядевший хлыщом и имевший доходное место, кой с хрюканьем потащил его в кафе «Марс», где, усевшись, надолго оптимистично захрюкал о чём-то.

– Да ничего, поживаю, – Скептик сказал наконец, догадавшись, что надобно что-то сказать. – И работаю там же.

– Ты хрюся? – подначил его Хлыщ подмигивая.

Не поняв, разве что по ужимкам и тону предположив деликатное, Скептик высказался отвлечённо: – Я огорчаюсь и радуюсь не тому, что другие. Видишь ли, для меня все повапленные гробы, редко-редко мелькнёт человек. Вслушайся: ведь все хрюкают!

Оглядев снисходительно столики по соседству, Хлыщ живо захрюкал о том, что действительно всё сплошь жалкие недоделки, а настоящих людей недостача, то есть у этого, например, ткань на брюках не та, а у той причесон не по фирме. Сам он – Хлыщ – гляньте-ка: туфли, носки соответственно, безупречный прикид, стиль ремня, воротник… нет, ты можешь назвать в нём какой-нибудь недотяг? Он перехрюкнулся с официантом; принесены были вина, последовали откровения вроде того, что тоска наступила страшенная, все визжат: вот друзья на работе, по внешности – фирма, а законтачишься в разговор – свиньи свиньями; у начальника выхлопатываешь отгул, а он, боров, отхрюкивается. Да хотя бы с женой посоветоваться – хрю да хрю в ответ. Скептик, облокотившись на стол, затыкал уши пальцами, чтоб не резало слух, сильно морщился; наконец, подскочив, оборвал:

– Хватит. Я, повторяю, далёк от людей. Мне их дрязги противны. Я подчиняюсь особым законам и не желаю мешаться, хрю, с… – Он умолк и, взглянув на Хлыща, побледнел. А потом, не прощаясь, выбежал из кафе.

В переулке валил густо снег. Скептик так поражён был случившимся, что забыл свой обычай поглядывать в окна и подвергать там увиденное скептическому анализу. Он захрюкал. Он хрюкает! Он такой же, как все! Усмехнись он с критическим превосходством, а его доводы прозвучат: хрю-хрю-хрю. Он стащил с себя шапку и участил шаги, чтобы ветер и непогода утишили пламя, коим он сделался. В сквере группа молоденьких хрюкачей перетаптывалась под музыку и выпивала. Скептик судорожно подавился слезами при мысли, что он – как они, никакого различия, ни на йоту наглядного приоритета. «Я тоже свинья, как они!» Вдруг старый тополь, каких в Москве уйма, сдвинулся с места и дал ему больно пинка. Дома Скептик свалил философские свои книги в мешок: Лейбница, Н. Кузанского, Франка, Бердяева, Бергсона и Пиррона, – начал читать детективы сквозь слёзы, подготовляя себя к незатейливому расхожему состоянию.

Он на работу пришёл раньше всех, проскользнул в свой отдел и уселся за стол. Прибежала Трещи Какпредписовна, журналистка, писавшая для правления общества тексты докладов и тексты отчётов. Прямо с порога она оживлённо расхрюкалась. Скептик приветствовал её вымученной улыбкой и жестом.

– Хрюйя! – отвечала она, одновременно спрашивая.

Он сделал вид, что не слышит.

– Хрюй! – И она перекинула на его стол пачку листов: это значило, что она написала и просит проверить, прежде чем отнести руководству. Навстречу большому событию, – прочитал он заглавие, далее следовало такое: «В преддвехрю знамехрю-хрю дахрю Великой Октябрьхрю нахрю хрюпринехрю хрюва…» – на протяжении сорока трёх страниц, исключая пассажи фактических данных. Вытерев выступивший на лбу пот, Скептик вымарал всю бессмыслицу. Журналистка, обидевшись, стёрла критический карандаш и пошла к кабинет завотделом. Скептик, услышав звонок телефона, взял трубку и кашлянул, так как боялся, что вместо «я слушаю» или «алло» скажет чушь.

– Хрёу-хрю-о?

– Хрю-хрю! – гневно выпалил он, швырнул трубку и сразу подумал, что если осознаёт, что притворился свиньёй, может и не притворяться. Опять телефон. Опознав тот же голос, он медленно произнёс фразу, которую повторял ежедневно: – Общество, адрес Звонкая, дом пятнадцать.

Вроде не хрюкает, но, возможно, ему только кажется.

Из кабинета раздался настойчивый визг Трещи Капредписавны. Скептика пригласили войти. Фукая, как обозлённый кабан, завотдела потряс пачкой листов и признался, что если сотрудники и в дальнейшем намерены предъявлять ему свинский бред, то последуют соответственные оргвыводы, после чего злополучный доклад ввергся в мусорную корзину. То есть, по правде, он, завотделом, считал, что высказывается определённо, на деле же только хрюкал.

– Хэ-хрю?! – начала журналистка, что значило: мало того, что терплю ваше свинское хрюканье и из пальца высасываю вам отчёты, вы, ко всему, возмущаетесь?! Увольняюсь и посмотрю, как отхрюкаетесь у начальства, боров вы этакий! – И она убежала в слезах.

Завотделом, сцепив пальцы и глядя в окно, деловито профукал, что, мол, хорошего отношения кое-кто не заслуживает, и, вместо того, чтоб отправить её в психдиспансер с её гадостной свиноманией, с ней возились; но вот дошло до того, что болезнь сказывается на итогах работы; вы не откажетесь подтвердить инцидент у начальства, куда я сейчас понесу эту свинскую компиляцию; вы же займитесь-таки крайне важным докладом, вот вам начало, какое бы ожидалось увидеть. Он указал на зачин одного из докладов предшествующих пятилеток; Скептик понял, что требуется.

Он вернулся за стол, положил чистый лист, вынул ручку и ознакомился с образцом: «В преддверии знаменательной даты и в свете постановлений последнего пленума общества наш отдел, вдохновлённый примерами, принял повышенные обязательства, активизировал и повысил… невиданный энтузиазм…» и т. д. и т. п. Усмехнувшись скептически, он прилежно списал первый слог, и второй, но, едва потянул черту к третьему, как она изогнулась и выписала окаянное «хрю». Его бросило в жар; лист был смят и откинут; он вытянул новый и начал стремительно – и опять получилось: « В преддвехрю знамехрю…» Он выскочил в коридор, зашагал мимо многих дверей, за которыми хрюкали и несли околесицу заражённые эпидемией люди, стучали машинки, трезвонили телефоны. Встретилась Активистка-Арина и завизжала о том, чтобы он написал что-нибудь «знахрю, призывхрю и вдохновляхрю, типа: повысихрю, активизихрю, улучшихрю…» – «Да, конехню, конехрю!» – хотел он сказать, но скептический склад ума ужаснулся уже выговариваемому. Он смолчал и нырнул в туалетную комнату, где умылся холодной водой и решил покурить. Пальцы, державшие сигарету, подрагивали. Заразился, но странно: осознаёт болезнь. Хлопнула дверь, тут как тут Балабол: ещё тычет свою сигаретку прикуривать, а уже хрюкает и подмигивает доверительно: дескать, что, загнала работёнка в сортир? хы, это терпихрю, а вот погоди, и сюда стол поставят, чтоб и нуждишку справлять, и строчить им бумаги; а я уже заколебался хреновину всякую им выдумывать, хрю, я им не конь, этот сбагрю доклад – и адью, хрю, уездили сивку! а на носу годовые отчёты; хрю, жизнь у нас – мертвецу позавидухрю, да? Ноги делать пора с этого сучьего общества, мягко сказать, хрю, пусть сами пишут; концовочку не подскажешь, чтоб, значит, влёт било: активизихю, посихрю, хы!.. Скептик выбежал на холодную улицу, чувствуя, что он сходит с ума. С ветром сыпался снег. У поворота автомобили, предотвращая занос, тормозили и сразу сигналили, так как на середине дороги на крышках канализации отогревались собаки коих обкаркивала со столба злая взъерошенная ворона. За деревянным забором плыл с гудом кран, верещали лебёдки, постукивали мастерки.

– Мать моя, ты раствор нам подашь? – кто-то ругался со строившегося дома. – Ивлев приехал ведь!

– Что ты мне: Ивлев. Пень он, твой Ивлев! – открикивался кто-то снизу. – Заказывали ему пять кузовов, а он – два привёз.

Скептик проследовал через ворота, приблизился к группе людей, попросил закурить, потому что забыл сигареты, спасаясь от Балабола, на раковине в туалетной комнате.

– Корреспондент, что ли? – спросил, кто открикивался.

– Нет. Тут рядом общество. Я оттуда, – затягиваясь, сообщил Скептик.

– А, хрюкачи! Знаю-знаю. Ну, сколько в обществе зарабатываешь?

– Сто семьдесят в месяц.

– Тю, Москва, ты больной, что ли?

– Я не врубился.

– Как сéмью содержишь?

– Я не женат.

– А то к нам давай, если, правда, не пьёшь. Через месяц платить буду двести, а там – по работе. Я здесь прораб. В людях нужда. Командировки у нас денежные бывают, на Север, на Дальний Восток. Интеллигент у нас есть, в каменщиках. Вот как ты раз пришёл посмотреть и остался. Что я болтать, говорит, буду почём зря. Вкалывает теперь дай боже.

– Не хрюкают здесь у вас?

– Времени нет. Станешь хрюкать, тебе кран бадью спустит на голову. Слово – дело, хрюкать опасно. – Прораб покривился и почесал висок. – После работы, конечно, бывает. У телевизора или газетку читаешь, а там хрюканье, ну, и сам… Мы писали, запрашивали, что, мол, такое творится, а нам объяснительная директива с этими самыми хрюероглифами. Сам Ухерин – слыхал? – приезжал к нам проветривать нам мозги. Эпидемия с запада, говорит, говорит, а потом и давай как обычно: в преддвехрю знамехрю… А, вон Ивлев. Сейчас я его! – И Прораб убежал.

Скептик понаблюдал, как высоко на стене каменщики кладут кирпичи, и направился к зданию общества.