Тишина покоем не бывает

Деревенские звуки рождали мелодию природы, исходящую от земли, реки и солнца, где подпевалами служили петухи, коровы, гуси… Деревья, облака сгущали краски звуков. Ущербный гомон города был здесь неуместен.

Вечерело. Гриша приобнял сына.

– Пойдем, Шурка, тишину послушаем на речке. Заодно проверим закидушки.

– А как это, папа, тишину слушать? Она ведь молчит, значит, ее не слышно.

Григорий задумался: «Малец прав. Как ее услышишь, звуков нет, а слушаешь. Забавно».

Отец с сыном вышли из калитки и неспешно направились к реке. Шаткая земля прибоя раскачивала тело рыбака годами, отработав валкую походку. Знамо дело, издали заметен по походке.

По дороге отец продолжил разговор.

– Тишину послушать – это когда все кругом молчит и думать не мешает. Думать ни о чем и сразу обо всем. Мыслей много прибегает, все роятся, словно пчелы, мельтешат, торопятся куда-то, но среди них есть главные, они, как правило, приходят в тишине. Мысли главные запомнить надо и не упускать. А то получится, напрасно ты сидел и слушал. Подрастешь, и тишина, если будешь ее внимательно слушать, много мудрого, неспешного подскажет.

– Значит, она думать помогает.

– Конечно. Тишина при этом разная бывает. Каждый слушает свою. Для меня наверно, самая настоящая – это та, которую услышишь только на рыбалке. Удочку закинешь. Сядешь. Смотришь на поплавок и молчишь. Вроде как ждешь поклевку, а на самом деле слушаешь тишину и думаешь. Да так задумаешься, что и про удочку забудешь. А потом очнешься – рыба встрепенет тебя поклевкой или, птаха, подлетев, разгонит думы, сменит тему. Здесь на берегу, на речке, так бывает. А вот в море – там совсем другое. Там тебя как будто куполом накроет, а кругом вода, гладкое безмолвие. Тишина, как на дне высохшего колодца, когда сидишь с закрытыми глазами. Некому вспугнуть её. Настоящая тишина к тебе придет с годами, а сейчас ты слишком шустрый для нее.

– А какая она еще бывает?

– Ну, наверно, горя и несчастья. Все шумят вокруг тебя, а ты не слышишь.

– А какая тишина у гор?

– У гор величественная и заоблачная. Как будто кто-то улетел и не вернулся.

– А лесная?

– В лесу она завораживает. Ты все время ждешь кого-то: не то зверушку, не то сказку.

– А в пустыне?

– Тишина пустыни смертоносна. Выжигает мысли солнцем, прячется за горизонт.

– А на кладбище?

– Жуткая и скорбная, однако.

– Ну а в небесах?

– Ангельская.

– А в брюхе у тайменя?

– Я даже не знаю. Спросить у мышки надо. Он её живьем глотает часто.

– А ночная?

– Ой, в ночи бывает всякая. Все зависит от настроения, ситуации и места, где она тебя застала. Самая красивая, наверно, у реки.

– А мы сейчас какую тишину будем слушать?

– Я так думаю, неспешную. Но для этого сначала нужно проверить снасть.

За разговором они пришли к тому месту, где были расставлены закидушки. Они были заброшены прямо с берега. Отец с сыном проверяли их не торопясь, подсаживали червяка, если это требовалось, и закидывали обратно в речку. Осень, начинало подмораживать. Закидушки стояли на налима, поэтому их наживляли на ночь. Днем, если на крючках оставались черви, могла клюнуть и другая рыба, если размер попавшейся рыбешки устраивал как живец, то тогда её насаживали на крючок понадежней и забрасывали уже в расчете поймать на живца хищную рыбу. И вот на одной из закидушек, где стоял живец, забрыкалась хорошая рыбешка. Гриша вытащил на берег таймешонка. Санька подлетел быстрее пули. Интересно. Снял его с крючка.

– Молоденький еще. Отпустим?

– Ну конечно. Посмотри на жировик.

– Батя, его нет. Ведь это Меченый.

– Да, опять судьба свела нас.

Они сняли рыбу с крючка и опустили в речку, приласкали, гладя её прямо в воде. Поговорили с ней немного, таймешонок слушал. Меченый узнал знакомый запах рук, поэтому он не боялся и не спешил сбежать подальше. Он понял, что опять он на свободе, и что его отметина спасла. Наговорившись вдоволь, подтолкнули, и он поплыл куда-то восвояси.

Гриша, когда ловил рыбу, почти всегда разговаривал с пойманной рыбой. Это происходило и в те моменты, когда он был на рыбалке один, и в те, когда был с друзьями или со своей ребятней.

Он зачастую ставил в тупик или давал размахнуться фантазии собеседника таким вопросом:

– А вот представь. Что эта рыба, которую ты сейчас вытащил из ее родной стихии, думает про тебя?

При этом взрослые крутили ус, застряв в каком-то непонятном замешательстве. А детвору уносило фантазией, как крылом паруса, загадочно и хлебосольно, словом. Про рыбу говорили краше соловья и все, что хочешь.

Солнце уже начинало прятаться за горизонт. Вечерние лучи играли бликами на воде, разбрасывая золотые монетки веером, весело и задорно они подпрыгивали, становились на ребро, и снова падали. Вместо перезвона по воде катился шелест.

– Да. Веселая тишина. И вроде звуки есть, и в тоже время тихо. Батя, она такая ласковая, как песенка на сон грядущий.

О чем говорит тишина? Наверное, каждому о своем. Даже одному и тому же человеку в одном и том же месте в разное время говорит о разном. И каждый раз что-то свое. Она, как сон, не повторяется. От настроения зависит и от дум.

Отец и сын сидели на берегу реки и слушали. Каждый слышал что-то свое. Отец что-то свое взрослое. Сын – что-то свое детское. Наверное, мечтали каждый о своем. Фоном тишине журчала речка, ветерок шуршал листвой. Они даже не заметили, как в их тишину вплетался соловей своим напевом. Окутал звезды, лес и реку трелью. Всё в восхищении притихло, превратилось в слух, на целый мир его лишь песня.

Уходя, они попрощались с рекой ласковым словом. Этот ритуал разговора с водой повторялся каждый день, и река понимала это слово. Река не делит звуки на языки и наречия, ей не нужен переводчик, она как полиглот понимает простое ласковое слово. А у воды есть память, ее структура изменяется в зависимости от тех слов, что ей говорят.

Нечисть прилетевшая из ада

Тишину слизнуло гомоном оравы неуемных гадких птиц – бакланов. Черный хоровод из птиц слетался к перекату. Жесткие глаза трагедии смотрели на тайменя: прожорливые птицы ринулись на рыбу, плывущую по перекату. Таймень был крупноват для них, их глоткам не осилить крупной рыбы. Не в силах проглотить, они его клевали со всех сторон в бока и в голову, норовя попасть в глаза. Таймень изворачивался, как мог. Птицам не удавалось пробить крепкую шкуру рыбы, они только больно и противно щипали за бока, иной раз до крови. Таймень мотал головой, пряча глаза от острых крючковатых клювов. Кровожадные птицы, видя, что рыбе некуда скрыться на каменистом перекате, накинулись на него с удвоенным рвением. Ажиотаж, устроенный ими, привлекал новых разбойников, они слетались к перекату, готовые устроить кровавый пир несчастья.

Таймень увернулся и схватил одну из птиц, в его пасть попали лапы и часть хвоста. Птица от испуга стала биться, размахивая крыльями под водой, пытаясь вырваться из пасти. Несколько перьев из хвоста были вырваны и поплыли по течению. Вид перьев, плывущих по перекату, и всплески крыльев собрата насторожили стаю злобных птиц. Напор атаки приутих немного. Но черная ватага крылатых гадов не собиралась отступать. Криком, трескучими противными голосами оглашалось все пространство над рекой, призывая к себе подмогу со всей округи. Таймень увидел, как несметными стаями бакланы взвились над рекой, собираясь в черную огромную тучу, пугающую солнце. Небо и вода бурлили черным заревом ненастья всех богов, какие были в этом мире. Мрак от птиц стал густым и вязким, он разрастался в районе переката быстро и стремительно, как рой из диких пчёл. Количество всплесков от падающих в воду птиц увеличилось, вода кипела как в котле Гингемы. Таймень отбивался от атак, размахивая живым бакланом, которого продолжал сжимать зубами, словно тряпку.

– Ну все, конец, – подумал таймень, – от такой оравы не отобьёшься. Обложили гады. – С каждой минутой эта мысль душила его всё сильнее. Он никак не мог найти выход. – Неужели всё, погиб? Где спасение? Если плыть под берег, там не укроешься – настигнут. Плыть на стремнину далеко, можно не успеть, глаза достанут, а там и насмерть заклюют. Да и большой поток воды им не помеха. Где же выход?

Спасение пришло неожиданно. Оно действительно пришло ногами – это был рыбак. Рыбак услышал и увидел стаю ненавистных ему птиц, устроивших Бедлам на перекате, и понял, что они не зря устроили там свару, значит, с кем-то справиться не могут. Он ненавидел этих прожорливых птиц устроивших нашествие на реку, они опустошили реку, как избу метла от пыли. Несметное скопление бакланов, не знающих естественных врагов, сжирающих всю рыбу без остатка, пугало, заставляло думать о безжизненной пустыне. Рыбак пошел на выручку бедняге. Подойдя к урезу воды на перекате, он увидел тень в воде большой красивой рыбы, ярко-алый хвост мелькал на мелководье.

– Таймень, – смекнул рыбак, – и надо выручать его.

В его руках был спиннинг, блесна была на леске, тяжёлая блесна, готовая лететь на середину речки, она предназначалась ловле тайменя. Он размахнулся и метнул её в кружащую над рыбой стаю. Птицы расступились, блесна со свистом проскочила мимо. Он подмотал блесну катушкой и снова бросил. Птицы расступались в стороны, но не улетали, настырно снова приближались к перекату. Рыбак бросал блесну снова и снова, и поражался ловкости бакланов, они задерживали свой полет, расставив крылья, и пропускали перед собой летящую блесну. Такого он не ожидал от этой птицы, такие трюки были у ворон в ходу. Но натиск птиц немного поутих, им приходилось отвлекаться от добычи. От усилий рыбака дерзких гадов стало меньше, напор атак ослаб. Баклан, зажатый в пасти у тайменя, трепыхался тише. Он послужил защитой от врага, прикрыл его, как щит. Но мешкать все равно нельзя, каждая секунда может стать несчастьем. Черная туча, как сгусток зла, с невероятным гомоном нависла над тайменем, прижимая его к камням переката, не позволяла двигаться, набрасывалась, пытаясь растерзать, ударить прямо в глаз. Кое-где уже кровило тело.

Броски блесны спасали рыбу, рыбак старался отогнать несчастье. Что за ирония судьбы? То от чего он уходил, спасаясь. То, чем его всегда пытались отловить – блесна – теперь спасала. И сам рыбак теперь вдруг превратился в друга и спасителя. Рыбак кричал ему и даже умолял, наверно: «Плыви ко мне. Сюда давай, под берег. Я спасу!»

Теперь таймень знал, что ему делать. Он поплыл под берег, прямо к рыбаку. Птицы боялись рыбака и не подлетали близко к берегу. Таймень швырнул полудохлого баклана в стаю, а сам сделал рывок невероятной мощи к рыбаку, туда, где тень от рыбака мелькала на воде. Хоть в руки отдавайся рыбаку, ныряя в котелок с ухою. Но сейчас рыбак – спасение.

Заметив, что рыба догадалась, где спасенье, и плывет к нему, рыбак стал энергичней разгонять ватагу гадких птиц. Он уговаривал тайменя, чтобы тот быстрее плыл к нему.

Стая продолжала наседать в отместку за собрата, который чуть шевеля лапами и разевая рот, глотая воздух, плыл, чуть дыша, по перекату. Теперь тайменю отбиваться было нечем, он выплюнул свой щит-баклана, сбегая от побоища, что было необычно для него. По иронии судьбы таймень плыл к другому своему врагу, плыл к человеку. Но по-другому не поступишь, это шанс спастись. Рыбак старался, глаза ему залило потом, пальцы об катушку сбило до крови. Блесна сверкала в воздухе и разгоняла птиц, противных гадов становилось меньше.

– Что за рыбак, молодчик, добрый, справедливый, – таймень был щедр на похвалу.

Несметная бакланья стая, настоящая орда, почуяв, что таймень уходит, сгущалась возле берега, стараясь без разгона падать в воду. Она кружила, бесновалась уже под берегом, готовясь напасть хором, обрушиться всей тучей, разом смести тайменя вместе с рыбаком.

Защитник не терялся, яростно, остервенело кидал блестящую тяжёлую железку, метя в птицу. Бакланы уворачивались, это затрудняло нападение на рыбу. Таймень почти прижался к берегу, ослаб. Рыбак не растерялся, он стал кричать на птиц и мотать блесной по кругу над головой и над водой, там, где стояла рыба.

– Ну! Ну! Беситесь напоследок, посмотрим, чья возьмет. Поганцы. Нечисть чёрная. Похуже воронья проклятое отродье. Я вам сейчас устрою праздник для желудка. Хлебнете у меня.

Стая набрала для разгона высоту, скучилась так, что небу места было мало, и кубарем катилась вниз к воде, за рыбой. Оглушая криком, свистом крыльев, чёрное облако приближалось к рыбаку и рыбе, ставшими одной командой. Рыбак, не останавливаясь, раскручивал блесну на толстой леске, хлыст удилища из черёмухи был ему подспорьем в этом деле. Тяжёлая блесна с гуденьем разрезала воздух, создавая зону, в которой птице было сложно нападать на рыбу. Но несметная орава все сгущалась, прижимаясь к берегу. Она кружила, бесновалась над водой и рыбой, готовилась обрушиться всем скопом смерти и смести разом непокорного тайменя вместе с рыбаком-защитником. И когда стая набрала для разгона высоту и ринулась вниз, оглушая шумом, словно громом, рыбак расставил шире ноги и прицелился блесной.

– Ну, гады! Не промажу! – выдохнул он из себя.

Он размахнулся что было силы, ощутив на тонком хлыстике удилища нарастающую инерцию блесны, и кинул ввысь в водоворот из тел. Черные лохмотья страха разлетелись, пропуская молнию сверкающей блесны. Вспышка от блесны резанула стаю, птицы разлетелись в стороны, они опять успели увернуться. Блесна на излете шлепнулась в воду.

– Ну, давай скорей, еще, еще давай. Мотай быстрее леску. – Рыбак с остервенением наматывал на катушку леску, окровавленные пальцы скользили, отчего он их сжимал сильнее. Сколько раз он кинул в птиц блесной, со счета давно сбился. – Всё мимо. Верткие заразы.

Рыбак был один, а гадкой неуёмной птицы гвардия без счета и конца. Шапка свалилась с головы, он чуть не затоптал её в порыве битвы. Глаза его налились злобой и метали искры способные разжечь костер из толстых веток. Рыбе доставалось жутко, некуда укрыться. Бакланы с дикой и свирепой силой нападали и клевали крючковатым, острым клювом тело рыбы, стараясь всякий раз попасть в глаза. Вода вокруг бурлила страстью тел и крыльев. Черная напасть не собиралась отступать, призывая мерзкий смрад голодных птиц со всей округи. Смерч из птиц взвивался над рекой столбом как улей, растревоженный медведем. Закручиваясь вихрем, туча птиц разрасталась и густела мраком, а потом опять стала быстро приближаться, ринувшись в последнюю атаку напролом, лавиной.

Рыбак размахнулся что было силы и метнул блесну в самую середину этого мерзкого скопища черной напасти. Искрящаяся на солнце тяжёлая блесна, словно стрела, пронзила тучу, разделив её на части, рассекла её, как острый меч, и ударила в грудь одной из птиц. Облако из перьев разлетелось в стороны, пух полетел, как из подушки. Птица кубарем упала в воду. Баклан упал на воду рядом с рыбой, та её куснула, схватив за шею. Острые клыки и злой рывок оторвали голову у птицы. Тело и голова поплыли отделившись. Вода на перекате разносила кровь и перья.

Стая осознала, что побита, не достать тайменя, и спасалась, разлетаясь дальше по реке. Рыбак был победителем, он кричал ей вслед проклятья, радовался жизни, как мальчишка. Тот, кто охотился за рыбой, стал неожиданно её защитником. Рыбак не стремился к тому, чтобы поймать и съесть рыбу, он её спасал. И спасал удачно, самоотверженно, с какой-то дикой страстью, не похожей на азарт рыболова.

Рыба стояла всего в двух метрах от него, была измотана, изранена и еле шевелила плавниками. Рыбак расчувствовался, он был готов подойти к рыбе и пожалеть её как домашнего кота. Таймень дышал порывисто, часто раздувая жабры. Сердце ещё не остыло после драки и билось, как у борзой собаки после гонки. Несколько перьев застряло на клыках, но он этого даже не замечал. Его ошеломила та развязка, о которой он даже не мечтал. Он был готов смириться с участью, погибнуть, но враг-рыбак пришел на помощь, это было неожиданно, ласкало душу.

– Как поблагодарить его, как выразить признанье? Попасться на крючок? А вдруг как не отпустит с поцелуем и съесть захочет? Вдруг он не тот любитель нежности и благородства страсти? Тогда в чём жизни смысл, зачем спасался? Чем осчастливить рыбака? – гадал таймень.

Таймень подплыл к ногам рыбака поближе и, высунув голову из воды, протянул застрявшие в зубах перья. Пусть будут сувениром схватки и спасенья.

Рыбак, хлюпая ногами по воде, подошел к благодарной рыбе, взял перья и, опустив в воду руки, стал гладить рыбу, провел по тому месту, где жировой плавник и понял – это Меченый. Опять судьба свела его с тайменем. И рыба, вдруг учуяв знакомый запах, поняла, что встреча не случайна – это Гриша.

– Спасибо, друг. Не дал в обиду. Выручил. Помог. Судьба не разлучает нас. Опять ты спас меня. – Таймень вилял хвостом, ну прямо как щеночек. Жабры раздувал. Клыки показывал, как будто улыбался.

– Да, бедолага, мы опять с тобою повстречались. Как я услышал зов твой о подмоге, не пойму? Но всё-таки услышал и пришел. Мы как-то слышим ведь друг друга, а как не знаю. Но я всегда готов на выручку прийти. Ты только позови. Ты можешь даже не кричать, возьми, подумай, я услышу. – Рыбак рукой ласкал тайменя, а тот был рад по своему, как рыба, благодарен.

Рыбак ощупал раны на теле рыбы, поболтал немного, был рад, конечно, встрече с другом. Наговорившись вдоволь с рыбой, он подтолкнул его легонько, и тот поплыл на стрежень.

Рыбак сел на пенёк, к сосне приставил спиннинг. Смотрел на снасть и думал: «Зачем мне спиннинг? Конечно же, не для разбоя, а для защиты. Но так ли это? Вот в чём вопрос».

Страсти этой битвы, воздушной свалки и спасенья рыбы ещё не покинули его. Он ещё переживал вибрацию на нервных струнах. Птичий гвалт всё удалялся, туча злобы уплывала черным мраком, унося с собой и смрад, и копоть Ада.

– Бедная река! Как достается ей от этих тварей.