В свои двадцать с небольшим лет я был, как сказали бы американцы, Мистер Сраный Ревнивец. Поскольку я внутренне порицал своё страстное желание иметь связи со многими женщинами, то и Карине запрещал игры в полиаморность. Она уже устраивала для меня секс втроём, причём третьим партнёром стала девушка из круга наших знакомых. Но я тогда не оценил столь приятное времяпровождение, чувствуя в нём подвох и женскую проверку. Надо признать, что Карина равно вожделела мужчин и женщин, а потому я частенько заставал её целующейся с подругами. За все свои эротические проделки она платила мне весёлым настроением и бурным сексом в любое время дня и ночи. Мне было легко с ней, я всё ей прощал, понимая при этом, что не справляюсь с её мощным темпераментом. Думаю, доживи наши отношения до сего прекрасного дня, я бы сам предложил Карине свободную форму любви. Но в реальной жизни, как выразился антисоветский классик, всё происходит медленно и неправильно, чтобы мы не возгордились и всегда были чуточку растерянными.

Один из возбуждённых дагестанцев подошёл к нашему столику и сказал Карине, что она самая красивая девушка этой дискотеки. Конечно же, Карина была не столько самой красивой, сколько самой раскрепощённой и сексуальной. Но моего мнения в тот момент никто не спрашивал. Дагестанец, представившийся Рустамом, опустился перед моей спутницей на одно колено и предложил потанцевать с ним. Карину воспламенил этот непринуждённый кавказский жест, а меня, само собой, обеспокоил. Я сказал дагестанцу, что моя девушка не пойдёт танцевать с незнакомым мужчиной, который подтирает коленями пол. Карина прикусила верхнюю губу, а дагестанец ответил, что-то вроде «пусть красавица сама решает с кем танцевать». Моё тело сжалось и разогрелось, как будто ему нужно было прыгнуть в прорубь с ледяной водой. Я подцепил вилкой оливку и швырнул ей в горделивого Рустама. От неожиданности он широко раскрыл глаза, а его спутники встали со своих мест. Карина ойкнула, а я подцепил с тарелки ещё одну оливку и снова кинул её в сторону соперника. На этот раз оливка ударилась в белую рубашку напыщенного дагестанца, оставив на ней жирное пятно. Кавказцы всё не решались броситься на меня, пока я не сказал Карине, что нам нужно возвращаться в отель, схватил её за руку и быстро потащил сквозь толпу к выходу. Дагестанцы, не сговариваясь, двинулись за нами, как стая волков или одичавших собак. Рядом с клубом стояло несколько такси, и мы с Кариной подбежали к ближайшему. Водитель посмотрел на нас с подозрением, но всё же разблокировал дверцы. Тут я ощутил мощный удар в спину и упал на кузов чёрного фольксвагена…

Я бежал по главной улице Бурмакино под тихо падавшим снегом, который засыпал лавки, деревья, фонари, окурки, собачий помёт и следы Карины. Бродивший во мне пьяный дух, превращавший всё происходящее в весёлую сказку, постепенно испарился. Мне сделалось страшно. Со всех сторон давила снежная темнота. В детстве мне казалось, что я люблю русскую зиму, но когда я оказался с ней один на один, вдали от родителей и старых друзей, холод и снег больше не очаровывали меня. Напротив, теперь они казались мне ещё одним бесчеловечным свойством природы.

Карины нигде не было, а на мои звонки она упорно не отвечала. Пробежав до конца улицы, я встал под фонарём, задрал голову вверх и закричал в тёмную высоту, с которой, как из гигантского решета, сыпались снежные хлопья. На несколько минут меня охватило отчаяние, а потом я позвонил хозяину дачи и сказал, что Карина пропала. Сначала он ответил, чтобы я кидал «эту дуру нахрен» и возвращался в тусовку, но потом осознал степень моего беспокойства и начал собирать людей. С песнями и пьяным гиканьем компания, включая Карину, через полчаса встретила меня на середине центральной улицы. Им всем было весело и беззаботно, а я стоял запорошенный снегом, почти трезвый и тотально одинокий. Карина посмотрела на меня с вызовом, а хозяин дачи объявил, что у него в Бурмакино есть знакомый самогонщик, у которого всегда имеется запас. Тусовка заметно воодушевилась и была готова идти хоть к самогонщику, хоть к Папе Римскому, лишь бы не ложиться спать и не мучиться с утра похмельем. Я не хотел идти со всеми к самогонщику, но студентка второго курса психфака Алёна Грушина так строила мне глазки, так просила присоединиться к тусовке, что я не устоял. Карина увидела мою реакцию на Алёну и незаметно показала мне язык. Она любила применить этот детский жест, когда хотела показать своё крайнее неудовольствие моим поведением.

Мы двинулись на окраину посёлка, встречая по пути сельскую молодёжь, смотревшую на нас с подозрением и вызовом. Даже в пьяном виде нам хватало ума не вступать с местными в конфликт. Возле подъезда серой двухэтажки хозяин дачи позвонил самогонщику Михаилу, который довольно быстро вышел к нам с двухлитровой банкой то ли самогонки, то ли разбавленного спирта. Хозяин дачи старался разговаривать с самогонщиком на мужицком языке, чтобы показать нам свою взрослость и опытность. Он говорил словечки типа «зимогоры», «братва», «кирнуть», ругнулся матом, но в целом выглядел неубедительно. Самогонщик слегка стушевался от такого панибратства и поспешил уйти сразу же, как только получил свои деньги. Тусовка сразу же выхватила трёхлитровый «пузырь» из рук хозяина дачи. Алкоголь пошёл по кругу. Каждый, кто хотел и мог, отпивал прямо из банки, закусывая падающим снегом или занюхивая рукавом сивушный привкус. Карина тоже отпила из банки, а потом долго не могла откашляться. Алёна Грушина, сделав маленький глоток самогона, припала носом к моей шевелюре и сказала, что я приятно пахну. Я спонтанно обнял её за талию и поцеловал в щёку, а она трогательно засмеялась, блеснув во тьме бирюзовыми глазами. Теперь Карина шла рядом с хозяином дачи и что-то весело обсуждала с ним. Я злился и скрежетал зубами, но внешне своей ревности не проявлял. Время подходило к пятому часу утра. Когда тусовка вернулась на дачу, то многие сразу же завалились спать где придётся, и лишь три человека, включая Карину, продолжили посиделки под гитару с хозяином дачи, который делал вид что обожает самогон, но на деле едва смачивал им губы…

Я ждал второго удара, но он так и не последовал. Сзади слышались тревожные голоса дагестанцев и чей-то спокойный низкий голос, который настоятельно призывал сынов Кавказа не делать глупостей. Я обернулся и увидел огромного мужчину, одетого в льняную рубашку и широкие джинсы. Он стоял метрах в пятидесяти от меня и походил на медведя, который вышел на поднявшийся в лесу шум. Гигант спокойно смотрел по сторонам, а дагестанцы, словно их кто-то заколдовал, замерли на месте и внимательно слушали, что он говорит. А говорил он о том, что четырём не годится нападать на одного, что приставать к девушке на глазах у её парня плохо, что Сочи город для отдыха, а не для разборок. Дагестанцы молчали, хорошо понимая, что им нечего сказать этому авторитету, которого они, как видно, давно знали.

В стороне от нашего с Кариной спасителя стояла миниатюрная женщина с каштановыми волосами, собранными сзади в тугой хвост, смугловатой кожей, глазами цвета утреннего неба, выразительными губами и пальцами, одетыми в перстни разной величины. Это была женщина гиганта, державшаяся спокойно и внимательно наблюдавшая за происходящим. На её молодом лице лежала тень пережитого горя и печать тайного знания. Она посмотрела на меня так, что я не выдержал и опустил голову вниз, покорённый её внутренней силой. Карина, которая успела сесть в салон такси, дёрнула меня за рукав и сказала, чтобы я тоже садился, поскольку таксист включил счётчик. Я хотел поблагодарить гиганта за помощь, но именно в этот момент он развернулся и пошёл со своей женщиной в клуб. Дагестанцы курили и смотрели в нашу сторону наполненными злобой глазами. Унижение давалось им, как и всяким горцам, тяжело. Едва я хлопнул дверью, таксист рванул с места, как гонщик Формулы-1, решивший непременно выиграть гран-при. Всю дорогу до отеля Карина ругала «долбаных кавказцев», которые совсем распоясались тут, на юге России. Меня она тоже ругала, но куда меньше и ласковее. Я поцеловал её в висок и прижал к себе. Несмотря на всё случившееся, я чувствовал, что удача на моей стороне и понемногу успокаивался.

После происшествия с кавказцами мы с Кариной проспали часов двенадцать, а когда проснулись, то не поверили, что всё это с нами произошло. Кстати, таксист, который забрал нас из клуба, показался Карине натуральным маньяком, что ещё больше раскачало её психику. Мы вместе приняли ванну и вышли, завёрнутые в полотенца, на балкон. Южный день был в самом разгаре. Слышался шум моря и детские голоса. Небо напоминало голубой монитор, замерший в режиме ожидания запуска программы. Карина сидела на белом пластиковом стуле и медленно курила, красиво щуря левый глаз, как пират или водитель-дальнобойщик. Она умела быть автономной и независимой в любом обществе, всегда вела себя естественно и любила высказаться напрямую так, чтобы никто не обиделся. Я протянул руку и ущипнул Карину за пухленькую щёчку. Она улыбнулась и продолжала курить. Затем я спросил её, зачем она так часто флиртует с мужчинами, и она ответила, что это получается само собой, без усилий. Потом она сказала, что я тоже люблю пофлиртовать, и я согласился. Никогда раньше мы не говорили на тему отношений так откровенно. Карина не любила рассказывать о своих чувствах, а я рассказывал о своих в шутливой манере, как будто всё это относилось к другому человеку и не имело особого значения. Такое поверхностное отношение к своему и чужому внутреннему миру не раз создавало мне проблемы. И хоть я умел достаточно быстро всё поправить, оставалось неприятное послевкусие, которое могло преследовать меня в течение месяцев.

На пляж в этот день мы пришли только к вечеру. Возле воды уже собрались любители вечернего загара. Ничего вокруг себя не видя, они терпеливо отбывали время под мягкими солнцем. Мы с Кариной сели подальше от скопления сонных тел и закурили. Оба чувствовали усталость от случившегося разговора без масок, оба думали о предстоящих изменах, оба подсознательно готовились к расставанию. Из табачной задумчивости меня выдернула рука Карины, которая тормошила моё колено. Я повернул голову и увидел наших спасителей – гиганта и его женщину. Он стоял на большом волнорезе в лучах заходящего солнца и был подобен древнему мегалиту. А она, миниатюрная, плотная, золотоволосая, как будто подпирала его среди океана испытаний. Его рука легла ей на плечо, и они слились в единое целое, незаметно став частью окружающей природы. Мы с Кариной переглянулись, не скрывая детского восхищения увиденным…

Немного понаблюдав за хозяином дачи и его пьяными приспешниками, продолжавшими орать под расстроенную гитару, я пошёл ополоснуть лицо в ванную комнату. Но ванная (кто бы сомневался!) была уже кем-то занята. Я постучал пару раз по белой с жёлтыми пятнами двери, но мне никто не ответил, и я решил просто обтереть лицо снегом. Однако именно в этот момент дверь ванной немного приоткрылась, и я увидел улыбающееся и слегка уставшее лицо Алёны Грушиной. Она поманила меня пальцем, и я без предубеждения зашёл к ней. Продолжая молчать, она обхватила мои плечи и подставила губы для поцелуя. На несколько секунд я замер, как будто обдумывая, как лучше её поцеловать, а затем высунул язык и провёл им по тёмно-розовым губам Алёны. Она вздрогнула и открыла удивлённые глаза, а через мгновение сама высунула язык, предлагая мне продолжить начатую игру. Как два моллюска, на время выбравшиеся из своих влажных раковин, наши языки не без удовольствия сплелись друг с другом. Я щёлкнул шпингалетом на двери ванной комнаты. Кто-то глухо постучался и выругался, но мы уже не могли остановиться. Я начал раздевать Алёну, но она воспротивилась, сказав, что мы сделаем это позже, в общежитии, у неё в комнате, на выходных, когда все девочки разъедутся. Возбуждённый столь заманчивой перспективой наших с Алёной отношений я стал гладить, массировать и целовать её тело через одежду. Этому она не противилась, и даже сама подставляла к моим губам свои довольно крупные груди, красота которых бесстыдно просвечивал через футболку и полупрозрачный бюстгальтер.

Вдоволь поласкав друг друга, мы незаметно покинули ванную комнату. Сначала в прихожую вышел я, сделав вид, что здорово проблевался и хочу пить, а минут через десять мой маневр повторила Алёна. На кухне сидели двое – хозяин дачи и тот обиженный стриптизом парень, Дима Тугин, которого еле увели с балкона. На гитаре уже никто не играл. Оба пребывали в той тяжёлой русской задумчивости, которая через мгновение могла перерасти в убийственную драку или в оголтелое братание. Оба медленно курили, поднося к губам сигареты дрожащими от пьянства руками. Оба походили на вымотанных долгим боем боксёров, ожидающих, кто упадёт первым. Их языки говорили слова, которые они не понимали, а если и понимали, то сразу же забывали понятое. Я подошёл к ним и спросил, собираются ли они спать. Хозяин дачи посмотрел на меня усталыми глазами и промямлил, что будет спать прямо тут, на кухне. Дима Тугин тоже захотел спать на кухонном полу и попросил меня, как самого трезвого, снять с вешалки его синтепоновую куртку. Я кинул ему куртку, и он свернулся калачиком возле кухонного стола. Хозяин дачи презрительно усмехнулся и сказал, что никто не может его пересидеть за бутылкой водки. После этого он, сильно раскачиваясь из стороны в сторону, как ель во время урагана, проследовал в туалет и долго-долго блевал в унитаз. Я сделал себе чая, а потом улёгся на полу зальной комнаты, рядом с Алёной Грушиной, которая, впрочем, уже крепко спала.

Разбудил меня часов в семь утра какой-то знакомый шум. Я перевернулся на спину и с трудом открыл набрякшие веки. Слышались всхлипы, шлепки, ритмичный скрип мебели. Быстро поняв в чём дело, я поднялся на ноги и тихо, не задевая спящих, вышел из зальной комнаты на рысьих лапах. Звуки секса раздавались где-то совсем рядом. Я приоткрыл дверь спальной, но там люди просто валялись на полу и неразобранной кровати. Тогда я подошёл к двери комнаты, где, должно быть, проводил время на летних каникулах хозяин дачи, и тихо взялся за металлическую ручку. Увиденное не столько удивило, сколько парализовало меня. На полутораспальной кровати с высокими деревянными спинками совершали старый как мир акт два тела разного окраса и величины. Первое, стоявшее на коленях, упёршись головой в стену, было коротким, плотным и слегка смугловатым. Второе, напротив, было длинным и белым, как молоко, с прыщами на спине и ягодицах. Первое тело сотрясалось и стонало под ритмичным физическим воздействием второго тела. Второе тело крепко держало первое за волосы и усердно раскачивало бёдрами вперёд-назад, как маятник на батарейке. Первое тело наслаждалось процессом, а второе явно спешило довести первое до известного пика. К моему глубокому огорчению, первое тело принадлежало Карине, а второе – хозяину дачи. Понаблюдав за сношающимися несколько секунд, я тихо прикрыл дверь и почти на цыпочках вышел на балкон, вновь ловко огибая спящих. Курить почему-то не хотелось, и я принялся задумчиво жевать снег.

Солнце было скрыто от мира плотной холодной пеленой. Мысли менялись в голове с такой скоростью, что я просто не успевал подумать над ними как следует. Было тяжело и легко, беспросветно и весело, обыденно и странно… Своим поступком Карина освободила меня от любых обязательств и ложных надежд. Я пребывал в болезненной эйфории от того, что уже ничего нельзя изменить, что я никогда не забуду увиденное, как не забывает ребёнок первичную родительскую сцену. Это первое в жизни столкновение с женской изменой состарило моё сознание сразу на несколько лет. Стук сердца чувствовался во всём теле.

Я жевал снег и сожалел о том, что только целовался с Грушиной, что не вставил ей, как хозяин дачи вставил Карине. Пробудившийся во мне молодой оскорблённый самец жаждал мщения. Мне хотелось отомстить всем, собравшимся на этой даче. Моё потемневшее сознание обвиняло их в случившейся измене не меньше, чем похотливость Карины и наглость хозяина дачи. Я вернулся за трубкой, плотно набил её табаком и вновь вышел на балкон. Теперь из-за холодной облачной пелены показалось солнце. Я затянулся крепким табаком, еле сдержав приступ кашля. Нужно было успокоиться и подумать, нужно было дать понять этим голубкам, что я всё знаю, но не собираюсь пачкать о них руки, тратить на них время и нервы. Пусть они увидят, что я умею держать себя в руках даже после такого удара в спину…