А потом папа на гнедой кляче привез столб, вкопал рядом с домом. Электрик с помощью «кошек» забрался на столб, прикрутил к фарфоровым чашечкам провода. Вечером под низким потолком загорелась лампочка – яркая, веселая. А еще через несколько дней папа привез радиолу. Ее поставили на старый дубовый сундук, в котором хранили пересыпанную нафталином зимнюю одежду. Радиола пахла лаком. Когда папа включил ее на полную мощность, воробьи выпорхнули из-под стрехи и рванули в сторону пруда.

Кент часами вращал ручку настройки, заворожено смотрел на дрожащий зеленый индикатор, слушал голоса, пробивавшиеся сквозь атмосферный треск. Речь, звучавшая на неизвестных ему языках, тревожила, волновала, рождала неясное, не оформившееся представление о призрачном мире, тонувшем в треске и шуме. Как-то сквозь тесную перекличку пробился голос низкий, бархатный… Он то усиливался, то слабел, то исчезал вовсе. Иногда казалось, он уже никогда не прорвется сквозь скрежет, шипение и гул, но появлялся, будто шмель из травы. И в голосе, и в непонятных словах таилось нечто, что завораживало. Много лет спустя он узнал этот голос. Это был голос Синатры.

Вращая ручку настройки на разных волнах, Кент погружался в дискантные переливы морзянки, в поток точек и тире, лившийся, словно мириады ручейков. Переговаривались полярники, геологи, радисты морских судов и самолетов, радиолюбители… Как когда-то Кент покрутил ручку настройки, но ручейки иссякли. Мир опустел.

Кент выключил радиолу. Вынул из стола зеленую папку. Два месяца назад неизвестный в винном отделе Елисеевского магазина передал ему двенадцать страниц текста и исчез, не назвав себя. Текст был отпечатан на компьютере, и только одну фамилию впечатали на пишущей машинке – директора ФСБ. Речь шла о криминальной деятельности главы госбезопасности страны, когда тот работал еще вице-мэром Санкт-Петербурга. В справке приводились факты незаконной приватизации им гостиниц и предприятий, перечислялись фирмы, принадлежащие лично директору ФСБ, но оформленные на подставных лиц. Упоминалась в справке и фамилия Жигаря. Бывший офицер спецназа собирал для вице-мэра дань с казино.

На справке не было ни подписей, ни каких-либо пометок. Готовивший ее, видимо, все это с документа старательно убрал, отчего теперь его и документом-то назвать было нельзя. По прочтении справки возникало два принципиально важных вопроса: кто ее составил, и кому она предназначалась? Похоже, сведения на своего патрона собирали сотрудники ФСБ. Видимо, они это делали скрытно, на свой страх и риск. Но зачем? Кого хотели проинформировать? Вероятно, кого-то в правительстве. Премьера? Кент представил низкорослого главу кабинета в туфлях на толстых каблуках и решил, что офицеры вряд ли стали бы иметь дело с этим человеком. Здесь должна была быть фигура более значительная. Вероятнее всего, справка предназначалась президенту. Но зачем информировать главу государства о криминальной деятельности чиновника, уже занявшего ответственный пост?

Кент не мог взять в толк: если «компетентные лица» передали справку президенту, то зачем ее копию подсунули журналисту? Чего добиваются? Хотят сместить директора? Однако президент вряд ли станет его менять – судя по всему, директор пришелся ко двору, он в фаворе. А что если президент хочет его приблизить? Скажем, сделать премьером? Тогда получается, что офицеры госбезопасности пытаются этому помешать? А передали справку журналисту потому, что не верят президенту?

От такого открытия Кент разволновался, вышел на лоджию. Звезды были плохо видны – город гасил их свет миллионами фонарей. Время от времени в южной части неба появлялись крохотные огоньки. Они пересекали пространство и исчезали на севере. Через какие-нибудь полчаса в Шереметьевском аэропорту эти веселые искорки рассыплются на множество жизней и разбегутся по земле.

Окна в доме напротив постепенно гасли. Взгляд Кента остановился на крыше – плоской и черной. Он ругнул себя за беспечность, опустил жалюзи. Вернулся к столу.

Похоже, президент хочет назначить директора премьером, размышлял Кент. Но в следующее мгновение догадка еще более смелая и невероятная сверкнула в воспаленном сознании Кента: больной президент готовит преемника! Директора рассматривают как будущего главу государства! Вот в чем дело! Смерть Жигаря приобретала совершенно другую окраску.

Кент любил утро. С первыми лучами солнца словно заново начиналась жизнь. Утро приходило с обещаниями, надеждами, убеждением, что именно сегодня удастся то, что не удалось вчера. Словно распахивалась дверь в новую квартиру – просторную, светлую, в которой только что сделан ремонт и еще нет мебели. Воробьиный щебет как пригоршня воды освежал, пробуждал радость и восторг. Блеснувшее на чайной ложечке солнце усиливало это чувство, побуждая сделать что-то значимое, очень нужное. Однако в последнее время утро потеряло счастливый блеск. За завтраком Кент уже думал о том, что ему предстоит выйти из квартиры в мир, который как-то незаметно стал чужим и враждебным. Он ловил себя на мысли, что ему не хочется покидать хрупкую цитадель на шестнадцатом этаже. Он гнал от себя малодушие, но оно проступало снова и снова, как патина на серебре. Кент поддерживал разговор с Серафимом, о чем-то спрашивал, что-то отвечал, даже шутил. Но в паузы вползала тревога.

Закончив завтрак, Кент накинул куртку.

– Я прогрею машину, – сказал он, стараясь придать голосу тон будничный и беспечный.

Серафим кивнул.

Кент открыл тяжелую дверь с вмонтированным зеркалом. Крохотный коридор напоминал шлюзовую камеру – переход из безопасной квартиры в холодный, безжалостный космос. Кент повернул замок второй двери. На площадке никого не было. Кент вышел, не запирая дверь, вызвал лифт. Пока лифт поднимался, Кент неотрывно смотрел на стеклянную дверь, ведущую к пожарной лестнице. Если бы там кто-то появился, и Кент почувствовал опасность, он мог бы снова скрыться в тамбуре.

Лифт вздохнул, распахнул двери. Внутри было пусто. Кент шагнул в кабину, нажал кнопку. На седьмом лифт остановился. Кент сжал в кармане отвертку. Дверь открылась, но никто не вошел. На первом этаже Кент окинул взглядом просторный вестибюль, отметил, что под лестницей никого нет. Неспешно открыл входную дверь, сделал вид, что замешкался с замком, осмотрел двор. Ни пьяницы с бутылкой водки в руке, ни бомжа, собирающего жестяные банки из-под пива и колы, ни дворника, метущего тротуар… Каждый из них мог представлять для него опасность. Кент постоял у подъезда. Если киллер в одной из машин, он должен выйти. Но никто не вышел.

До темно-синего опеля было метров тридцать. Кося взглядом по сторонам, Кент неторопливо пошел к машине. Не доходя метров пяти, встал за белым фольксвагеном, вынул ключи, нажал кнопку брелока. Он весь превратился в зрение – чтобы не упустить мгновение, когда машина начнет взрываться. Опель взвизгнул, мигнул оранжевым светом, щелкнул дверными замками. Кент открыл дверцу, сунул руку под водительское сиденье, обшарил пространство под сиденьем пассажира. Там было чисто. Открыл капот, но ничего подозрительного не заметил. Проверил, не тянется ли от машины к ограде провод. Провода не было. Не мешало бы заглянуть и под днище, но делать это было крайне неудобно. Не ложиться же на землю! Кент поднял голову. Серафим стоял на лоджии, наблюдая за манипуляциями отца. Кент сел в машину, вставил в гнездо ключ зажигания. Его оставалось чуть повернуть. Это «чуть» могло стать последним его движением. Мозг, словно компьютер, работающий на пределе возможного, просчитывал, откуда ударит взрыв, и о чем он еще успеет подумать… Кент повернул ключ. Двигатель привычно заурчал. Напряжение отпустило. Кент вывел опель на проезжую часть, проехал метров двадцать, задним ходом вернулся на прежнее место.

Серафим бросил рюкзак на заднее сиденье, плюхнулся рядом с Кентом, пристегнул ремень безопасности.

– Ну что, гранату нам не подсунули?

Мальчик то ли пошутил, то ли сказал всерьез.

– Это я так, на всякий случай.

– Я знаю.

– Это не будет длиться долго.

– Конечно.

– Ты не должен бояться.

– Я и не боюсь.

– Молодец!

Высадив Серафима у школы, Кент вывел машину на проспект Мира, свернул на Садовое кольцо. У Крымского моста ему показалось, что бежевая мазда слишком долго тянется за ним. За мостом перестроился вправо, чтобы свернуть на Ленинский проспект. Мазда тоже приготовилась поворачивать, у светофора Кент остановился. Мазда встала рядом слева. За рулем сидел мужчина в темной куртке, средних лет, с залысинами, крепким подбородком. Водитель равнодушно барабанил пальцами по рулю. Он не повернул голову в сторону Кента, хотя Кенту показалось, что мужчина заставил себя не делать этого.

Выехав на проспект, у Первой градской больницы Кент включил поворотник, остановился. Мазда промчалась мимо. Кент снова влился в поток. Интуиция подсказывала: он не один на дороге – кто-то здесь думал о нем.

Кент свернул на Вавилова, остановился у Института эволюции морфологии и экологии животных. Отворил тяжелую деревянную дверь. В вестибюле было мрачно. Казалось, из-под потолка вот-вот сорвутся летучие мыши, замечутся по пустому залу. Вахтер, пожилая женщина в кофте грубой вязки, ела бутерброд, запивая чаем.

– Добрый день! – улыбнулся Кент. – Мне нужен профессор Раппопорт.

Вахтер махнула рукой в сторону лестницы.

– Второй этаж.

На втором этаже было еще более мрачно – свет горел только в конце длинного коридора. Линолеум местами протерся до дыр, местами края завернулись, словно от взрыва.

Кент толкнул нужную дверь и оказался в помещении – большом и светлом. Свет попадал через окно – высокое, с рамой, покрытой толстым слоем белил. Несмотря на свои размеры, комната казалась тесной. Вдоль стен на столах громоздились колбы, огромные банки с бесцветной жидкостью, пробирки, приборы… Расчистив на загроможденном столе небольшое место, мужчина в белом халате с ржавыми пятнами быстро писал в толстой тетради. Вьющиеся, почти совсем седые волосы спадали на широкий бледный лоб. Заметив посетителя, он указал на свободный стул, продолжая что-то торопливо записывать. Минут через пять закрыл тетрадь, повернулся к гостю.

– Я – весь внимание.

Профессор улыбнулся, прищурился, с интересом посмотрел на Кента, затем на редакционное удостоверение.

– Мне сказали, вы изучали вещество, которым отравили банкира Куталию.

Улыбка с лица профессора исчезла.

– Да, изучал.

– Что это за вещество, если не секрет?

Раппопорт помолчал, посмотрел в окно, снова перевел взгляд на посетителя.

– Оно не известно науке.

– Это какое-то новое вещество?

– Совершенно новое. Произведено в лабораторных условиях высококвалифицированными специалистами.

Что означает «высококвалифицированными специалистами»?

Профессор и журналист посмотрели друг на друга.

– Чай будете? – спросил Раппопорт.

– Не откажусь.

Профессор налил в одну из колб воду, вставил кипятильник. Через минуту вода закипела. Профессор разлил кипяток по керамическим кружкам, бросил по пакетику чая.

– Сахара нет, – предупредил он.

Кент старался отхлебывать кипяток как можно осторожнее, но все-таки обжег язык.

– Это означает, что вещество произведено в одной из суперсекретных лабораторий, – сказал профессор.

– И вам известна эта лаборатория?

– Мне известны пять таких лабораторий.

– И все суперсекретные?

– Да.

– Вы можете их назвать?

Профессор отхлебнул чай и тоже обжегся.

– Мне бы очень не хотелось этого делать, – сказал он. – Иначе меня могут обвинить в разглашении государственной тайны.

– Государственной тайны? Вы хотите сказать…

– Я хочу сказать, что такой яд могли произвести только в государственном учреждении.

– Как же в таком случае он мог оказаться у преступников? Может быть, его продал какой-нибудь лаборант?

– Мне удалось установить химическую формулу вещества. Это яд нервно-паралитического действия, при неумелом обращении с ним человек обречен.

– Не понимаю…

Раппопорт грустно посмотрел на журналиста.

– Все, кто работают с такого рода веществами, на строгом учете. Если бы сотрудник лаборатории продал яд, его вычислили бы в течение нескольких часов.

– Но ведь не вычислили!

– В том-то и дело!

– Почему?

– Это вы меня спрашиваете?

– А кого же мне еще спрашивать?

– Действительно – кого?

Раппопорт открыл окно, покрошил на подоконник булку. Едва защелкнул раму, как слетелась ватага воробьев. Какое-то время профессор смотрел на птичий пир, затем повернулся к гостю.

– Я задам вам встречный вопрос, – сказал он. – Как кто-то мог ночью проникнуть в хорошо охраняемый офис и заложить там чрезвычайно токсичный яд?

– Видимо, ему кто-то помог, – сказал Кент.

– И кто бы это мог быть?

Кент потер подбородок.

– Выпить хотите? – спросил профессор.

– А что у вас?

– Спирт и коньяк.

– Коньяк.

Раппопорт ополоснул кружки из-под чая, вынул из стола начатую бутылку «Арарата».

– Как вы со всем этим живете, профессор? – спросил Кент.

– Привык.

– Разве к этому можно привыкнуть?

– Ко всему можно привыкнуть. Яд всегда был оружием королей.

Профессор и журналист столкнули кружки. Коньяк пощипал горло, приятно осел в желудке.

– Люблю коньяк, – сказал Раппопорт. – Он углубляет взгляд.

– Больше, чем это?

Кент кивнул на электронный микроскоп.

– Гораздо.

Профессор снова плеснул в кружки.

– Вы намерены писать о смерти Куталии? – спросил Раппопорт.

– Ну да, – ответил Кент.

Профессор провел рукой по шершавой поверхности стола, словно пытался его разгладить. Кент обратил внимание, что пальцы ученого изъедены кислотой.

– В известном вам департаменте работают очень обидчивые люди, – сказал профессор.

– Это их проблемы.

– Но они могут стать вашими.

– Что вы советуете?

– Забудьте об этой истории.

Кент помолчал.

– Это трудно, – сказал он.

– Это совсем не трудно, – возразил Раппопорт. – Достаточно представить, что с вами может случиться.

– А что может случиться?

– Мало ли! Например, получите письмо, пропитанное этой заразой.

– Спасибо, что предупредили! Я не буду вскрывать почту.

– Они придумают что-нибудь другое.

Профессор подлил в стаканы коньяк, отпил.

– Представляете, – заговорил он, – тысячи людей, умных, образованных, работают над тем, как изобрести яд. Вечером, усталые, возвращаются домой, ужинают, играют с детьми… Мы их встречаем в метро, в магазинах и не подозреваем, что эти милые люди посвятили свою жизнь тому, чтобы тихо убивать.

– Может, они не знают, как используют то, что они изобретают?

Профессор вскинул обе руки.

– Я вас умоляю!

– Тогда во имя чего?

– Не думаю, что они это делают во имя чего-то. Просто им нужно кормить детей.

Кент задумался.

– Нет, – сказал он, – у них должно быть какое-то оправдание. Наверное, они это делают во имя Родины.

Профессор поставил кружку, встал, сунул руки в карманы халата, нервно прошелся по комнате.

– Они убили моего отца, деда, двух дядей. Родине стало от этого лучше?

В наступившей тишине было слышно, как дергается секундная стрелка настенных часов.

– Послушайте совета старого еврея, – сказал профессор. – Бросьте эту затею. Мне будет жаль, если с вами что-то случится. У вас хорошие глаза.

Кент повертел в руке пустую кружку. Разлил остатки коньяка.

– Давайте выпьем, профессор! И да поможет нам Бог!

Пожимая на прощание руку Рапопорта, Кенту показалось, что он пожимает горстку косточек, обернутую пергаментной бумагой.

Утро следующего дня началось так же противно, как и предыдущее. Уже допивая чай, Кент мысленно проходил весь маршрут – от квартиры до машины. Открыл тяжелую дверь. Шагнул в «шлюзовую камеру». Повернул замок второй двери. Вызвал лифт. Пока лифт поднимался, Кент неотрывно смотрел на стеклянную дверь, ведущую к пожарной лестнице. При малейшей опасности он готов был скрыться в тамбуре. Лифт вздохнул, распахнул двери. Внутри было пусто. Кент шагнул в кабину, нажал кнопку. На первом этаже, прежде чем выйти, сжал в кармане отвертку. Окинул взглядом просторный вестибюль, отметил, что под лестницей никого нет. Неспешно открыл входную дверь, сделал вид, что замешкался с замком, осмотрел двор.

Кося взглядом по сторонам, Кент встал за белым фольксвагеном, достал ключи, нажал кнопку брелока. Он весь превратился в зрение – чтобы не упустить мгновение, когда машина начнет взрываться. Опель взвизгнул, мигнул оранжевым светом, щелкнул дверными замками. Кент открыл дверцу, сунул руку под водительское сиденье, обшарил пространство под сиденьем пассажира. Там было чисто. Открыл капот, но ничего подозрительного не заметил. Проверил, не тянется ли от машины к ограде провод. Провода не было. Кент не сомневался, что Серафим с лоджии наблюдает за ним. Он заставил себя не поднимать голову. Кент повернул ключ. Двигатель привычно заурчал, напряжение отпустило. Кент вывел опель на проезжую часть, проехал метров двадцать, задним ходом вернулся на прежнее место.

– Ты сегодня почти все утро молчал, – заметил Серафим. – Что-то случилось?

– Я молчал? – удивился Кент.

Ему казалось, он разговаривал, но, подумав, сообразил: видимо, разговаривал с самим собой.

– Нет, малыш, ничего не случилось. Так, обдумываю дела.

Высадив Серафима у школы, Кент выехал на проспект Мира. Ему показалось, что бежевая мазда снова следует за ним. Кент перестроился в правый ряд, сбавил скорость. Мазда промчалась мимо. «Если они это делают, – подумал Кент, – наверняка используют несколько машин».

Сбросив в кабинете куртку, Кент набрал телефон Малуши. До недавнего времени тот работал начальником отдела в прокуратуре Санкт-Петербурга.

– Я догадываюсь, по какому поводу ты звонишь, – сказал Малуша.

– Поможешь?

– Ты же знаешь, мои возможности сейчас ограничены.

– Не прибедняйся.

– Нет, кое-что я все-таки могу…

– Мне выезжать сегодня?

– Еще не готово заключение судмедэкспертизы. Я тебе позвоню.

Положив трубку, Кент по внутреннему телефону набрал заместителя главного редактора.

– Ты занят?

– Заходи, – ответил зам, и Кенту показалось, что от трубки запахло табачным дымом.

В комнате зама дым качался, словно утренний туман над болотом. Точилин курил сигарету за сигаретой. Он был высок, сутул, почт лыс и обладал собачьим нюхом на сенсации и неприятности. Он знал, когда материал нужно придержать, а когда – выстрелить. Он был мудр и циничен. В этом заключалось его журналистское мастерство.

– Что скажешь?

Зам отложил номер свежей газеты.

– Через пару дней мне нужно будет съездить в Питер.

– Что-то интересное идет в Мариинке?

– Что? – не понял Кент.

– Извини, это я пошутил. Зачем тебе в Питер?

– Жигарь умер.

– Жигарь? Кто такой Жигарь?

– Пойдем покурим.

Они вышли в просторный мозаичный зал.

– Жигарь – бывший спецназовец, – пояснил Кент.

– Вспомнил! – воскликнул Точилин. – Владелец частной охранной фирмы.

– Бывший подручный вице-мэра Санкт-Петербурга.

– Того, который…

– Именно! Врачи не смогли определить, от чего он умер.

– Думаешь, его убили?

– Он странно умер.

Точилин затянулся сигаретой, стряхнул пепел в пепельницу, стоявшую на столике, выпустил дым. Снова затянулся.

– Поезжай, – сказал он.

Малуша позвонил через три дня. Тем же вечером Кент выехал в Питер. В девять утра следующего дня они встретились в кафе на Невском. Едва поздоровавшись, Кент нетерпеливо спросил:

– Ну что?

– Его действительно отравили, – сказал Малуша.

– Чем?

– Полонием.

– Чем?!

– Полонием. В его организме доза радиации превысила норму в миллион раз.

Кент смотрел на Малуша, не мигая.