25

Парни ещё раз увидели, что значит суд для эсеров. Подруга Софьи Ивановны приводила её из флигеля к штабс-капитану Тавлееву, и ему было досконально поведано, как красные выгнали Даниловых из дома, как потом убили Фёдора Севастьяновича, а дом и то, что сами не взяли, отдали двоим батракам и кухарке; достался тем и добрый кусище хозяйской земли.

Тавлеев вызвал Обреева, Неделяева, Марию и вместе с писарем Сосновиным задавал вопросы им, Софье Ивановне и её подруге. Дело было разобрано кропотливо.

– От этих троих людей или кого-то из них были показания против вашего мужа, наветы? – спросил вдову штабс-капитан, подводя итог.

– Спаси Бог, зря говорить не буду, я не слыхала! – и Софья Ивановна перекрестилась.

– Просили красных они или кто-то из них дать им что-то из вашего хозяйства, выделить землю?

– И этого не слыхала, – сказала вдова.

– Значит, нельзя сказать, что они причастны к убийству и сами присвоили что-то ваше! – объявил Тавлеев.

Он объяснил вдове:

– Как только мы освободим ваш дом от постоя, вы сможете перейти в него, занять одну из комнат. Но этих троих людей нельзя выгонять на кухню. Они здесь не один год трудились, один из них вырос тут. И землю нельзя у них отбирать. Во всём мире принято: тот, кто вспахал и засеял землю, имеет право собрать с неё урожай!

Штабс-капитан продолжил тоном учителя, который повторяет прописные истины несообразительным ученикам:

– Когда в стране установится всенародно избранная власть, когда будет установлен правопорядок и начнут действовать суды разных инстанций, ваше дело будет рассмотрено в судебном порядке, решится вопрос о собственности. А пока – так! – и он хлопнул ладонью по столу.

Приходил возвратившийся в Савруху свёкор Любы: её с ребёнком муж-офицер увёз в Уфу, где получил должность в штабе белых. Свёкор встал возле конюшни, вызвал из дома Илью и Маркела и, трогая себя за бороду, начал с неотступным напором:

– Дочь покойного Данилова Любовь в своём праве, и на мне лежит исполнить! Забираю коней, тоже и корову!

Вышедший на крыльцо Михаил услышал, доложил штабс-капитану. Тот распорядился привести человека в горницу. Сидя в своей неновой форме за столом, похожий на опрятного домоседа, Тавлеев отчитал стоявшего у порога селянина:

– Во-первых, у вас нет никакого подтверждения, что вы говорите от имени наследницы. Во-вторых, она не единственная наследница, у Данилова остались ещё две дочери, осталась вдова. Но самое главное, – и голос штабс-капитана построжал, – дело о наследстве, о собственности может решить только суд!

Селянин услышал о всенародно избранной власти, об установлении правопорядка. Уходил он с видом жестокой обиды, и было заметно, как тянет его завернуть к конюшне – посмотреть на двух коней. Но Михаил проводил его до ворот, проговорил, хитро поглядывая:

– Ты как будто всего своего лишился и пришёл к этим парням наниматься батраком…

Тот, быстро пойдя прочь, прошипел какое-то неразборчиво-доброе пожелание сказавшему.

Между тем Тавлеев не удовлетворился разъяснениями, которые дал взыскующим. В Бузулук прибыл из Самары комиссар КомУча с большими полномочиями, и штабс-капитан отправил ему с конным нарочным послание, в котором обстоятельно описал дело о собственности убитого Данилова. Ответом явилась бумага с печатями самарского правительства и атамана Дутова, выметавшего красных из Оренбуржья. В бумаге объявлялось, что до постановления суда, который будет создан законной всероссийской властью, дом Данилова остаётся в совместном пользовании Обреева, Неделяева, Марии Зипаловой и вдовы. Лошади, корова, надворные постройки, инвентарь, земля, засеянная Обреевым, Неделяевым, Марией Зипаловой, также до суда, сохраняются за ними. На них налагается обязанность содержать вдову.

Тавлеев собрал в горнице всех названных в документе, вслух зачитал его, затем дал прочесть Софье Ивановне и вручил Илье Обрееву как старшему из работоспособных.

Из Бузулука приехала с мужем-купцом старшая дочь Даниловых. Ей и средней дочери с их семьями выпало уцелеть при красных. Мужей вместе с другими купцами взяли под арест и пообещали держать без хлеба и воды, пока не подпишут обязательство «внести контрибуцию». Деньги были отданы, и купцов отпустили до следующего раза – на их счастье в Бузулук вошли белые.

Мужья обеих сестёр порешили, во избежание неожиданностей войны, забрать семьи и всё, что можно, и отправиться в Харбин. Старшая дочь приехала в Савруху за матерью.

Софья Ивановна спросила Тавлеева, нельзя ли «хоть свою одежду и то, что тут было как дорогая память, с собой взять?» Штабс-капитан сказал, что это, конечно, можно. И из дома, помимо одежды, вынесли остававшееся на смену постельное бельё, швейную машинку «зингер», самовар, посуду, кроме самой простой, настенные часы, скатерти, занавески, большое зеркало, которое, хотя и было обёрнуто несколькими одеялами, треснуло, когда его клали на воз.

Илья ухитрился припрятать пару хозяйских рубах, пол-ящика мыла «Нестор», названного так компанией-производителем «Невское стеариновое товарищество», десятка три шпулек с нитками, дюжину иголок. В селе ныне несказанно ценились нитки и иголки.

26

С зорьки Илья и Маркел косили траву, вдыхая пряный от луговых ароматов воздух, напитывая рубахи терпким потом. Почувствовав, что усталь становится нещадной, положили косы наземь, сбросили с себя мокрые насквозь рубахи и спрятались от солнца в шалаш на краю луга у чернолесья.

– Ага, Мария идёт. Хоть бы принесла яйца… – сказал тоскующим голосом Илья, выглядывая из шалаша.

Белые избавили селян от продразвёрсток, и по дворам, где хозяева сумели сберечь от красных петуха и кур, забегали цыплята. Парни давеча поручили Марии выбрать что-то из оставшихся от Данилова вещей, сменять на яйца, но нашлось мало чего – шло к тому, что после мёда лизнёшь дёгтя от смены власти.

Мария, подходя к шалашу косцов, упарившихся от работы и солнца, окатила их сердца радостью:

– Несу пяток яиц! И курицу несу, сварила. За полшпульки ниток взяла трёх кур с петухом!

Парням, в чьём хозяйстве, если не считать коней и дойную корову, живность перевелась, снилось мясо, и странно было, что на курицу они накинулись без урчания. Её молча разодрали на две половины, и в то время как они исчезали меж рядами крепких зубов, Мария говорила:

– Люди к нам без дружбы. Какой раз мне сказали в глаза: вы забогатели на добре убитого! При красных никто не сказал так, а теперь вона чего.

Илья провёл тыльной стороной ладони по лоснящимся от жира губам, сказал:

– Завидуют, и пускай! А я заране знаю, что всё у нас отберётся. Разве ж какое-то время повладеем. Но на зиму запастись надо!

Маркел, разгрызавший куриную шейку, выплюнул обсосанные позвонки, проговорил с яростной ноткой:

– Хорошо б, чтобы у всех отобралось!

Мария сказала, что к ней заходили Лизка и Ленка. Белые из села отправились к Актюбинску, где красные собирали силы в кулак, и освободившийся от постоя дом звал к мирным радостям.

– Лизка передо мной глаза закатила и Ленке: «Ба-а-ньки надо бы!» А Ленка ей поговорку: «Не говори, кума, самой охота!» – передала Мария.

Илья съел гузку, облизал пальцы:

– Косьбу докончим и гульнём! – он улыбнулся девушке и подмигнул Маркелу.

Лишь только парни показались дома, подруги уже тут как тут. Компания вдосталь попарилась и натешилась в бане, затем весь вечер пировала в горнице. У Санечки был с собой самогон. Мария, давеча выменяв на нитки цыплят, изжарила их – у всех оказалось по цыплёнку, куски хлеба намазывали толстым слоем масла. Три подруги легли с Ильёй в его комнате, к ним на сей раз пришла и Мария.

Маркел у себя уединился с Варварой, их взял заслуженный сон. Спали спинами друг к другу. Варвара, лёжа на правом боку, вольготно вытянула правую руку; напротив через комнату различалось окно, которое ленились закрывать ставнями. В него плеснул свет – девушка проснулась, лягнула парня и, отбросив одеяло, метнулась к окну.

– Пожа-а-ар!!!

Взбудораженно закричали в других комнатах.

– О-ой, пожа-ар!!!

– Баня гори-и-ит!!!

Вскочивший с кровати Маркел натягивал штаны. Первым вынесся из дома полуголый Илья, впопыхах бросился с ведром к корыту с дождевой водой, зачерпнул. Пылала тесовая крыша – одна над баней и флигелем. Маркел тоже схватил ведро, побежал к корыту. Парни выплеснули воду на стену бани, ближнюю к сараю, спохватились и выкатили из сарая ручной насос. Санечка, Лизка, Ленка, Мария и Варвара – кто с ведром, кто с тазом, кто с ушатом – крича, носились к колодцу, несли, расплёскивая, воду к бочке насоса.

Тёмной ночью от пламени, пожиравшего крышу, было светло по-особенному резко и жутко, как бывает только при пожаре. Всполошились соседи, сбегался с гомоном народ, но, хотя Мария открыла ворота, никто не спешил с помощью. Мужской низкий сиповатый голос оповестил злорадно:

– Заигрались в бане до пожара!

– Гляди, сарай загорится! – крикнул подбежавший с улицы к забору растрёпанный старик.

– Ка-а-ак амбар заполыхает! – позлорадствовал тонкий тенорок.

– Ветра нет – уже и сарай, и хлев бы горели! – кричал старик, и с суматошно-шумной, галдящей улицы летело:

– Через них полсела сгорит!

– Развели срамоту! Как не загореться?!

Одна баба исступлённо-визгливо зашлась:

– Девки без стыда-а-ааа!!!

Бочка насоса была, наконец, налита водой – Маркел, Лизка, Мария взялись качать. Илья, размотав рукав, направил струю на крышу бани – в огне фыркнуло, зашипело, вверх рванулся пар. Санечка и Ленка принесли лестницу, приставили к стене флигеля – Ленка полезла наверх, наклонилась, приняла у Санечки неполное ведро воды, постаралась вылить на горящий край крыши. Илья поднимал рукав насоса: струя изгибалась дугой, сверху вонзалась в пламя – и его прорежали клубы пара.

– Правей дай! – качая насос, Маркел кричал Илье, тот яростно от усердия крикнул:

– Да вижу я!

И струя загнулась над местом, где огонь взвивался всего выше. Тёс полыхал с треском, водяная дуга гуляла над ним – треск пригнетался фырчаньем, шипением. Илья сменил у насоса Маркела, тот, схватив рукав, подбросил струю воды над горящей крышей. Пламя опадало в дыму и в пару и, наконец, было залито.

В воротах стоял мужик-здоровяк, в какой раз говоря:

– Испохабили двор Данилова! До пожара довели!

Илья, по пояс голый, пошёл к мужику, который был на полголовы выше и шире в плечах.

– Не ври-и! – крикнул Илья. – Это был снаружи поджог! Из-за городьбы закинули головни на крышу, крыша сверху загорелась! – он показал рукой на забор шагах в пяти от бани и флигеля, которые теперь стояли без кровли.

Кто-то сказал в толпе на улице:

– И видать, что сверху горело.

Послышалось рассуждение старика:

– Долго ли палки тряпками обмотать, в масло сунуть, зажечь и закинуть?

Мужик, стоявший в воротах, шагнул навстречу Илье, прорычал, дыша ему в лицо:

– А похабство тоже снар-ружи? А не в бане, не в доме, которые ты не строил? – он оглянулся на толпившихся на улице, заорал в лицо парню: – За что тебе красные дали? За то, что ты у них был прислужник!

– А не ты красному руку пожимал у своего двора? Может, ты наговорил на тех, кого расстреляли! – крикнул Илья.

– Я?.. Докажи, сволочь! – и здоровяк размахнулся.

Обреев, умевший ловко уворачиваться от кулаков, умел и бить, не замахиваясь, что тогда было новым для села. Уклонившись от удара, он стукнул противника в скулу – тот шатнулся, сделал два шага назад, чтобы удержаться на ногах, встряхнул головой и, вновь занося кулак, ринулся на парня. Илья легко увернулся и, опять не замахиваясь, тюкнул мужика в ту же скулу. Тот повалился мешком. С улицы взгально закричали:

– Убьют друг дружку!

– Железкой он его!

Упавший, матерясь, встал, вышел со двора. Илья и Маркел закрыли ворота, вдвинули в скобы брус. Светил блёсткий месяц, до того скрытый облаком; люди, продолжая гомонить, стали расходиться. Илья с Маркелом смотрели, что натворил пожар; полуодетые девушки поспешили в дом, Лизка стеняще-горько пожаловалась:

– Уж больше не попариться!

Убитые тем, что их баню подожгли, подруги уныло ходили по тёмному дому, не зная, что делать: не начинать же наново игру? и не было охоты ложиться спать. Лизка произнесла жалобно, со вздохом:

– От всего этого я оголодала.

В кухне, где Мария зажгла лампу, взяла банку варенья, стала его есть с хлебом. Санечка принесла из горницы выпитую на треть бутылку самогона, предложила подругам. Лизка, Ленка и она сама выпили по полстопки, Мария и Варвара, отказавшись, сели на лавку у стены. Пришли перепачканные сажей Илья и Маркел.

– Балки не сгорели, держатся, но надо менять, – сообщил Илья.

Варвара вдруг с опаской, словно остерегаясь кого-то постороннего, произнесла:

– А помните – в день Мокея было, – она имела в виду день Святого Мокия, – я сказала: солнце заходило о-ой багровое! Значит, будет лето с пожарами. Ну и вот вам!

Илья вздохнул и усмехнулся:

– Как будто война идёт кругом без пожаров – а Мокей указал именно, что нашу баню зажгут.

– И как будто пожары кончатся с этим летом, – добавил, тоже усмехаясь, но зловеще, Маркел.