Темно-бордовый цвет раскрывшихся бутонов —
с мерцаньем в сердцевинах роз звёзд-огоньков,
так схожих с трепетным биеньем мотыльков,
сгорающих над пламенем средь криков-стонов
 
 
безмолвно-тягостных, – с правами сюзерена
над окружившими его подобострастно
вассалами из листьев, чувствовал прекрасно
себя, вольготно даже, не учтя суть плена,
 
 
что исходила от орнамента узора,
которым тот легко опутал уголки…
и угодил цвет в паутину как в силки,
смертельно жадных до желания надзора
 
 
над судьбами живого – миром неживым,
с заманчивостью красоты 3D-цветков,
с сияньем вспышек-искорок средь завитков
винтажной вязи, что подобно ножевым
 
 
разрезам-вдавливаниям в плоть фотошедевра,
мигом залили пустоту жаром металла,
картину с Анной превращая в грань кристалла
с оправой из узорной чувственности нерва,
 
 
которым обернулся разум Волкодлака,
золота электропроводностью вдруг став,
права живого мира с неживым поправ,
милость явил страстностью слов как клейма знака:
 
 
– Я раздевать хочу тебя Анной-Богиней,
иль Королевой, или женщиной-Колдуньей
(кстати, прабабка Анны ведь была ведуньей —
знать, «дело» бабки продолжает Анна ныне…)
 
 
и ощущать дрожь холодящую твою
так, что внутри меня вновь «бабочки порхают»;
крыльями сердце Аннушки так обнимают,
будто я там уже… в «ромашковом раю»!
 
 
Во взгляде Анны, как в распахнутой душе,
вот бы увидеть Волкодлака отраженье
и ощутив тканью одежды притяженье
пальцев-когтей-лезвий к женскому неглиже,
 
 
власти неумолимостью начать снимать
части одежды женской, Анну раздевая;
соблазн шёпота готов исцеловать
прелести тела, словом кожу обнимая,
 
 
чтобы коснувшись утончённости грудей,
с нежности плеч – к улыбке губ Анны подняться
и вздохом поцелуя к лику прикасаться:
ведь ласки Хищника – как и у всех людей!
 
 
Застежку лифа расстегнуть, спины коснувшись,
жаром ладони трепет Анны ощущая;
чувственностью дыханья-стона замирая,
в бездну упасть, душою-птицею взметнувшись;
 
 
и распахнётся, предъявляясь Зверя взору
вся обнажённость Анны вкусностью своею…
от «вишен» затвердевших – в раз оцепенею,
с благоговеньем к сексуальному узору,
 
 
нарисовавшему сюжетность мягких линий
упругой темой-фабулой формы холмистой —
не зря я Анну представлял Зверя Богиней…
нет, ароматней даже – девственностью чистой!
 
 
Отблесками когтей пройдусь по вкусной коже,
прелесть округлостей клыками вновь рисуя:
«Анна (ужель бабьим согласием рискуя?) —
женщиной! – Волкодлака принимает, боже?
 
 
И я теперь могу, мужчиной обратившись,
губами, пальцами и языка касаньем,
того добиться, чтобы стать Анны желаньем:
«французской смертью» умереть,
                                                  вновь возродившись
 
 
из пепла фениксом средь пирамид экстаза,
страсть вознеся на уровень Эйфеля башни;
иль первозданность взборонив целинной пашни,
вновь ожидать от тела просьбы иль приказа!»
 
 
Секса канвой на полотне слов ритм «вышит»?
Тут я поставлю многоточье для вопроса —
пока достаточно этапов ралли-кросса,
с креном опасным стихотворного «заноса»!
Или читая, Аннушка уже не дышит?
 

 
– Из волн орнамент так затейливо с причёской
соприкоснулся словно сходство подтверждая
локонов Ангела «ромашкового рая»
и океанских, не уложенных расчёской,
 
 
на радость свадебному дню или невесте… —
шепнула младшая из роз, приникнув к цвету
своей подруги старшей, подражая лету,
что льнуло к розам теплотой дня,
                                                     с солнцем вместе…
 
 
А старшей розе не до лепетанья младшей:
она в винтажный уголок уж превратилась —
орнаменту узором листьев полюбилась
в отличье от соперницы, слегка увядшей, —
 
 
и теперь вправе к прядям Анны прикасаться
нежностью листьев и бутонов ароматом,
цвет лепестков перемешав с сиянья златом,
чтоб Волкодлак даже не вздумал опасаться —
 
 
понравится ли стильность рамки как багета,
Аннушке фотоснимку, ставшему картиной?
Крик слов и рифмы стон, сокрытых под личиной,
знаком вопроса замерли вместо ответа…
 
 
– Анна шесть длинно-долгих лет с мужем живёт:
ей третьим лишним Оборотень-Зверь не нужен…
Зачем боль памятью всегда надежду бьёт:
«Анна ужасно счастлива с любимым мужем!»
 
 
Подумать только… сколько времени прошло:
разум гусиной кожей сердце покрывает…
или во мне кто-то так чувством помогает,
чтоб одиночество быльём не поросло?
 
 
Память наказывает Волкодлака следом
видений-образов, когда была другой
та, моя Анна… коей был совсем неведом
страх перед сущностью моей, ставшей иной?
 
 
И как по супермаркетам вдвоём бродили,
наряд подыскивая к «мужа» вечеринке,
и как со встречи нашей на базаре-рынке,
Анну до дома провожал, и как просили
 
 
её глаза меня – о чём? – поверх дисплея,
когда не ведала она, что видел я…
Теперь у Анны настоящая семья,
а я стал Оборотнем, с каждым днём зверея!
 
 
Кто же тогда во мне опять плачем кричит…
будто общаюсь я с чужой, замужней Анной?
Мысль моя стала такой материальной
настоль, что Анна до сих пор рыбой молчит,
 
 
в Вуалехвоста самку явно превратившись,
семьи аквариум украсив срочно дочкой?
Жаль, многоточие всё ж обернулось точкой:
исчезло словно по-английски, не простившись…
 
 
Красноречивостью строки Зверя безмолвной
ломает сердце, душу вздохом истязая,
взгляд Недотроги из «ромашкового рая» —
нарочно-специально иль того не зная? —
цепью связав меня тантрическо-любовной!
 

 
Вуалью звёздной обнял сосны Волкодлак,
узор багета совместив с фоном картины
«Анна на троне» и по знаку той личины,
кою таит за буреломом буерак,
 
 
сосны предстали воплощением колонн,
в мерцаньи шлейфов, движущихся по спирали, —
от туфель Анны вдоль сосновой вертикали
до цвета яблоневых веток, чей поклон,
 
 
став опахалом, над невестой распростёрся, —
явив собой величие амфитеатра:
на троне власти восседает «Клеопатра»,
к ножкам которой «Птолемей» доверьем втёрся,
 
 
Хищника взором охраняя аромат
приникшей к туфелькам гирлянды из цветков
с нежностью ласки яблоневых лепестков,
Зверя восторг усилив этим во сто крат…
 
 
– С кровавостью тлеющих угольков-зрачков
средь вздоха листьев, ждущих поцелуя ветра,
я проступлю пред Аннушкой ужасом снов,
застыв клыкастым ликом в очертаньях слов,
озвученных на расстоянии парсека-метра
 
 
мной, Зверем, – для очарования слиянья
красивой женщины с изяществом богини,
позволившей перилам выразить признанья
шорохом звуков среди женского молчанья,
подчёркивающего утончённость линий
 
 
витающего аромата стати женской,
что так чарует чувственностью Волкодлака,
созвучной вальсу, с музыкальностью нот венской;
красу скульптур культуры греческо-микенской
живой Богиней воплотив в созвездье Рака!
 
 
Запахом леса вновь в себя вливаю нежность,
в прическе локонов запутываясь вздохом;
клыкастость лезвий охраняет безмятежность
мечтаний Аннушки… и время, бесполезность
вдруг ощутив свою, уж не считает сроком
 
 
женской судьбы – миг воплощенья красоты,
что дали Боги-Ангелы Аннушке в дар,
став вечностью «взглянувшей на меня… Мечты»:
«Ань, неужели красота – и есть лишь ты?» —
Хищника восхищенье превратив в пожар
 
 
сердца, в души смятенье, с безнадёгой боли,
надежду убивая ревностью мужской,
разум в тисках удерживая силы воли:
«Ань, ты ошиблась выбором! Не видишь, что ли?»
В ответ лишь мысленный – от Тантры – непокой:
 
 
я – диадемой! – Анны локоны ласкаю,
жемчужным украшением кожу целуя,
свадебным лифом платья груди обнимаю,
на бёдрах Анны ароматом цветов таю,
изяществом туфелек страсть ножек волнуя…
 
 
Я раздеваю Анну взглядом Волкодлака
как самку, мне принадлежащую по праву
завоевавшего созвездье зодиака
упрямством наглости от Козерога-знака…
и клацал я клыком на то, что не по нраву
 
 
кому-то из родни иль Анны окруженья…
и уж тем паче на претензии от мужа —
я жду лишь от Богини-Ань знака-решенья,
а остальным в глотку вобью собственность мненья,
если от страха не «всплакнёт» под Зверем лужа!
 

 
Тонкая вязь витиеватого багета
со всем своим узором рамки из металла
вместо того, чтобы хвастаться – кем она стала:
смыслом рефрена пред простой сутью куплета,
 
 
если уж образ музыкальный применить
к гармонии багета с фотоснимком Анны:
настоль сравнения узору не желанны
с каким-то фоном леса, что греха таить, —
 
 
вязь словно вжалась – ужасом —
                                                      в деревьев кроны,
стремясь листвой стать иль средь веток скрыться,
чтоб сам собой этот дурной сон смог забыться,
в котором рыки так похожи на слов стоны,
 
 
что издаёт полная слёз Зверя утроба…
Розы – две белых, с алым цветом посредине, —
никак не могут до сих пор найти причине
такого страха (уровня склепа иль гроба…)
 
 
реальных объяснений, не вняв колдовству
ауры Хищника, с наивностью разлёгшись
У Анны ножек, ароматами растёкшись
по туфелькам – в знак принадлежности к родству…
 
 
– Вновь Зверем обращаю взор ко дню прогулки,
с шипеньем Аннушки и с дочки интересом…
Может и вправду мне идти дальше, и лесом,
с Анны судьбы свернув в глухие переулки?
 
 
Для ревности мальчишеской я уже стар…
да и прошла от встречи с Анной эйфория:
шарахается баба от Злодея-Змия,
что словом растоптал её выбора дар!
 
 
Как говорят в народе… каждому – своё,
какой бы ни был плохонький да всё же свой!
Не потому ль Анна за мужа впрямь горой,
который – против Зверя – труса лишь гнильё?
 
 
По своей сущности, что ль, выбрала супруга
мечта аульная, став городским стандартом,
замужеством отмахиваясь как штандартом?
Явь осознала: хомуту нужна подпруга?
 
 
Вновь будто слышу: «Я – обычная жена,
простая баба, с вечной преданностью мужу!»
Тантриста усадили в собственную лужу,
мордою в камень ткнув? В том ценности вина
 
 
иль виноватости стоимость Волкодлака,
которую Анна в упор не замечает?
За выбора ошибку злостью привечает
Зверя зодиакальное созвездье Рака:
 
 
укором – «недоброжелателей» гоняя;
мозг Волкодлака – злобностью крика-шипенья?
Анну-супругу так достали людей мненья,
что в замешательство ввела даже сомненья:
жить, восторг Зверя – быта «счастьем» заменяя?
 
 
Так много «недоброжелателей» нашлось,
мол, жена-баба с мужским выбором ошиблась?
– С каким же недоброжелательством ты сшиблась,
если признаться Волкодлаку в том пришлось?
 
 
А по-другому кинуть взгляд на эту тему
не пробовала Анна иль тайно пыталась:
с квартирой, с «тачкой», с «мачо» -мужем оказалась
бессильна Тантры хищной разрешить проблему?
 
 
Иль руганью так закрывала Зверю пасть,
чтобы, помилуй бог, не начал разговор,
в котором – бабой – женщина видит позор,
если не от супруга-мужа эта сласть,
 
 
которую Анне даёт и ощущает
сам Волкодлак с экстрасенсорикой своей?