Облик красивой женщины – Анной! – застыл
в волшебном сумраке чарующим укором,
служа для Волкодлака мрачным приговором:
«Тебя никто дарить мне „Коммент“ не просил!»
Луны сиянье обрисовывает замок
из моих грёз, мыслями созданный для Анны…
Неужто Хищник-Волкодлак настолько странный,
что выползает из обычных людских «рамок»
во мраке скал – чертогов из камней замшелых,
луной облитых словно колдовства свеченьем! —
Уродом-Оборотнем, приводя в страх смелых,
расплаты жаждущих с великим самомненьем
над Волкодлаком, в ответ скалящим клыки
с бликами на стекающей слюною злобе;
с глухим урчаньем ярости в Зверя утробе:
воздеть на пики кто решил иль на штыки
печатно-нецензурных слов с рукоприкладством
в «войне миров» между отцами и детьми?
Тургеневские «битвы» связаны с людьми —
Хищник же наделён совсем другим «богатством»:
не угрожать слегка, а сразу рвать – в куски,
спортивных поединков правила втоптав
в месиво из крови и плоти, – тех, чей нрав
теперь лишь мозга брызгами красит виски
взломанных черепов, горячность остужая
трупов, испачкавших волны прохладный всплеск,
после того, как стих последний хруст и треск,
клыкастой Смерти более не возражая…
Молчаньем Анны к камню льнут мысли прибоя,
лаская Тантрой осязаемость людскую;
в Анну-Русалку превратив пену морскую,
что волшебством так не даёт Зверю покоя!
Аннушки тайна скрыта в замке Волкодлака,
облик приняв его тантрической Богини;
оставив память о себе созвездьем Рака,
что украшает ночь – мерцаньем! – и поныне…
Взгляда загадочность и чувственность улыбки,
в губах сокрытой сексуальности узором…
О чём же Аннушка так думает с укором
или о ком? Фантазии Зверя ошибки?
Все склонны верить лишь своим ушам-глазам:
что если муж смог «обрюхатить» свою бабу,
то Волкодлак напоминать собой стал жабу,
так принца тешащей стрелою: «Дам-не дам!»
И Зверь, понятно, теперь выглядит придурком —
дразнится, дескать, кто? – а муж, как Васька-кот,
всласть ухмыляясь, Анны прелести «грызёт»:
супруга – телом! – ведь сама себя «даёт»,
что позволяет Волкодлака назвать «турком»,
поверившим в свои фантазии ментала…
то есть Тантризма – мистицизма колдовского;
а муж тем временем… да тут спроси любого —
каждый ответит, мол, любая баба знала,
на что решалась своим свадебным нарядом:
с женскими ласками супругу отдаваться;
растить детей от мужа – маленьким отрядом;
да в симуляциях своих не признаваться!
Лохом тупым выглядел Зверь пред тем, кто знал,
что забеременела Анна… родила;
а Волкодлак «Комменты» -Письма отправлял
Аннушке – бабе-недотроге? Вот дела…
Тут и дурак себя потешит: «Вот дурак!
Муж Анну любит каждый час, а Волкодлак
(видать, и впрямь лишь на фантазии мастак!)
считает близость мужа с Анной за пустяк?»
А я не верю Волкодлаком в бред людской:
вкусивший Тантру не начнёт ласкать другого,
пусть и вопрос станет ребром: «Что здесь такого?»
Этот людской секс мне уж кажется игрой,
милою шалостью детсадовской «любови»,
в «матери-дочки» заигравшись малышами!
Пропасть великая раздвиглась между нами…
Как мне вас жаль всех, не вкусивших нови
совсем иных прикосновений волшебства,
коей наполнен мир чувственности и секса;
но вместо торта, если хочется лишь кекса —
дай бог, «коликчеством» всем взять от естества!
А я уверен в том, что Анна «залетела»
от самовольства мужа: силой взял жену;
иль оценил уже супруг свою вину:
Анны душа беременности не хотела…
Не отомстила ли Анна мужу-супругу
тем, что взяла да родила назло ему:
«сделал» – корми двоих… и привыкай к тому,
что я тебя теперь, самец, вожу по кругу
только своих желаний и жены приказов:
хочу – все фото мужа с дочкой покажу
своим подругам в соцсетях иль накажу
супруга тем, что обойдемся без экстазов
мужских или отцовских с «ювелирным» креном:
мол, чтобы дочку «настрогать» – важно уменье!
– Засунь теперь своё лихое самомненье,
супруг, туда, где слаще только редька с хреном…
Не потому ли так чудовищно пустынна
Анны «страница» на просторах интернета?
Царство семьи во мраке – без лучика света…
иль вместо дочери всем так хотелось сына?
Дочкой гордиться в соцсетях, знать, не в почёте
для папы с мамой – как ребёнком даже первым?
Неужто близость оказалась актом скверным
настоль, что оправдания искать начнёте —
своеобразно даже – в гробовом молчаньи
супруги с мужем: женщины и «малыша»,
которому теперь «не светит» ни шиша
в сексе с женой, небось? Уж, точно, не в признаньи
великовозрастного малыша заслуг —
вплоть до триумфа пьедестального кумира,
честью скатившегося до раздумий Пирра:
«С новой победой не лишусь я „войска“ вдруг?»
– Орнамент, чуть приличнее себя веди!
Право, не стоит так уж рьяно растекаться
винтажностью по уголкам и распускаться
цветочным золотом… Смотри, не наследи
поспешностью узорчатой на фотоснимке —
роз назидательно зашикали бутоны —
с Аннушки ликом, не то Волкодлак препоны
воздвигнет всем: это не трудно Невидимке-
Зверю устроить, если станет кто мешать
нить философскую ему вплетать в ткань слов
красной каймою – точно так же, как мир снов
грёзами женский пол так любит украшать…
Орнамент замер, к уголкам прильнув цветами,
лишь ожидающе мерцая переливом
солнечных отблесков на завитке строптивом —
ещё не ведома ему встреча с глазами
с прицелами зрачков – до ужаса входящих
в глубины разума или в души пространство
выбором цели… и куда вдруг делось чванство
и хулиганство, пьянство и бабье жеманство —
спросить придётся лишь у остальных, скорбящих…
Бутоны ароматностью роз прикоснулись
к локонам-прядям Анны и к трепету кожи:
«Всё, Ань, орнамент осознал вину – до дрожи;
и мы к прослушиванью Зверя слов вернулись…»
– …Во все века женская плоть была монетой
разменной средь вассалов и для суверенов;
возможно даже среди всяких дуайенов,
балующихся коньяком и сигаретой,
не говоря уже у виски и сигарах,
судьбы решая раутом великосветским
женских имён… и способом совсем недетским —
где куковать им: на Канарах иль на нарах?
Не станем всё ж рабовладения касаться;
и крепостное право также не затронем —
будет довольно (дай бог, матом не застонем…)
«величья» девяностых, в коих унижаться
пришлось так женщинам бывшей страны советов,
когда в братков мужская падаль превратилась;
до состоянья ОПГ жизнь скатилась,
вместо кумиров воссоздав авторитетов
из всяких имбецилов и дегенератов
(судя по чтению боевиков-романов
о девяностых-«лихих»), тварей-наркоманов,
а также партократов в масках демократов,
когда любую – из девчат, женщин – могли
из толпы вырвать нагло, затолкать в машину,
чтоб обслужила воровской притон-«малину»
всем тем, что бабы для любимых берегли!
И это было поголовно-повсеместно
не в век рабовладения, а в просвещённый —
нынешними либералами столь освящённый,
что даже психами их знать не интересно…
А ведь у каждой из тех женщин – Имя было
в честь красоты небесной иль земной богини…
только браткам не было дела до святыни:
какое, дескать, имя там… у секс-рабыни?
Пусть рада будет – тело трупом не остыло!
Но, слава богу, лихолетье то прошло;
здравость ума возобладала над уродством
дегенератов всяких с остальным их скотством;
и «сила в правде» – солнцем! —
над землёй взошло,
вновь разрешив писателю вкупе с поэтом
женское Имя славить в прозе и в стихах:
в триумфе выкупав иль изваляв в грехах
зимой и осенью, весной и даже летом
шутливо-весело иль горестно-трагично,
насмешливо-улыбчиво либо комично;
иль – Волкодлаком – даже слегка неприлично
(для женских он имён вирши слагает лично…);
но тут серьёзность Имени – всегда, во всём:
ни Аннушка, ни Нюра, и ни Анька вовсе…
лишь это слово принять – Анна! – приготовься,
будто вина твоя (при всех грехах, причём…)
всего лишь в том, что соблаговолила
Имя своё тебе открыть, как одарив!
Во взгляде Анны мистики таится сила
иль в женском облике, словно предупредив
о том, что никому из вас, дескать, не сладить
с сердцем её души, если не разрешит?
Ну разумеется… всегда можно изгадить
(кто-нибудь с ревностью как-то умеет ладить,
особенно когда отказом женским бит?),
честь запятнать, достоинство наземь роняя;
правдой обманчивой себя с ума свести;
паучьей мерзостью силки мести сплести,
в угаре злобности совесть мужчин теряя!
Вот только Анна тем, увы, не по зубам,
кто так за женщину «решалой» быть привык
лишь по понятию, что, мол, он же – «мужик»,
и потому иду по бабьим головам!
А Имя Анна – взглядом – остановит многих,
в ком страх сокрыт: «Женщиной был унижен!»
Найдётся ль тот из них, слегка больных-убогих,
кто Волкодлаком-Зверем будет обездвижен,
в куски растерзан, в клочья лишь по той причине,
что так неласково об Анне отозвался?
Я ведь ко многим злобой уж наприкасался,
маске-лицу не доверяя, как личине…
Винтаж узора трансформировался в волны,
застыв навек орнаментом на фотоснимке…
Зверь влился в трепет волн подобно невидимке —
тающей ноткой средь звучания валторны,
так подчеркнувшей ночи крымской торжество
иль сумрака вечернего благочестивость…
«Нет, это всё-таки цикад певчих ретивость:
слегка умерим Волкодлака хвастовство!» —
шепнула роза завиткам из серпантина,
уже очаровавшему настолько листьев цвет
сияньем золота, что всем им дела нет
до укоризны роз – их не влечёт картина
на ткани – из шёпота Хищника – холста:
там проступила средь мазков-слов красота
Анны и Юлии… и красок чистота
ясна и розе стала, как рифм простота:
Красавцы-моряки, в перчатках снежно-белых,
застыли статуями с розой белой, с красной…
Любая женщина здесь выглядит прекрасной
в эскорте воинов, столь мужественно-смелых
вкупе с кокардами, с нитями аксельбантов;
в форме, расшитой галунами золотыми;
со сталью кортиков у поясов; словно влитые,
погоны на плечах – немало, знать, талантов
у модельеров есть известных и стилистов,
что превратили в офицерскую элиту
живые манекены – и в девушек свиту,
столь очарованных надёжностью артистов!
А ведь они, увы, всего лишь просто люди:
в них мистики нет колдовской и Тантры нет;
их устремленья душ не излучают свет,
что преподносит яблоком, с каймой на блюде,
из мрака тьмы Хищник, невидимо смотрящий
за спинами эскорта девичьих фигурок
(да убоится басурман иль нехристь-турок
времён Очакова, иль кто-то настоящий…) —
Богине-Анне, в её греческой тунике,
что выглядит сейчас столь выигрышно рядом
с моряка формой, – вместе с розой, —
как нарядом,
тот, кто хранит молчанье гробовое в крике
беззвучном от того, что сам, увы, не может
О проекте
О подписке