Лондонские туманы

Ещё в 1944 году, во время Великой Отечественной войны, отец был направлен в Главное Разведывательное управление СССР и, после определенной подготовки, в марте 1946 года, был направлен на работу, под прикрытием, старшим инженером Торгпредства СССР в Лондон. Одновременно он был назначен Парторгом ЦК КПСС в Торгпредстве (оказывается, была и такая должность).

1946г. – Таким я был

Поскольку я был рожден только в 1944 г., многого из той поездки, длившейся до июля 1951 г., не помню. Остались только отрывочные, наиболее яркие воспоминания.

Жили мы в нескольких кварталах от Торгпредства, у входа в большой парк в обычном многоквартирном доме, в котором, помимо англичан, жила и семья Леонида Седова – тоже сотрудника Торгпредства. Тогда этот дом казался очень современным и большим, чуть ли не небоскребом, и рядом с ним проходила железная дорога и находилась сортировочная станция, на которой все время суетились маневровые паровозы. Я очень любил стоять во дворе между домом и насыпью железной дороги, когда проходил поезд, и смотреть в это время на небо, на движущиеся облака. Создавалось впечатление, что дом со стуком по рельсам куда-то плывет, может, домой, где жили все мои дедушки и бабушки, которых я и не помнил, но о которых постоянно слышал от родителей.

В 1981г., находясь в командировке в Лондоне, я нашел этот дом: оказалось, что это достаточно обветшалый четырехэтажный дом. Разочарование, тем не менее, не стерло детских впечатлений.

Отец с матерью, как и большинство родителей в других семьях, почти все время работали (мама была секретарем в представительстве Балтийского пароходства, руководителем которого был большой друг семьи Вениамин Бритарев). До 5 лет, до рождения брата, у меня зимой была английская няня, которая, не зная ни слова по-русски, вынуждала меня говорить с ней только по-английски и, таким образом, выучить английский (как оказалось -простонародный язык – "кокни").

Летом же дети с матерями выезжали на "дачу" – замок, который один из английских лордов подарил Торгпредству после смерти его сына, в благодарность как российским морякам, спасшим его с подбитого фашистами под Мурманском конвоя, так и медперсоналу, сделавшим всё возможное для его спасения от многочисленных ран и переохлаждения.

Старинный замок и, особенно, прилегающая территория с лесами, полями, озером, заросшим диким бамбуком, огромными розариями, огромные количества диких кроликов, выходящих попастись на лугах и от резкого звука убегающих в лес, что создавало впечатление разделения луга на зеленую и серо-коричневую части – это осталось в памяти навсегда.

Так же остались в памяти и сохранилась любовь к проведению совместных мероприятий: коллективные поездки на дачу на выходные и праздничные дни – автобусы, заполненные возбужденными радостными людьми, песни русские народные, революционные и, конечно, военные, общие пикники с бутербродами и термосами, спортом и веселыми шутками. Мои родители, выходцы с Украины, имевшие хороший слух и очень приятные голоса, были заводилами во всех этих компаниях и сохранили дружбу со многими коллегами по работе в Англии на всю жизнь: Бритаревы, Волковы, Орловы, Седовы, Тарасовы и другие.

Летом 48 года на даче со мной произошел случай, имевший значение в моей дальнейшей жизни: может быть, впервые вырвавшись из-под опеки кого-то из взрослых, я пошел исследовать территорию, прилегающую к замку. Пройдя по поляне перед ним, я подошел к огражденной террасе и внизу, под стеной, на 4-5 метров ниже моего уровня увидел красочный благоухающий розарий, в котором с криком и визгом носились наши девчонки. Я попросился к ним в компанию и спросил, как они спустились вниз.

1950 год – Trafalgar Square

– Мы спрыгнули со стены.

Я, не задумываясь, спрыгнул с террасы и … потерял сознание. Когда я очнулся, рядом никого не было: девочки, испугавшись моего состояния, бросились искать взрослых на помощь. Слава богу, серьезных травм не было, но испугавшись своего непонятного, ранее не испытанного состояния я, как это ни стыдно, обделался. До прихода взрослых я успел снять испачканное белье и привести себя, более ни менее, в божеское состояние. Однако, от пережитого испуга … я стал заикаться, что в той или иной степени продолжалось много лет.

Когда мне исполнилось 5 лет, и у меня появился брат, родители отдали меня в подготовительный класс известной частной английской гимназии. Они очень хотели, чтобы я закрепил знания английского языка на новом, не "кокни" уровне. В этой же гимназии, но в старшей группе, учился и будущий переводчик Брежнева – Суходрев. До сих пор помню, как мне, к тому же заикавшемуся, было неуютно в чужой обстановке, в окружении достаточно снобистских мальчишек-англичан, а мои стремления общаться с Суходревом он резко пресекал: ему хотелось общаться со сверстниками, а не с каким-то малолеткой.

Обучение в младших классах вели монашки какого-то ордена. Ежедневно занятия начинались с распевания молитв, которых я не знал и не хотел учить (Отец, согласившись со мной, рекомендовал мне под ту же мелодию мурлыкать "тары-бары-растобары").

К счастью для меня, обучение в этой гимназии длилось не очень долго: На одном из уроков рисования я был вызван к доске, нарисовать корабль. Полный усердия и гордости за страну я нарисовал не только корабль, но и старательно нарисовал красный флаг и вывел его имя: POTEMKIN.

Реакция последовала незамедлительно: … до конца урока я был поставлен на колени на горох (в то время в английских школах еще были разрешены физические наказания учеников). На следующий же день отец забрал мои документы из гимназии и моё обучение в Англии навсегда закончилось, но боль и стыд от стояния на коленях на горохе еще долгое время преследовали меня во снах и, к сожалению, также не способствовали моему излечению от заикания.

Когда в разных изданиях, в СМИ и т.п. пишут и говорят о "туманном Альбионе", смогах в Лондоне и других городах Великобритании, то мало кто представляет, что на самом деле представляет собой этот смог.

Помню, однажды мы с родителями были в Торгпредстве на каком-то мероприятии. Решив пойти домой, мы не узнали окружающую нас местность: всё вокруг было залито, как бы, молоком с запахом железнодорожной копоти, видимость не позволяла увидеть не только кистей рук, но даже и локтей. Фонари ничего не освещали, и их самих не было видно. Полицейский, дежуривший у входа в Торгпредство, сказал нам, когда мы ощупью на него наткнулись, что хозяева домов и дворники натянули между фонарными столбами веревки, по которым нам и следовало идти.

Время было достаточно позднее, так что мы столкнулись с идущим нам навстречу человеком только один раз. Испытание пришло на единственном на нашем пути перекрестке, при переходе через улицу: взявшись за руки, мы гусиным шагом двинулись в сторону, якобы, противоположной стороны, но не наткнулись ни на тротуар, ни на столб, ни на веревку. Папа приказал остановиться, а мы с мамой уже начали всплакивать: что такое, где мы, что случилось. По приказу папы мы замолкли и несколько минут простояли на месте в полной тишине, пока не услышали коротких гудков, которые в чрезвычайной ситуации издавали маневровые паровозы на станции. Тогда мы двинулись в сторону гудков, хотя мне казалось, что они раздаются в тумане со всех сторон. Оказалось, что за счет "гусиного шага" мы несколько переоценили пройденную нами часть дороги, не дойдя до тротуара каких-то полметра. В детстве, когда я болел с высокой температурой, мне часто снился этот пережитый ужас: плотный обволакивающий туман с запахом гари, тщетное желание что-либо увидеть или, хотя бы, до кого-либо докричаться.

Когда я работал в Лицензинторге, то дважды зимой был в командировках в Лондоне – никакого тумана, а тем более смога я не видел. Мои партнеры по переговорам объяснили мне, что с переходом на централизованное отопление газом и нефтью эти явления практически прекратились.

В своих командировках я почти не узнал территорию Торгпредства: бомбоубежище, которое после войны использовалось как склад натурального каучука, закупавшегося для нужд страны, было стерто с лица Земли. На месте чудесного яблоневого сада с прудом и фонтаном, теннисного корта и любимого места наших детских игр – многоствольной вековой акации был построен жилой дом. Да и само здание Торгпредство претерпело значительное изменение.

В 1951 году мы поехали домой на Родину, которую я совершенно не помнил, но о которой читал в книжках (с 4-х лет я научился свободно читать). По пути в порт, проезжая через город, отец постоянно указывал мне на развалины от фашистских бомбардировок:

– смотри и запоминай: у нас следов от бомбежек не увидишь. Наша Родина, наиболее пострадавшая во время войны, становится всё краше: в Москве строятся высотные дома, расширяются улицы, жизнь становится лучше и веселее.

Дома

"Знакомство" с Родиной началось в Ленинградской таможне. В течение долгих часов таможенники вскрывали наши чемоданы и ящики. Папа и мама давали пояснения по каждой вещи, а я с братом Мишей на коленях сидели на единственном найденном свободном стуле и смотрели на всё, что происходит.

Когда, казалось бы, всё благополучно закончено, таможенники вскрыли ящик с любовно собираемой отцом коллекцией пластинок. И тут началось невообразимое:

… таможенники вытаскивали их по одной.

– Вертинский, … хрясть об стену!

– Русские народные песни в исполнении "ненашенских" ансамблей, … туда же!

1951г. – Миша

– Это кто? Неизвестный! … туда же!

Глядя на помертвевшее лицо отца и под звуки таможенной "музыки" заорал Мишка. Мама бросилась его успокаивать, а таможенники продолжали демонстрировать нам "патриотизм", уничтожая одну пластинку за другой.

Из нескольких сотен пластинок, аккуратно переложенных отцом папиросной бумагой, нам "на развод" оставили лишь около десятка пластинок Шаляпина и ансамбля Александрова.

Папа остался в порту оформлять доставку багажа в Москву, а мы с мамой поехали размещаться в забронированную для нас гостиницу "Астория". Когда папа присоединился к нам, удрученный и усталый, и увидел, что мы тоже никакие, приказал:

– Умыться, празднично одеться, пойдем в ресторан праздновать!

Через какое-то время мы спустились в ресторан. До этого я никогда не был в ресторанах и был поражен нарядной обстановкой: оркестр, хрустальная посуда, накрахмаленные скатерти, бегающие официанты, нарядная публика – все наши праздники в Торгпредстве проходили проще: как большие пикники. Кто и что заказывал, я не помню. Но помню, что мне заказали рубленый шницель с жареной картошкой – блюдо, которое я полюбил всерьез и надолго. Но и это наше "празднование" быстро закончилось: Мишка, любитель лимонада, не отпускавший ото рта хрустальный бокал, откусил кусок этого бокала!

Что тут началось: Миша, испугавшись, плачет; мама кричит, вытаскивая у Миши изо рта кусочки хрусталя; официант и вмиг прибежавший метрдотель орут, требуя у отца немедленной оплаты стоимости уничтоженной посуды и заявляя, что, оказывается, несовершеннолетние дети в рестораны в вечернее время не допускаются, и, настаивая, что бы мы немедленно покинули заведение.

Как и чем все это закончилось, совершенно не помню. "Сытый" впечатлениями дня приезда я даже не помню, как мы добрались до Москвы, где мы должны были жить.

Комната, в которой родители жили до нашего отъезда в Англию, была возвращена детскому саду, эвакуированному во время войны, и, как не имевшим своего жилья, нам предстояло "временно" жить в гостинице Красной Армии, где, помимо небольшого числа командировочного люда, проживало огромное количество "безземельных" семей, связавших свою жизнь с армией. Это "временное" проживание растянулось почти на четыре долгих года, в течение которых мы почти не видели отца, а наши жилищные условия улучшались очень условно: поселив нас вчетвером в 10-метровую комнату, через какое-то время нас переместили в 11-метровую, потом в 14-метровую с раковиной. И только в начале 1953 года, когда папе, в его 35 лет, присвоили звание полковника, нас наградили 16-метровой комнатой, в которой, был даже … свой туалет!

После поселения в гостинице в один из первых выходных к нам "на прописку" собрались московские друзья и сослуживцы отца. Убрав стол, расселись с двух сторон по кроватям с тарелками на коленях. Пили чай (и не только) не только из стаканов, которых в номере было только 4, но и из различных банок – дяде Вене Бритареву, который был самый большой (рост под 190 и 60-ый размер плеч) досталась трехлитровая банка. Слава богу, на этаже был титан, и поэтому ограничения на кипяток не было. Выпив свою банку, на предложение повторить дядя Веня ответил: "По многу не пью, только одну чашку". С тех пор эта фраза стала у нас семейным приколом.

К сложностям проживания в гостинице прибавлялось и то, что в гостинице запрещалось готовить. Поэтому мама готовила только поздно вечером, ночью или рано утром, после готовки скрывая "следы преступления" – убирая в коробку или чемодан керогаз или электроплитку, а готовые блюда – в шкаф. Холодильников, само собой разумеется, в гостинице не было. Душ и туалет находились в конце коридора. Чтобы попасть в душ, надо было записываться заранее и брать ключ у дежурной по этажу. Поэтому мы еженедельно ходили в баню, расположенную в подвале гостиницы с противоположной от входа стороны.

Мои родители, с учетом того, что я практически свободно говорил по-английски, хотели определить меня в английскую спецшколу, но…, поскольку я заикался, эта затея не удалась. Разозлившись на судьбу, я категорически отказался разговаривать по-английски даже с родителями, которые долгое время пытались поддерживать у меня навыки общения на этом языке. В итоге, к пятому классу, когда язык начали изучать в школе, все мои знания испарились. О чем я же и сожалел.

1951 год – в первом классе

В итоге пришлось идти в обычную городскую школу № 607, расположенную в Трифоновском пер. в районе Марьиной рощи.

После решения всех практических вопросов, связанных с приездом, папиным трудоустройством, оформлением меня в школу и т.д., мы поехали в Днепропетровск, где жили мамины родители и сестры, а также все папины родственники, за исключением обеих сестер и мамы, проживающих в Душанбе. Пробыв некоторое время в Днепропетровске, куда также приехала и папина мама, родители поехали в санаторий, оставив нас с Мишей на руки многочисленной родне.

Как только они уехали, бабушка Феня совместно с папиной тёткой – тетей Елей решили тут же исправить ошибку наших родителей в воспитании – окрестить нас с Мишей.