Вопрос: Не могли бы вы сказать что-нибудь о святости и суфийских учителях?
Ответ: Люди, которые полны неуемного стремления отыскивать суфийских учителей, желающие стать либо их последователями, либо опровергать их в дискуссиях и вообще вступать с ними в те или иные отношения, менее всего способны распознать или найти их.
Причина в том, что такие личности обычно ищут одержимых: людей, просто неспособных воздержаться от поведения, которое двадцать четыре часа в сутки заявляет об их святости.
Те же, кто ведет обычную жизнь или лишены внешних знаков святости, не попадают в поле зрения этих искателей.
Противоположный подход имеет большую вероятность оказаться правильным. Люди, показывающие своим поведением, внешними атрибутами или иным образом, что к ним следует относиться как к авторитетам, на деле обычно поверхностны.
Во всех ветвях эзотерической деятельности, включая суфизм, «внешняя святость» означает одно из трех:
1. Люди, приверженные внешнему, изображают святость.
2. В результате внушения и одержимости люди приобретают внешние признаки святости.
3. Люди сознательно принимают облик святых в качестве временной или поверхностной меры, чтобы обратить на себя внимание тех, кто может воспринять только такой аспект святости.
Задача учителя и ученика состоит в том, чтобы выйти за пределы внешнего сколь возможно быстро и всецело.
Именно об этом писал Саади из Шираза в своем произведении «Бустан» («Фруктовый сад»):
Путь – не что иное, как
служение людям:
Он не в четках, не в молитвенном коврике
и не в дервишеском одеянии.
Святость, которую поборники внешнего отождествляют с тем, что так часто оказывается чем-то поверхностным и внешним, заключается, как напоминает нам Саади, в служении людям. Ищущих святости должно принимать всерьез, только если они при этом заняты служением человеку.
Святость, «быть святым», как правильно замечает доктор А. Е. Аффифи, согласно суфийскому знанию «не означает праведность, или благочестие, хотя такие качества могут быть по случаю обнаружены у святого… Любой человек святой… если он обладает “гнозисом” (высшим знанием) в такой степени, что это позволяет ему понять его точное отношение к Богу (Реальности) и переживать собственное существование как всего лишь манифестацию Всевышнего, осознавая свое неотъемлемое единство с Единой реальностью. Иначе говоря, человек свят, если он, по словам Ибн ал-Араби, “Совершенный человек”…»
Святость – не в чудесах, не в напускной набожности. Она испытывается знанием. Люди спрашивают: «Может ли знание быть столь же высоким идеалом, как поведение и вера?» Суфийский ответ: без знания нет уверенности, что поведение правильное, и нет гарантии, что вера настоящая. Подлинная религия и действительно правильное поведение складываются не в результате простого принятия местных культурных норм без их проверки на опыте, а через познание, что такое религия и что следует и чего не следует делать.
Суфии постоянно утверждали, что знание согласуется с праведностью и общепринятым поведением, а не с их подделками, составляющими самую суть так называемых «хороших» людей, обманывающих себя.
Святость, если под ней мы подразумеваем внешнее, включая мнимые чудеса или воздействие, которое кто-то оказывает на других людей, заключающих на этом основании, что он является святым, такая святость – целиком субъективна и вообще не может быть названа святостью в суфийском смысле.
Как сообщает Аттар в своем произведении «Musibat-Nama» («Книга скорби»), Баязид Бистами, прогуливаясь по улицам с несколькими последователями, воспользовался случаем продемонстрировать недостатки подобных поверхностных суждений.
Навстречу им шла собака, и Баязид уступил ей дорогу. Один из учеников подумал, что здесь что-то не так: Баязид – великий святой, окруженный учениками, снискавший высокое положение, а собака – в конце концов, всего лишь собака.
Баязиду стали ясны чувства этого человека, и он объяснил следующее.
Собака, завидев приближающихся к ней людей, мысленно сообщила Баязиду, что сама она, должно быть, грешна, поскольку была создана животным, тогда как он, великий человек, идущий ей навстречу, конечно же святой, поскольку смог явиться в такой великолепной и благородной форме.
«Именно благодаря тому, что у нее возникла подобная мысль, – сказал Баязид, – я уступил ей первенство».
Вопрос: Создается впечатление, что ни одна традиционная психология или занятия в этой области не обходятся без концепции тайн и секретности. Почему так и какова природа подобной скрытности?
Ответ: Среди суфиев технический термин «тайна» применяется для обозначения «глубочайшего внутреннего сознания человека», и именно в таком значении понимается этот термин в авторитетных источниках. Далее среди людей традиционных духовных систем общеизвестно, что идея «тайны» меняет свой смысл и акцент соответственно состоянию каждого человека.
Вот некоторые примеры.
(1) Есть люди, явно захваченные и подстегиваемые самой идеей секретности, что выдает их жгучее любопытство и страсть к сенсациям, и суфий, например, знает, как с ними поступать. Вполне возможно, что, оставаясь простыми любителями тайн, они лишают себя иных возможностей.
(2) Идея «тайны», если человек займет по отношению к ней правильную позицию, иногда может стать источником энергии, так как для него она будет связана с открытием или достижением чего-то дорогого и ценного. Среди суфиев этому обстоятельству придавал особое значение Ибн ал-Араби.
(3) Таинственность часто путают с чем-то глубоко личным, с уединенностью; когда люди на чем-то сосредоточены, им необходимо уединиться, чтобы им не мешали.
(4) Слово «тайное» иногда означает, что нечто не готово быть открытым или что оно на время «скрыто» от кого-то по веской причине: возможно, потому, что нельзя нарушать ход некоего процесса, обеспечивающего соответствующими результатами.
Многое из того, что называют «тайным», сокрыто от людей до времени, пока они не смогут понимать или эффективно переживать его.
Настойчивое требование «тайн» или нечто равносильное этому (неосознанное желание тайного) – чисто человеческая черта, окрашивающая почти все поступки и стадии взросления индивида, и эта склонность отнюдь не ограничивается эзотерическими областями. Если вы сводите ваше понимание тайного к грубому объяснению, скажем, считая, что от вас хотят что-то скрыть, вы тем самым показываете недостаточную гибкость и чуткость и непонимание «тайных» граней тонких и трудноуловимых вещей. Многие «тайны» можно сохранить, отрицая все тайное, либо, как часто поступают суфии, изображая из себя обычного человека. Преимущество такого поведения в том, что суфию уже не нужно избегать искателей тайн или бороться с ними: они считают его слишком поверхностным или «заурядным».
Одна из «тайн» суфиев – их умение пробуждать в людях понимание истин, которые содержатся в опыте и в литературе, но многими отрицаются из-за барьеров, возведенных привычкой или субъективными эмоциями.
В своей книге «Бустан» Саади говорит: «Дверь просветления открыта для тех, для кого закрыты другие двери». Другие двери суть интеллектуализм, убежденность, что собственные идеи открывают двери, и, наконец, чисто схоластические или просто системные подходы, лишенные внутренней проницательности, очищающей ум от хлама.
Суфийский парадокс: «Тайна суфизма в том, что в нем нет ничего тайного» означает, что все, что кажется тайным и скрытым для обычных людей, не достигших суфийской реальности, для суфия становится понятным и пережитым и потому перестает называться тайной.
Слово «Sirr», которое обычно переводят как «тайна», означает в терминологии суфиев «глубочайшее внутреннее сознание». Так что, если глубочайшее внутреннее сознание неведомо его обладателю, оно остается для него «тайной». На вербальном уровне сознание по определению не может быть воспринято, на него можно только ссылаться, поэтому оно остается чем-то «тайным», «скрытым».
Одна из способностей суфиев состоит в том, что они могут видеть сквозь внешний облик и самообман людей и, таким образом, в состоянии научить этих узников вторичного «я», как добраться до реальной «тайны», до глубочайшего внутреннего сознания, сокрытого внутри них.
Юсуф ал-Рази продемонстрировал подобную способность читать мысли и то, как другим недостает ее и они судят по внешним признакам. Об этом случае сообщается у Аттара в его книге «Повествования о друзьях».
Рассказывают, что однажды персидский купец, собравшийся в путешествие, попросил Хири позаботиться о турецкой девушке. Хири страстно влюбился в молодую особу и, не зная, как быть, решил обратиться за помощью к своему учителю Абу Хафсу, кузнецу. Абу Хафс велел ему отправиться в Райи и искать совета великого суфия Юсуфа ал-Рази.
Когда Хири прибыл в Райи и спросил, где жилище мудреца, ему сказали, чтобы он сторонился этого еретика и вольнодумца. Поэтому он вернулся в Нишапур и рассказал обо всем Абу Хафсу, но тот велел ему не обращать внимания на людские толки и снова отправиться к ал-Рази.
Хотя жители Райи его отговаривали, он разыскал ал-Рази. Ему предстал старец в обществе прекрасного юноши, подносившего ему чашу вина.
Хири был поражен и потребовал объяснения, как столь уважаемый созерцатель может так себя вести.
Тогда ал-Рази рассказал, что юноша – его сын, в винной чаше – только вода, а саму чашу он где-то подобрал. Такова реальность его состояния, принимаемого всеми за разложение.
Но теперь Хири хотел узнать, зачем суфий избрал такое поведение, которое можно легко истолковать как аморальное.
Ал-Рази сказал: «Я избрал его, чтобы люди не обременяли меня прекрасными турчанками».
Передо мной пакет обезвоженного лука.
Предположим, сухие луковицы символизируют что-то написанное. Конечно, это не изначальное переживание (лук), однако назвать их чем-то совершенно бесполезным тоже нельзя. В них содержится виртуальная сущность.
Добавьте горячую воду, и сухой материал впитает ее. Через несколько минут мы получим то, что, как мы знаем, было сушеным луком, но сейчас уже им не является. Теперь у нас есть «восстановленный лук».
Да, конечно, это не целая и отнюдь не свежая луковица. Но у нас есть нечто, что даст нам возможность узнать свежий лук, когда мы увидим и попробуем его. Таким образом, мы продвигаемся вперед, оттолкнувшись от сушеного лука.
Свежий лук – исходный опыт. Вода – добавка, внесенная правильными условиями занятий. Результат (т. е. восстановленный лук) съедобен и может служить подходящей заменой свежего лука. Он также обладает питательными свойствами.
Те, кто говорит: «Ничего нельзя приготовить из сушеного лука», иными словами «Ничего нельзя получить из книг», заблуждаются. Те, кто говорит: «Я буду ждать (или искать), пока не найду свежий лук», – заблуждаются. Они заблуждаются, так как не понимают, что, даже увидев «свежий лук», не узнают его. Я говорю об этом с большой неохотой, поскольку такие утверждения обычно воспринимаются как вызов, тогда как прежде всего они просто описывают явления.
Поэтому давайте исходить из утверждения: «Можно получить что-то из книг. Это что-то может быть столь важным, что приведет к узнаванию реальной вещи. Соответственно, во многих случаях оно имеет первостепенное значение».
Почему же люди воображают, что в книгах нет ничего такого, что и в «свежем» опыте? Объяснение очень простое: им невдомек, что, прежде чем они смогут что-нибудь получить, необходимы особые обстоятельства (такие, как вода, добавленная к кусочкам лука). В этом и заключается цель суфиев – снабдить нас как сушеным луком, так и водой, чтобы в надлежащее время можно было представить свежий лук.
Почему в традиционных обучающих техниках человеку пробуют привить действительно «смиренное» отношение к жизни и учению? Потому, что таким образом ему дают возможность воспринять точку зрения, которая позволит «приблизиться к луку через любое его имеющееся в наличии состояние».
Конечно, такие учения в неумелых руках быстро превращаются в моралистические. Вместо того чтобы разъяснять людям названные выше соображения, моралисты начинают выискивать всевозможные логические основания для проповеди терпения и смирения. Вскоре они находят их: «Смирение – на благо общества. Оно делает людей добрыми, чистыми и т. д.» Это, однако, социальный уровень, а не метафизический. Практика смирения способствует успеху в обычной жизни. При ее отсутствии вы ничего не получите и в высших сферах.
Когда люди не способны занять «смиренной» позиции по отношению к тому, что их приглашают изучать, они вообще не в состоянии овладеть предлагаемым материалом. Поэтому, когда люди спрашивают: «Почему мне следует повиноваться чему-то, чего я не знаю?», они полагают, что этот вопрос подлежит обсуждению. На самом деле он необоснован: всякий, кто находится на подобной стадии понимания, вообще не способен повиноваться или не повиноваться: он может лишь оставаться вечно недовольным вопрошателем. Он не хозяин выбора, таким образом, вопрос не имеет смысла и нет никакой надобности в ответе, разве что вы можете описать вопрошателю его состояние. Возможно, ему удастся осознать благодаря этому описанию свою проблему и соответственно скорректировать позицию.
Люди тем не менее в большинстве случаев принимают вторичные указания за первичные, и суфийским учителям приходится учитывать эту склонность. Чтобы показать ограниченную природу мышления, помочь достичь более глубокого самопонимания и, следовательно, открыть более широкую перспективу, позволяющую учиться, мастер наносит потенциальному ученику заранее продуманный удар.
Такой удар описан в истории, рассказанной Баязидом Бистами.
Баязид рассказывал, что на дороге его повстречал человек и спросил, куда он идет. Баязид ответил, что отправляется в паломничество в Мекку, так как у него есть двести динариев.
Путник сказал: «Обойди меня семь раз, и пусть это будет твоим паломничеством, потому как мне надо кормить семью».
Баязид сделал то, что он его просил, и вернулся домой.
Индивид, как правило, не приемлет подобных корректирующих моментов, ибо они граничат с признанием того, что его предыдущие схемы мышления неадекватны. Он ищет чего-то, что подкрепит его желание чувствовать свою значимость.
И легко находит соответствующие мировоззрения, наставников или организации, потому что в настоящее время почти все они специализируются – знают они это или нет – в рассудительной лести. Даже если лесть чередуется с критикой, она остается лестью.
Это одна из причин, почему человеку так необходимо понять личные побуждения.
Обсуждаемая здесь тема о значении вспомогательных материалов, играющих роль катализаторов, содержит весьма важный момент, который читатель должен для себя отметить: изучение возможно через прямое спровоцированное восприятие. Такой вид изучения отличается от механических методов или занятий, выбранных по собственному желанию ученика, планируемых им самим или кем-то другим, не имеющим полного представления о том, в чем нуждается его подопечный.
Премиум
О проекте
О подписке