Остается добавить, что те «ревность и милость», которые питала императрица к единоверцам и о которой надлежало Папазоли сообщить в указанных районах, имели не столько политический, сколько сакральный смысл. В документах того времени понятие «милость» часто сопрягается со словом «покровительство». Покровительство в практике того времени не было равнозначно современному понятию «протекторат». Оно скорее было близко к толкованию смысла весьма почитаемой в народе иконы «Покрова Богородицы», восходящему к мистическому представлению о небесной защите. Ритуал помазания на царский трон нес тот же смысл передачи обладателю священного трона и скипетра божественной функции защиты (взять под свою руку), охранения единоверцев от врагов и от природных, стихийных бедствий. Впоследствии в ходе Архипелагской экспедиции А.Г. Орлов и Г.А. Спиридов в обращениях к единоверцам будут писать о милости к ним императрицы, полагая, что это означает для единоверцев нечто большее, чем материальная поддержка.

Итак, в конце мая 1763 г. Георгий Папазоли отбыл из Москвы и объявился вместе с Мануэлем Capo в Венеции. Следуя, видимо, указаниям Петербурга, он обратился к высокой духовной персоне («знатный между духовными человек», имя которого сохранилось в тайне, но о котором известно, что он «усердствовал» Российской империи), чтобы тот «доставил им надежного человека, которой бы в состоянии споспешествовать порученной им весьма важной комиссии»^[142]. Этот духовный, безусловно, православный иерарх (есть основания предпологать, что это был архимандрит Дамаскин, экзарх Константинопольского патриарха в Греции, см. гл. 4) рекомендовал Ивана Палатино, ревностно разделявшего патриотические идеи и принадлежавшего к греческим торгово-предпринимательским кругам.

Иван Палатино происходил, по его собственным словам, из дворянского рода («шляхетской греческой породы»). Его предки жили на острове Крит, принадлежавшем Венецианской республике. По завоевании острова турками они, бросив все «недвижимое имение», уехали в Морею и поселились в греческом Неаполе (Наполи-ди-Романья, совр. Навплион). Когда турки завоевали и Морею, отец Ивана Палатино, вторично лишившись имущества, бежал на остров Кефаллонию, оставшийся во владениях Венеции, где и родился Иван. Рано потеряв родителей и «получа невеликое наследство, [Иван] искал пропитания себе в купеческом промысле». Он совершал поездки в Италию, «Немецкую Землю» и Османское государство и был «довольно известен» грекам Вены, Венеции, Неаполя.

Взяв с Палатино присягу, упомянутая духовная персона открыла ему суть дела. Папазоли же предъявил грамоту императрицы, на которой стояла государственная печать, «какие на пашпортах бывают отъежжающих из Российскаго государства». Не претендуя на вознаграждение, Палатино позже записал в Прошении: «Имевшие, хотя малое о греках обхождение, довольно ведают, с какою ревностию, усердием и любовию сей народ стремится ко Всероссийской империи. Следовательно, и ему, Палатину, слыша толь приятные выражения, не оставалось другаго, как токмо пренебречь все, которыя толко можно было вообразить опасности, и приступить к тому всеохотно»^[143]. Опасности же его действительно подстерегали.

М. Capo по-хлестаковски приписал себе честь привлечения Палатино к исполнению миссии: «товарищ мой Иван Палатино, не приданной мне от Вашего высочайшего двора, а мною самим только на пути взятой и не знавшей почти ничего о вверенной мне тайне» (!?), знакомство с которым он, М. Capo, якобы свел в Триесте, где, «разведав, что он с разными маниотскими старшинами в тесном знакомстве находится (об этом сам Палатино не упоминает, возможно, из конспиративных соображений. – Лет.), уговорил [его] ехать со мною в Левант»^[144]. На деле все трое из Венеции переместились в удаленный от столицы австрийский Триест, подальше от всевидящих глаз венецианского надзора, и, по-видимому, с начала навигации 1764 г., в конце февраля – в марте, поплыли в Морею вдоль Далматинского побережья. В это время стало известно о появлении в Адриатическом море двух шебек триполийских корсаров. Сведущий в местных делах Палатино предложил пристать к венецианскому Котору и оттуда продолжать путь на венецианском фрегате. Однако ему не удалось склонить спутников к разумному решению, возможно, из-за их боязни иметь лишний раз дело с венецианскими чиновниками.

За день до прибытия к месту назначения их судно было захвачено корсарами. Палатино посоветовал Папазоли, не теряя времени, выбросить за борт все его бумаги, чтобы не открылась цель их миссии. Папазоли, оставшись без паспорта, слезно молил отдать ему австрийский паспорт Палатино. Он обещал немедленно выкупить Ивана из плена. Палатино отдал паспорт, совершив эту жертву «из жалости» к обреченному на гибель Папазоли. Вместе с тем, он сознавал, что «есть ли бы варвары дознались, что он, российский офицер – и намерение поездки его открыли, [это] произвело б не токмо великое смятение, но и нанесло б неповинно многим из его, Палатино, одноземцов пагубу»^[145]. (Эти соображения дают основание полагать, что Палатино имел опасные, с точки зрения турок, связи среди земляков. Он пишет об «одноземцах», так как понятий «соотечественники», как и «нация» в смысле национального единства еще не возникло ни в русском языке, ни в греческом сознании.) В результате, под именем Палатино Папазоли и Capo, сопровождавший его якобы в качестве слуги, «получили свободу»; а Иван Палатино был увезен в ливийский Триполи, ограблен и три месяца терпел муки плена, пока земляки не выкупили его через посредство австрийского консула.

В «Прошении» М. Capo эти события переданы также в иной версии: «На сем пути, к совершенному нещастию моему, был я с обоими товарищами моими захвачен триполитанскими корсарами, которые, заграбя все деньги и все мое имение, били меня нещадно, повредили ногу таким образом, что я с того времени ею почти не владею, и отвели нас в Дураццо, где случившейся, к счастию нашему, приятель мой грек Петр Ставропуло [нас] выкупил за триста червонцев». После этого Capo, якобы, с товарищами поехал в Венецию, где другой грек, Ставро Ставропуло, предоставил ему кредит для закупки белья и прочего необходимого для «продолжения моего путешествия»^[146]. Из вторично выданной Папазоли грамоты императрицы (от 12 августа 1764 г) следует, что Папазоли направил не позже начала июня того же 1764 г. челобитную императрице и не одну («из челобитных от него к нам присланных»), в которых оправдывался в том, что не достиг «тех мест по причине затруднений, приключившихся ему от морских разбойников»^[147].

Сопоставление этих текстов позволяет поставить под сомнение сообщения Capo и Папазоли об их пребывании в плену. Скорее всего, триполийские корсары их действительно ограбили и отправили в Дураццо, где они, являясь, согласно паспорту, австрийскими подданными, были освобождены (так полагал Иван Палатино) или все-таки выкуплены, а затем в течение трех месяцев, пока Палатино находился в плену, добирались до Венеции и осуществляли пропагандистскую деятельность в Ксеромеро и в Химаре. В Химаре Г. Папазоли установил контакты с членами одной из самых влиятельных семей – с Дж. и П. Бицилли [Бичилли]. Так, Дж. Бицилли позднее сообщал, что Папазоли убеждал его в 1764 г. помочь в осуществлении плана подготовки восстания на Балканах в случае русско-турецкой войны. По словам Г.Л. Арша, под влиянием Папазоли Дж. Бицилли «отказался от звания капитана венецианской службы… и посвятил себя подготовке антитурецких выступлений, в которых должна была участвовать не только Химара, но и прилегающие греческие области»^[148]. Во время войны Бицилли активно вербовали отряды, служившие в Архипелагской экспедиции.

Ко времени, когда Палатино вернулся в Венецию, а это могло произойти между концом мая и концом июня 1764 г., Папазоли уже отправил Capo в Морею, а по греческим и славянским землям поползли слухи об их деятельности («от неосторожности Папазола и товарища его разсеялися в тамошних народах опасные слухи»). Сам Папазоли, видимо, дожидался в Венеции восстановления своих документов и грамоты императрицы. Он сообщил возвратившемуся Ивану Палатино, «что отправил он Мануила в Манию, однако сумневался, что сей пьяной человек в состоянии был что-либо совершить, и для того просил его, Палатина, чтоб и сей труд взял на себя». Это происходило в середине 1764 г.

Из-за рассеявшихся «опасных слухов» Ивану Палатино пришлось употребить всяческие предосторожности: накупить товары и под видом купца отправиться сначала в Патрас, а затем в Триполицу – резиденцию морейского паши. Распродав там товары, он высказал намерение закупить сельское сырье для вывоза в Италию. Заводя дружеские связи со знатными турками, он, наконец, путем хитроумных действий, не вызвав подозрения у турецких властей, добрался до Мани, имея рекомендательное письмо от турецкого воеводы Каламаты к главе «маньятских капитанов» (знатных греческих землевладельцев) Г. Мавромихали.

Иван Палатино повел этого «друга и приятеля» турецкого воеводы в церковь и, «обязав его там присягою, открыл ему намерение и причины путешествия своего». (Характерно, что Иван Палатино, строго придерживаясь секретности, нигде прямо не излагает суть российской миссии.)^[149] Г. Мавромихали одобрил осторожное поведение Палатино, но тут же высказал жалобы на Capo: «при том говорил, что веема удивляется, да и невероятным кажется, что б толь преславная и величайшая в свете держава похотела б поручить толь важное дело такому человеку, каков есть Мануил Capo… В разеуждении сего он, Палатино, для избежани я дальних замешательств и затруднений отправил Мануила Capo на корабле с желудками, сам же остался в Мании под видом покупки масла деревянного, для которого и контракт с капитаном Кумундуракием заключен»^[150].

М. Capo снова излагает эти события иначе. Отправившись в назначенные места, «в оных был с лишком два года (на самом деле, кажется, всего несколько месяцев с середины до глубокой осени 1764 г., так как Палатино находился в Мани с августа 1764 по январь 1765 г.! – Авт.), ездил по разным греческим островам и городам, объявил жителям все мне здесь князем Григорием Григорьевичем повеленное, отвлекал их от повиновения к Порте Оттоманской, и научал их прибегать к всемогущему покровительству великия Екатерины защитницы их и поборницы веры их. Такими и подобными внушениями, ободря унылой дух, привел я старшин первейших тамошних фамилий к должной Вашему императорскому величеству присяге, которую они подтвердили во множестве писем, присланных в том сюда к князю Григорью Григорьевичу»^[151]. М. Capo не только переврал сроки своего пребывания в Морее, но, по-видимому, и преувеличил масштабы своей деятельности: «ездил по разным греческим островам и городам» и «привел я старшин первейших к… присяге», подтвержденной множеством писем (об истории писем речь пойдет далее). К присяге были приведены Иваном Палатино только маниотские капитаны, к тому же уже после отъезда Capo в Венецию. Кстати, в своем отчете, представленном по возвращении в Петербург, Capo, возможно, присвоил себе и заслугу созыва собрания маниотских старшин^[152]. Поскольку ко времени написания Мануэлем Capo «Прошения» Г.Г. Орлов давно вышел из фавора и даже уже умер, М. Capo смело писал о «повеленном» Григорием Григорьевичем.

Согласно рассказу Палатино, Мавромихали затруднился определить позицию остальных капитанов («точно на сие ответствовать не мог»), ссылаясь на их взаимную вражду. Тогда Палатино пришлось употребить «все возможные средства, что б их примирить и прежнее между ними согласие и дружбу возстановить». «Достигнув сего с великим трудом, – писал Палатино, – открыл в собрании тамошних начальников, или капитанов намерение свое, для которого к ним приехал, что услыша, обрадовались и единогласно объявили: что они по единоверию и отъличной к Ея Императорскому Величеству ревности готовы жертвовать кровью и животом для славы Ея империи и спасения правовернаго народа от ига варварского, обещаясь при том послать от себя поверенных ко Всероссийскому Императорскому Двору для принесения всеподданическаго повиновения и преданности»^[153]. При этом капитаны посоветовали Ивану Палатино покинуть пределы Мани и ожидать их «поверенных» в Кларенсе.

Реакция капитанов Морей на сообщение Палатино о целях его приезда позволяет понять, как в устной пропаганде толковали члены миссии грамоту императрицы. Напомним, что в грамоте указывалось лишь о том, что Папазоли должен сообщить маниотам о милости к ним Екатерины II и ее намерении их освободить. По словам же М. Capo, Г.Г. Орлов поручил своим агентам «отвлекать» греков от повиновения Порте и советовать прибегнуть к покровительству императрицы. Реакция капитанов, согласно сообщению Палатино, соответствует именно такому указанию Г.Г. Орлова. В подобной интерпретации понятие «покровительство» обретает политическое звучание, так как связывается со «всеподданническим повиновением и преданностью», чего грамота не подразумевала. Это дает основание различать уже на самом раннем этапе позиции Екатерины II и Орловых в отношении «греческих планов».

Поскольку Палатино имел обыкновение свои шаги подтверждать документальными свидетельствами, то он взял от капитанов, как он пишет, «писменное за руками своими свидетельство, в котором, похваляя его за поступки, [они] благодарили при том за доставление им общей дружбы и согласия», как будто Палатино прибыл в Мани лишь для того, чтобы скупить «желудки» и «деревянное масло» и примирить между собой старшин! В свою очередь Мавромихали снабдил Палатино письмом к митрополиту Каламатскому и Монемвасийскому Анфиму, в котором просил изготовить «для родственников его, отправляющихся будто б для наук в Европейские государства, пристойное свидетельство», между тем речь, безусловно, шла о «пристойных» документах для маниотских «поверенных». Иными словами, секретность происходящего была тщательно соблюдена.

В свою очередь митрополит Анфим, «получа сие писмо и узнав от него в тайне прямое тому намерение, веема обрадовался и уверял, что и он в таком всевожделенном для всего христианства случае не приминет споспешествовать всеми силами и способами, имея великую доверенность у тамошнего народа»^[154]